Григорий Канович - Избранные сочинения в пяти томах. Том 1

• Название: Избранные сочинения в пяти томах. Том 1
• Автор: Григорий Канович
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-9986-16-991-8, 978-9986-16-900-1

Роман «Свечи на ветру» и короткое проникновенное эссе «Сон об исчезнувшем Иерусалиме» заслуженно открывают пятитомник. Златоглавый Иерусалим на холмах, благодаренье Господу, не исчез и пребудет вовеки. Исчез другой Иерусалим – Северный, в Вильне, в колыбели и святыне литовского еврейства, в городе мудрецов и страдальцев за веру праотцев; в городе, по крышам которого когда-то по ночам ангелы-хранители расхаживали, как кошки, и кошки – как ангелы… Роман «Свечи на ветру» явился важным и благоприятным толчком для появления на свет всех других произведений автора. В нем впервые обозначились приоритеты его творчества – в полную силу зазвучала тема участи еврейского народа, обреченного советской властью на покорность и молчание. В художественный корпус романа входят три части – «Птицы над кладбищем», «Благослови и листья и огонь» и «Колыбельная снежной бабе». Стержень повествования – история взросления подростка Даниила в непростых, порой трагических условиях предвоенного мира и жестокой войны.

---

Горькая ирония Кановича достигает кульминации во сне Малкина – торжественной церемонии закрытия «парка евреев» в присутствии глав государств:

Ицхак Шамир потирал боевые руки – слава богу, конец еще одной диаспоре. Пусть принимающие парад отправляются прямо в Землю обетованную. Ам Исраэль хай! (Народ Израиля жив!)

Лех Валенса подкручивал ус и громко, то ли радуясь, то ли жалея, восклицал:

– Еще жидзи не згинели!..

Михал Сергеич косился не на евреев, а на молодых литовцев, выкрикивавших надоевшее:

Lais-ve Lie-tu-vai! (Свободу Литве!).

Через сны Канович вводит в свои произведения элементы сверхъестественного и потустороннего. Из одного произведения в другое переходят разного рода мечтатели, безумцы и сумасшедшие, вроде «человека-птицы», требовавшего от евреев местечка составить прошение к Богу, которое он бы передал («Слезы и молитвы дураков»), или сумасшедшего Семена, сквозного персонажа нескольких романов, проводящего дни и ночи на подходе к местечку в ожидании Мессии и пережившего всех евреев местечка. Эти «посланцы неба», как их назвал рабби Ури, местечковый мудрец из романа «Слезы и молитвы дураков», живут в том самом третьем, «мессианском» времени, которое доступно обычным людям только во сне. Они по-своему бессмертны, как Айзик дер мешугенер, чудом переживший катастрофу. Их роль сродни роли Мешулаха-«посланца» в пьесе «Диббук», посредника между двумя мирами (как вспоминает Ан-ский, ввести этот персонаж в пьесу ему посоветовал Станиславский) и восходит к традиционному фольклорному образу пророка Ильи, являющемуся в разных обыденных обличьях для помощи евреям, а также и для напоминания им о грехах.

О том, как перекликается Канович с Перецом, свидетельствует персонаж из романа «Слезы и молитвы дураков». В притче Переца «Три подарка» из цикла «Истории в народном стиле» рассказывается о посмертных приключениях души обыкновенного современного (речь идет о рубеже двадцатого века) еврея. При жизни он не отличался ни особой праведностью, ни особыми грехами, и для того, чтобы попасть на небо, от него требуются три подарка, за которыми его душа и отправляется на землю. После долгих поисков в разных странах и эпохах он приносит стражам райских ворот три невзрачных предмета, за которые евреи в прошлые времена заплатили жизнью: мешочек со святой иерусалимской землей, окровавленную ермолку с головы еврея, которого прогнали сквозь строй в царской армии, и булавку, которой еврейская девушка приколола к ногам юбку, когда толпа волокла на костер. И вот у Кановича появляется загадочный бродяга, собирающий грехи всего еврейского народа, чтобы затем просить милости у Всевышнего в Судный день. На голове у него ермолка, приколотая булавкой:

– Почему у тебя такая странная ермолка? – спросил корчмарь и первый раз обернулся.

– Странная? Ермолка как ермолка, – равнодушно объяснил попутчик.

– А булавка?

– Все, что от матери осталось.

– Давно померла?

– Давно. Пьяные убили. Мать этой булавкой тряпицу с деньгами к сорочке пристегивала. Один серебряный рубль и один бумажный… На этой булавке кровь до сих пор не высохла. И не высохнет. Материнская кровь никогда не сохнет. Никогда.

Здесь речь идет не просто об отсылке к Перецу для ценителей еврейской литературы. Канович вступает в серьезный разговор с классиком. Смысл притчи Переца далеко не такой простой, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, он, конечно же, восхищается беззаветной преданностью евреев прежних веков своему Богу и традициям и их готовностью пожертвовать жизнью в «освящение Его имени». С другой стороны, будучи писателем-модернистом, он смотрит на этот героизм с известной долей скептицизма, как бы провоцируя читателя на вопрос: что же это за религия, которая так любуется жертвенными мучениями своих последователей и требует от них подарков за допуск на небо? Высокий национально-романтический пафос притчи разрушается ее концовкой: когда душа, наконец, допущена в рай, и ее подарки выставлены там на обозрение, раздается голос «ценителя»: «Ах, какие прекрасные подарки! Конечно, они совершенно бесполезны – но как не любоваться таким совершенством!» Надо отметить, что эта притча входила в программу многих еврейских школ, но ее заключительная часть, как правило, опускалась, чтобы не сбивать с толку школьников.

Канович, как и Перец, подробно описывает тяжелое положение евреев в Российской империи, но при этом его герои – как и герои Переца – также задают «неудобные» вопросы о высшем смысле такого существования. Человек в ермолке с булавкой является в местечко не для избавления евреев от угнетения, а для того, чтобы открыть им, ценой собственной жизни, их подлинную, далеко не праведную и не святую, сущность. Он становится жертвой погрома, представленного как пародия на Страшный суд:

Осанна им, осанна долгожданному суду и возмездию! Осанна погрому!.. И не важно, над кем его учинят – над колдуном или бродягой, над посланцем неба или ада, над христианином или евреем. Пинков! Крови! Стонов! Униженная, трепещущая весь год, всю жизнь перед каким-нибудь уездным Нуйкиным, склоняющая с утра до вечера перед каким-нибудь местечковым урядником или лесоторговцем выю, толпа получила наконец сладостную, ни с чем не сравнимую возможность возвыситься над собственным трепетом, над собственным дерьмом, над собственным трусливым унижением. […] Ей, толпе, нужны сейчас не вилы, не лопаты, не хлеб, не соль, не ложь, не правда, а виновный!.. Осанна виновному, осанна!

В этом заключительном эпизоде романа ситуация притчи Переца переворачивается с ног на голову, и человек в ермолке с булавкой оказывается жертвой не антисемитов, а самих евреев!

Самые сложные – как в человеческом, так и художественном отношении – персонажи Кановича существуют, по выражению Ан-ского, «меж двух миров» – между живыми и мертвыми, евреями и христианами, революционерами и охранителями старого режима. Это могильщик Иосиф и его воспитанник Даниил, выкрест-трубочист Юдл-Юргис из романа «Свечи на ветру», каменотес Эфраим и его сыновья – революционер-террорист Гирш, жандармский переводчик Шахна и бродячий актер Эзра из «Козленка за два гроша», виленский адвокат Мирон Дорский, превратившийся из местечкового мальчика Мейлаха в обрусевшего поляка («И нет рабам рая») и проделавший мучительное возвращение к своему прошлому, подлинному «я», и сионистка Элишева, готовящаяся к сельской жизни в Палестине на литовском хуторе («Очарованье сатаны»).

Через конфликт противоположностей в этих характерах реализуется художественный замысел Кановича – изображение жизни как длящегося морального выбора, где память играет решающую роль. В этом сплетении психологии и моральной философии прошлое сближается с настоящим, и каждая ситуация предстает одновременно в двух ипостасях, как историческая и актуально-современная.

Такое «пограничное», выражаясь языком экзистенциальной философии, положение персонажей в мире, обществе и внутри самих себя делает их особенно интересными для исследовательского взгляда писателя. Обусловленное историческими обстоятельствами «еврейское» начало вступает в сложные отношения с вечным, «общечеловеческим», заставляя критически относиться к любой идеологической истине. Вот, например, разговор Даниила с литовским подпольщиком-коммунистом Пранасом на улице гетто («Свечи на ветру»):

– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

– За кем?

– За народом.

– Народов много.

– Народ один. Советский. Понял?

– Понял, – говорю я, стараясь не глядеть на Пранаса.

– Каждый должен внести свою лепту.

– А что такое лепта?

– Лепта – это вклад…

– А у меня ни лепты, ни вклада…

При всей своей безусловной преданности борьбе коммунистов против нацистской оккупации Даниил не готов отдать себя целиком коммунистической идеологии.

И все-таки: насколько современны романы и повести Григория Кановича? Какому времени они принадлежат: своему, нашему или какому-то третьему, прошедшему или еще не наступившему? Кому они адресованы – современному «пост-советскому», «русскоязычному» читателю, интересующемуся «еврейской темой», но хорошо помнящему и понимающему советские реалии?

Безусловно, и, возможно, в первую очередь именно такому. Можно даже утверждать, что из всей литературы, написанной и изданной в СССР, Канович на редкость хорошо «сохранился». При перечитывании его тексты не только ничего не теряют, но и приобретают новые смыслы и новую глубину. Взять, например, роман «Слезы и молитвы дураков», вышедший в Вильнюсе в «застойном» 1983 году. Я купил его через пару лет в литовском курортном городе Друскининкай, и до сих пор помню ощущение нереальности от прочтения этой книги – как будто оказался в другой стране и другом времени. Но перечитывая эту книгу сейчас, не меньше удивляешься ее актуальности тогда и сейчас. Тон задает уже начало: