Галина Сафонова-Пирус - Игры с минувшим

• Название: Игры с минувшим
• Автор: Галина Сафонова-Пирус
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Игры с минувшим» – диалоги с собственными дневниками, которые веду с четырнадцати лет (с 1951-го). Не обещая сложной фабулы, острых коллизий, они введут читателя в атмосферу прожитых лет, раскроют движения моей души с начала осознанного отношения к жизни.

---

Тогда в Карачев снова приехала подруга детства Лариска, – «мой дорогой Чижик». Как раз был какой-то праздник и Юрка принес к нам продукты, – в воинской части офицерам давали хорошие пайки, – и попросил маму приготовить их, чтобы я, мои подруги и его друзья могли хорошо повеселиться, и вот тогда-то… Среди общего веселья нечаянно увидела, как Лариска обнимает Юрку. Может, то была только её инициатива? Правды я так и не узнала, да и не пыталась узнать, но с тех пор…

Многое, очень многое, Юрка, пережила я, передумала за это время и ты, наверное, заметил, что стала гораздо сдержаннее. А всему причина – ты. Ты первый, кому я поверила, кого полюбила, и ты первый, кто обманул мои чувства. И свет во мне погас. Вспыхнет ли снова?

Не знаю.

Нет, так ярко влюблённость во мне больше не вспыхивала. И «костер» её продолжал тогда гореть, но… Да нет, пробовала, пробовала подбрасывать в него «хворост», пробовала и гасить, но тогда же поняла: с костром так можно, но не с любовью. Она должна сама…

И любовь моя постепенно таяла, растворялась. Да еще появилась и новые заботы, – поступила заочно в библиотечный институт, надо было писать контрольные работы, ездить на сессии, – и от постоянной усталости уходили простые радости жизни.

Пожить бы на необитаемом острове, послушать музыку, почитать, но…

Но получила вызов на сессию. Двенадцать контрольных работ уже отослала. Зачтены. Теперь за месяц надо будет сдать тринадцать экзаменов и зачетов, так что…

Держись, Галочка!

Институт открыл мне много интересного, хотя и нудные контрольные работы приходилось делать, – по политэкономии социализма, по методике работы в библиотеке, – но зато на сессии случались «неожиданные знакомства» с книгами институтской библиотеки. Правда, времени для их чтения почти не было, – зачастую даже некогда было сбегать в столовую и приходилось «сидеть» на одних батонах с чаем, – но всё же, помню: каким чудным открытием было знакомство с пародиями философа Владимира Соловьева на поэтов символистов!

На небесах горят паникадила,
А снизу – тьма,
Ходила ты к нему, иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри…

Дальше забыла, и поэтому беру с полки томик.

Как леопарды мщенья острят клыки,
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.

И снова то, что еще помню:

Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила, —
В могиле – тьма.

Господи! Как непривычно то! Ведь мы слушали совсем другие стихи, песни, – ясные и понятные, как дважды-два:

Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна…

Письмо Юрке:

«Вот я и в Ленинграде. И уже сдала первый экзамен.

Ну, почему мне здесь так томно, скучно, неприветливо? Эти серые камни, удушливый воздух и всё, все чужие! Даже брат Николай. Вчера в театре оперетты смотрела «Поцелуй Чаниты». Люди смеялись, смеялась и я, но… Полуголые женщины, слащавые улыбки, плоские, тысячу раз слышанные остроты! Что может пробудить в душе эта белиберда?

Мой дорогой, мой родной! Люблю тебя, скучаю, жду встречи.

Твоя непутевая Галка».

Из всех профессоров, читавших лекции, в памяти остался только Леонтьев, знакомивший нас с зарубежной литературой, и его лекции стали для меня открытием, – слушала, словно заворожённая. Ну, что могла я знать о современных зарубежных писателях, если наша городская библиотека была набита произведениями соцреализма?

На экзамены и зачеты ходить к Леонтьеву боялись, – принимал до двух-трех часов ночи, выгоняя «пачками» и заставляя пересдавать по несколько раз, – но что было делать? Пошла… Возле аудитории толпились студенты, никто не решался войти, а я махнула рукой – будь что будет! – и вошла. Не помню, какие вопросы были в билете?.. как на них отвечала? (Конечно, плохо!), но помню дополнительный: «Когда и где были написаны первые комедии, драмы?» Наугад ответила: «В третьем веке нашей эры, в Риме». А он улыбнулся, приложил палец к губам, – тише, мол, не услышали б студенты, сидящие за моей спиной, – и поправил полушепотом: «В пятом веке до нашей, в Греции». Потом взял мою зачётку, написал в ней что-то и сказал: «Можете идти». Когда вышла и развернула её, то все ахнули: пятерка!

Уверена, поставил ее не за знания, – их просто не было, – а за то, что так!.. слушала его на лекциях.

«Ты, Юрка, хочешь, чтобы я стала твоей женой. Но разве не хочется тебе сохранить хотя бы еще на год те отношения, которыми живем? Разве будут вечера, чудесней тех, которые проводим на нашей скамейке? Так зачем же торопиться? Семейная жизнь впереди, а вот такая, как сейчас, может уйти. И нав-сег-да».

Эти слова говорила и ему, а он не обижался, не пробовал грозить, что, мол, если не выйдешь за меня, то… Может, чувствовал, что не может дать того, что ищу, о чём томлюсь?

Заходила в библиотеку Рая, Юркина прошлая увлечённость, не поднимая глаз, взяла газеты и вышла, а у меня кольнуло сердце: Юрка, ну почему ты оставил ее ради меня? Она стала бы тебе прекрасной женой, без всяких туманных стремлений. Иди к ней! Я – не для тебя! Беспокойно тебе будет со мной, мучить буду потому, что никогда не стану счастливой. Ну, что может успокоить? Семья, дети? А если и тогда?..

Юркино восприятие жизни было проще, чувственней, – не помню, чтобы рассуждал о какой-либо книге, картине, – и я, хотя отчетливо и не осознавая этого, пыталась упрятать ощущаемое в себе, чтобы сохранить, продлить прекрасное чувство влюблённости.

Юрка, Юрка! Опять мы в ссоре. Ну, скажи, зачем причиняем друг другу столько боли? И зачем часть своей перекладываю на тебя? Лучше бы – одна… Но прости, милый! Наверное, делаю это потому, что бывает нестерпимо больно.

Воинская часть, в которой служили мои поклонники-офицеры, была артиллерийской, и чем занимались, не знаю, но работу свою кляли, ругая старших по званию, и выпивали. Выпивал и Юрка. Мы из-за этого ссорились, а он только смеялся, уверяя, что для него это не опасно.

– Как же не опасно? – тревожилась я. – Ведь двоих уже демобилизовали из-за этого!

И все подталкивала его поступить в военную Академию, в которой уже учился мой первый поклонник Вася Яхимович.

Наконец, он так и сделал.

(Письма в Москву):

«Юрка, милый! Каждую минуту ощущаю, что нет тебя рядом, что ты не придешь ни завтра, ни послезавтра… ни через неделю, ни через месяц и потому хочется плакать.

Сегодня случайно нашла твою папироску, и каким же драгоценным подарком оказалась! Как отрадно было нюхать ее и вспоминать тебя, тебя и только тебя!

Боже, как все постыло и пусто!»

«О, добрый день, мой милый друг!
Что, как твое здоровье?
И как проводишь ты досуг?
Как чувствует себя твой друг?
Прошло ль его томленье?
В письме последнем ты писал,
Что так грызешь свой «мрамор» рьяно!
На это Виктор (брат) сказал:
«Один все зубы поломал,
Грызя его вот так упрямо».
Как я живу? Учу, кручусь,
Седлаю иногда Пегаса,
Но очень мой ленив Пегас
И скачет лишь по четверть часа.
С письмом к тебе я отсылаю
Три фото. Юра, два отдай
Ях. Васе. Умоляю:
Меня пред ним ты защити.
В награду – третье ф. возьми».

«Спасибо, дорогой, за подарки ко дню рождения, они чудесны! Очень им рада, но в то же время, и грустно. Почему? Не знаю, не знаю.

Как встретила праздник?.. Ходили с Клашей в клуб, было все в шарах, конфетти, флажках и прочей мишуре. Ребята затащили нас около двенадцати в буфет, там и встретили Новый. И было почти весело потому, что от вина кружилась голова.

А как твои экзамены? Трудно? Но знаю, что сдашь все хорошо, ведь ты у меня умница!»

«До свиданья, друг мой! В этот вечер
Чистые сияют огоньки.
Мой любимый, ради нашей встречи
Чувство вот такое же храни.
Ну, а если в жизнь уйдёшь с другою,
Совести своей не упрекай.
Каждый рад дышать опять «Весною»!
Без укора я скажу: «Прощай».

Прости, дорогой, но, кажется, твоя любовь ко мне угасает.

Непутёвая Галка».

Да нет, не его, а моя угасала. Но не хотела этому верить, – как же без неё? – а чем удержать ускользающую, не знала. И те месяцы стали для меня настоящей маетой, терзанием.