Андрей Абаза - Записки автохтона

• Название: Записки автохтона
• Автор: Андрей Абаза
• Жанр: Русское современное

Начали помирать друзья и не с кем поделиться, рассказать, что же скрывается под дефисом между датами рождения и смерти. Воспоминания о службе офицера-«двухгодичника», о золотом времени (1977–1982) учёбы на истфиле ГГУ им. Н. И. Лобачевского, прелести проживания в общаге. Перестройка и приватизация в провинции, бизнес 90-х, наблюдения и размышления социолога о текущей жизни. Суждения, опасения и надежды педагога, отца троих детей и деда двух внучек. Никакой чернухи, сплошная веселуха.

---

Сержант был поднят пинками, Сорокин ревел, как пароход в тумане, выгнал на построение обе смены (заступающую и отдыхающую) и с ужасом обнаружил, что караул пьян почти в полном составе. Исключение составили три казаха, от остальных несло как от бочки.

«Сдать оружие, ушлёпки! Аяз, собери автоматы и магазины, сложи у меня в ком-нате, никуда оттуда не выходи. Сержант, ко мне! Стоять, сука, в глаза смотри. Почему не можешь? Что пили? Сколько? Где взяли? Кто принёс? Как Вацек? Где Вацек? На посту, пьяный на посту?! Ты молись, сопля зелёная, чтобы дожить до трибунала. Ты не сопля? Да ты зеленее, чем хер у лягушки, но в дисбате это пройдёт!». «Тенгиз, Курбан, за мной, оружие не брать, бегом – МАРШ!!!».

Смена постов обычно занятие неспешное, но тут Сорокин летел подкалиберным. Первый часовой спал, спал днём на посту, даже бутылку не смог спрятать («Вермут» 0,8 литра по 1,52 рубля). Остатки вина вылил, оружие отдал Курбану, будить не стал – дальше, скорее, скорее добраться до этого козла из Каунаса. Козёл не спал. Он стоял за гриб-ком, расстояние метров 12, автомат в руках, предохранитель опущен.

«Стой, буду стрелять!». «Смена караула, рядовой Вацкявичус, сдать пост и оружие!». «Не по Уставу, не вижу разводящего и смена без оружия». «Вино жрать на посту – по Уставу? Вацек, не усугубляй, сдай оружие и пошли отдыхать». «Я вам покажу, кто в стране хозяин, свиньи русские. Стоять, ещё шаг – стреляю!».

Сорокин увидел свою смерть воочию, дуло АКМ направлено в грудь, палец, указательный палец лучшего наводчика полка, лежал на спуске и глаза, полные пьяной ненависти «лесного брата» к «оккупантам».

Сорокин узнал по себе, что такое «ярость благородная», только пришла она к нему не «как волна», а как вспышка. Он вдруг ясно понял ЧТО делать и знал ЧТО будет. Эти озарения и в дальнейшей его жизни случались, правда, очень редко, но всегда вовремя

Неожиданно даже для себя, Сорокин снял фуражку и, отбросив её в сторону, засунул ладони под ремень портупеи и ровным шагом пошёл на сближение. На восьмом шагу (он считал в уме, чтобы заглушить страх и угрозы пьяного «лабаса») левой ногой саданул снизу по стволу и, не прекращая движения, лбом ударил Вацека в лицо. Автомат отлетел в сторону, солдат опрокинулся на спину, начал вставать, получил правой ногой в голову и обмяк на траве.

Тенгиз получил оружие поверженного (патрон оказался в стволе!), помог взвалить Мацека на лейтенантские плечи и остался на посту караулить на всё оставшееся время.

Сорокин с окровавленным телом на плечах (как в кино!) пришёл в караульное помещение, сбросил ношу на топчан и провёл воспитательную работу с личным составом. Личный состав понял и рванулся исправлять отмеченные недостатки, а бледный начальник караула позвонил дежурному по полку. На счастье, попал на помощника, родного Чикина, описал ему ситуацию и попросил по тихому сообщить комбату (ротный был в отпуске).

Майор приехал через 40 минут на своей «копейке», но в форме и навеселе. Засунул очнувшегося Мацека в багажник, сержанта посадил рядом, посоветовал Сорокину самому написать и у всех проверить написание подробнейших объяснительных и убыл, бросив: «До вечера!». Ну, пьянство в Советской Армии имеет место быть, офицеры не прочь, но и солдаты повсеместно при первой возможности. Но в карауле! С боевым оружием и патронами! Редкий косяк, не всякому так «повезёт».

Вечер состоялся и не был тонным. После сдачи оружия и караульных боеприпасов (комбат лично проверил наличие всех патронов), Сорокин с пачкой объяснительных явился к начальству и получил по полной. Комбат сдал зачинщиков «на губу», но прежде снял показания. Показания были нехороши: начальник караула спит, рядовой Вацкявичус утром приносит из города 8 (восемь) «огнетушителей» вермута, предлагает отметить личный праздник, все отмечают, кроме казахов, разведённых сержантом на посты, обед принимает самый трезвый с криком: «Наконец – то закуска!». В 12—00 развод караульных, новая смена идёт с бутылкой и допивает прямо на боевом посту. Повреждения лица Вацкявичус не смог объяснить, утверждал, что ничего не помнит, падал, видимо, несколько раз в нетрезвом состоянии.

Вывводд: старший лейтенант Сорокин не соответствует занимаемой должности, службой пренебрегает и солдаты у него борзеют. Сорокин сослался на Устав караульной службы, майор отмахнулся: знаю я, как в карауле хорошо спится, сам служил, спишь круглые сутки, лейтенант, солдаты и творят, что хотят. «Никак нет, товарищ майор, каждый караул ночью развожу сам, спать ложусь не раньше 6—00, согласно Устава».

«Смотри, проверю!». Проверка была тщательной, комбат не поленился найти дембеля, сыгравшего свадьбу с аборигенкой и уже работающего на одном из местных заводов, перетряхнул все караулы по спискам, убедился в соблюдении Сорокиным Устава и вынес ему вердикт: «Мудак!».

Сержанта разжаловали, Вацека к оружию больше не допускали. Неделя «губы», санчасть, сломанный нос, лечение гигантского синяка и начал он ходить только дневальным по батальону со штык-ножом на ремне. Через месяц прямой вопрос Сорокина: «Что же ты, патрон в ствол загнал, а на курок не нажал?» вызвал косой взгляд и тихий вежливый ответ с акцентом: «Слабак оказался, Сабониса вспомнил…».

«Одер, Висла, Варшава, Брест, мы на службу положим крест…»

Эта песня дембелей из ГСВГ, привезённая братом, очень хорошо ложилась на настроение двухгадюшника Сорокина в августе 1984 года. Ещё лучше шла за столом, под гитару или «а капелла» (по мере опустошения бутылок):

«Нас уже не хватает в шеренгах по восемь и героям наскучил солдатский жаргон лишь кресты вышивает последняя осень по истёртому золоту наших погон..»

Служба офицером в рядах СА перестала нравиться Сорокину, и одновременно Сорокин тоже перестал нравиться СА. По мнению командования и политического руководства полка старший лейтенант Сорокин перестал соответствовать высокому званию советского офицера. Новый комполка «в поле» Сорокина не видел, зато видел на плацу и читал регулярные «сигналы» нового замполита полка, старого замполита батальона и вечного полкового «комсомольца». «Комсомолец» жаловался на нерегулярную оплату членских взносов (он сидел в штабе полка с 8 до 17, а Сорокин служил «как жучка» и не всегда мог заплатить в рабочее время. «Комсомолец» ходить за комсомольцами с ведомостью считал ниже своего достоинства). «Старый» замполит батальона (бывший «комсомолец») критиковал низкий уровень проводимых политинформаций и их несоответствие утверждённым темам. «Новый» замполит, молодой стройный майор, прибывший из СГВ (Польша) обличал бытовую распущенность и моральный облик.

Замполит полка имел основания для столь грустных выводов. Его служебное рвение распространилось за границы территории полка и привело майора с проверкой в офицерское общежитие. Дело было утром, в 9—00 майор приступил к обследованию условий жизни вверенного ему офицерского состава и в 9—20 запасным ключом открыл дверь квартиры, в которой проживали Сорокин с Чикиным. Для общежития был выделен крайний подъезд типовой панельной пятиэтажки, на первом этаже вахта, хозблок и служебные помещения, выше обычные квартиры. На площадке были 3 квартиры: трёхкомнатная, двухкомнатная и однокомнатная. В 3-х комнатах жило 5 офицеров, в 2-х комнатах – 3 офицера, в однокомнатной квартире – двое. Места в общаге распределялись в славный период службы, Сорокин уверенно поселился в однокомнатной, а через неделю добился туда вселения лейтенанта Миши Чикина, командира взвода из своей роты. Расчёт оказался верным, практически лейтенанты жили в одиночестве, сменяя друг друга в нарядах и, ночуя через сутки в карауле, казарме, на полигоне, делали квартиру свободной для отдыхающего соседа.

Так вот, замполит открыл дверь в квартиру и обнаружил отдыхающего Сорокина, что само по себе возмутительно: «9—20 утра, а офицер ещё в кровати – и не один!». Майор вызвал Сорокина неглиже в прихожую и выразил своё возмущение, закончив речь неосторожным требованием:».. и чтобы блядь эта немедленно убиралась». Хорошая, крепкая, плотная девушка из категории «Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано..» в армии никогда не служила, субординацию не соблюдала и с криком «Кто блядь?! Я блядь!?!?» въехала майору с левой так, что фуражка спрыгнула с головы замполита в руки ошеломленного Сорокина, а сам майор вылетел на лестничную клетку и исчез. Славная представительница пролетариата города Дзержинска ревела, как сирена, одевалась и рвалась в погоню. Сорокин еле успокоил ранимую душу, но это ему стоило времени и сил.

Через 2 часа Сорокин пришёл в штаб полка с фуражками на голове и в руках, но замполит всё ещё проверял подразделения. Вечером караул, потом в штабе выходные, потом наступила расплата, замполит вызвал к 9—00 и выпустил жертву только к обеду. Майор в новой фуражке хорошо подготовился к встрече, много нового из уже пережитого старого узнал про себя Сорокин. Замполит, как Шварцнеггер в фильме, «Вспомнил всё!!!»