Вера Брем - Ахматова и Раневская. Загадочная дружба

• Название: Ахматова и Раневская. Загадочная дружба
• Автор: Вера Брем
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-86761-5

50 лет назад не стало Анны Ахматовой. Но магия ее поэзии и трагедия ее жизни продолжают волновать и завораживать читателей. И одна из главных загадок ее судьбы – странная дружба великой поэтессы с великой актрисой Фаиной Раневской.

Что свело вместе двух гениальных женщин с независимым «тяжелым» характером и бурным прошлым, обычно не терпевших соперничества и не стеснявшихся в выражениях? Как чопорная, «холодная» Ахматова, которая всегда трудно сходилась с людьми и мало кого к себе допускала, уживалась с жизнелюбивой скандалисткой и матерщинницей Раневской? Почему петербуржскую «снежную королеву» тянуло к еврейской «бой-бабе» и не тесно ли им было вдвоем на культурном олимпе – ведь сложно было найти двух более непохожих женщин, а их дружбу не зря называли «загадочной»! Кто оказался «третьим лишним» в этом союзе? И стоит ли верить намекам Лидии Чуковской на «чрезмерную теплоту» отношений Ахматовой с Раневской?

Не избегая самых «неудобных» и острых вопросов, эта книга поможет вам по-новому взглянуть на жизнь и судьбу величайших женщин XX века.

---

Талант Раневской, ее актерское могущество не были востребованы до конца. Как в театре, так и в кинематографе. К сожалению. К огромному сожалению. Вот перечень ролей, сыгранных Фаиной Георгиевной на сцене (при всей своей огромной любви к кино она считала себя в первую очередь театральной актрисой) за четверть века, с 1956 по 1982 год: Антонида васильевна в «Игроке» Достоевского, Прасковья Алексеевна в «Мракобесах» Алексея Толстого, Бабушка в средненькой, скажем прямо, комедии Алехандро Касона «Деревья умирают стоя», Мария Александровна в «Дядюшкином сне», миссис Сэвидж в «Странной миссис Сэвидж» Патрика, Люси Купер в прекрасной пьесе Дельмара «Дальше – тишина…», где партнером Раневской был Ростислав Плятт, Глафира Фирсовна в «Последней жертве» Островского и Филицата в его же «Правда хорошо, а счастье лучше».

Восемь ролей за четверть века и далеко не все из них были ролями первого плана! Всего-то! У посредственных, ничем не примечательных актрис, за такой большой период набирается втрое-вчетверо больше ролей. У самой Раневской в молодости, за десять лет, с 1920 по 1930 год ролей набралось втрое больше!

Зрители любили, просто обожали Раневскую, ее участие в спектакле заведомо обеспечивало многомесячные аншлаги, но вот режиссеры… Режиссеры считали, что с Раневской тяжело работать. Почему? Потому что она очень ответственно относилась к трактовке роли, вживалась в нее по-настоящему, вкладывала в роль душу и убежденно отстаивала свои взгляды, если не была согласна с трактовкой режиссера. Многие режиссеры просто терялись на фоне Раневской, она затмевала их своим профессионализмом, хотя никогда не пробовала себя по-настоящему в режиссуре.

Раневская могла написать режиссеру заявление, то есть не письмо, а официальный документ, в котором были, например, такие фразы: «В последнее время качество этого спектакля не отвечает требованиям, которые я предъявляю профессиональному театру. Из спектакля ушло все, что носит понятие искусство. Чувство мучительной неловкости и жгучего стыда перед зрителем за качество спектакля вынуждает меня сказать вам со всей решимостью: или спектакль в таком виде должен быть снят, или немедленно, безотлагательно должны быть вами приняты меры к сохранению спектакля в его первоначальном виде…» Это она писала главному режиссеру Театра имени Моссовета Юрию Завадскому по поводу «Странной миссис Сэвидж», одного из любимейших своих спектаклей. Актер Константин Михайлов, исполнитель роли доктора в приюте «Тихая обитель», вспоминал: «Больше всего я любил играть с ней (Раневской. – В. Б.) «Странную миссис Сэвидж». Трагикомедия была ее стихией. Зрители хохотали, замирали, утирали слезы. Она вела их по лабиринту своих ощущений, недосказанностей – какая гамма сильных чувств и хрупких полутонов! – и они, зрители, с готовностью шли за ней. Ненавязчиво, чуть заметно поднимала она роль из рассказа об американке-благотворительнице, о капризах богачки меценатки к широкому обобщению, в котором звучала мажорная нота высокой гуманности…»[48]

Парадокс – прекрасная, блистательная актриса, которой одинаково хорошо удавались и театральные, и кинематографические роли, так и не сыграла свою главную роль. «Я войду в историю по совокупности», – горько шутила Раневская на закате жизни, проводя параллель между собой и теми, кто получает ученую степень без защиты диссертации, на основании совокупности своих заслуг.

Рина Зеленая очень верно называла Раневскую «явлением в советском театре»[49]. Похвала одной настоящей актрисе от другой ценна втройне. Собратья по цеху, в отличие от поклонников, не делают пустопорожних комплиментов. Раневская действительно была и осталась явлением в театре. Кто желает в этом убедиться, может найти и посмотреть телевизионную версию спектакля Театра имени Моссовета «Дальше – тишина…», сделанную в далеком 1978 году.

Круг знакомых Раневской был очень широк – профессия обязывала, да и вообще, но близких друзей у нее было всего трое – Павла Вульф, актриса Московского камерного театра Нина Сухоцкая, приходившаяся племянницей Алисе Коонен, и известный актер василий Качалов. Раневская, как принято говорить нынче, стала его фанаткой в юности. Увидела на сцене – и полюбила. В харизматичного красавца Качалова, пожалуй, и нельзя было не влюбиться, настолько он был хорош. Дружба началась с письма, которое Раневская написала Качалову. Он, должно быть, получал письма от поклонниц сотнями, но Раневской ответил. Так и завязалась дружба. Вспоминая о Качалове, Раневская называла его изумительным артистом и человеком «неповторимой прелести». Он и был таким – добрым, чутким, отзывчивым. Даже к передаче своей роли другому актеру мог отнестись с пониманием, что в актерской среде большая редкость. Раневская вспоминала, как однажды Качалов сказал жене о том, что роль Вершинина в «Трех сестрах» режиссер Немирович-Данченко[50] отдал другому актеру, и добавил, что согласен с таким решением и не чувствует себя обиженным, потому что тот актер моложе и больше подходит на роль.

В 1946 году Раневская перенесла серьезную операцию. Качалов написал ей в больницу: «Я рад, что наша встреча сблизила нас, и еще крепче ощутил, как нежно я люблю тебя». Только настоящий друг может написать такое.

«Фаина Георгиевна много читала, – вспоминала Нина Станиславовна Сухоцкая. – Даже в последние годы, когда она уже плохо видела, ее трудно было застать дома без книги. Круг ее чтения был разнообразен. Помимо современной литературы и любимых классических произведений она увлеченно читала серьезные труды по истории. Перечитывала Плавта, Гомера, Данте. Однажды к ней зашла Анна Андреевна Ахматова и, застав ее за книгой, спросила, что она читает. Фаина восторженно ответила: «О, это так интересно! Переписка Курбского с Иваном Грозным!» Анна Андреевна рассмеялась: «Как это похоже на вас!..»

Фаину Раневскую, так же как и Анну Ахматову, многие считали человеком с тяжелым характером. Только «тяжесть» эта, если можно так выразиться, была несколько иного свойства, а точнее – совсем другой. Ахматовой ставили в вину надменность, чопорность, гордыню, чрезмерную изысканность манер, а Раневскую обвиняли в полном отсутствии у нее этих самых манер, склонности к сквернословию, вздорности, скандальности. На самом деле с манерами у Раневской все было в порядке, не на улице выросла. Просто вспыльчивый, порывистый характер актрисы нередко проявлял себя, накладываясь на тот «простецкий» имидж, который Раневская выбрала для себя. Слово «простецкий» намеренно заключено в кавычки, потому что на самом деле ничего простецкого в нем не было, он только казался таковым. Это как ларчик с двойным дном – вроде бы пуст, а заглянешь в потайное отделение и ахнешь. Будучи настоящей актрисой, Актрисой с большой буквы, Раневская никогда не играла плоских типажей. Самый простой эпизод, вроде таперши из картины режиссера Леонида Лукова «Александр Пархоменко», она превращала в настоящую, пусть и короткую, роль. В сценарии было сказано коротко: «таперша играет на пианино и поет». Другая актриса села бы за пианино, понажимала бы на клавиши, спела бы что-нибудь, не сильно попадая в такт (все равно потом озвучка) и закончила бы на этом. И никто бы эту тапершу не запомнил. Но Раневская, оттолкнувшись от скупых слов «играет на пианино и поет», создала Образ, образ женщины с богатым прошлым и грузом разбитых надежд на душе. Актриса! А как таперша пела! Обыденно, привычно, с папиросой в зубах и в то же время вкладывала столько чувства в каждое слово.

«И летят, и кружат пожелтевшие листья березы,
И одна я грущу, приходи и меня пожалей,
Ты ушел от меня, и текут мои горькие слезы,
Я живу в темноте без живительных солнца лучей.
Старый сад потемнел под холодною этой луною,
Горьких слез осушить ты уже не придешь никогда,
Сколько грез и надежд ты разрушил холодной рукою,
Ты ушел от меня, ты ушел от меня навсегда…»[51]

Вроде бы – пошлый в своей слезливой чувственности романс, вроде бы – смешная, нелепая женщина, пытающаяся подражать Вере Холодной[52], вроде бы – фарс… А на самом деле трагедия. Мало кто умел так представить…

Раневская умела дружить, но дружить с ней иногда было нелегко. На пике эмоций она могла так «припечатать» острым словом, что люди обижались. Но быстро остывала, искренне умоляла простить ее, старалась всячески загладить случайно нанесенную обиду… Не нее нельзя было долго обижаться, не получалось. Потому что она была – Раневская.

Узнаваемость, свой особый стиль, особая стильность – непременные черты любого таланта. По одному жесту, по одной лишь интонации можно узнать Фаину Раневскую, по одной строчке из стихотворения понять, что его написала Анна Ахматова.

Вот, кстати, еще одна черта, общая для Ахматовой и Раневской – любовь к Пушкину. «Пушкин – планета!» – восторженно благоговела Раневская. У нее было ощущение, словно они где-то когда-то встречались или могут еще встретиться. Известный актер и режиссер Сергей Юрский писал о Раневской в своих воспоминаниях: «В ее отношении к великим (в том числе к тем, кого она знала, с кем дружила) был особый оттенок – при всей любви – неприкосновенность. Не надо играть Пушкина. Пожалуй, и читать в концертах не надо. А тем более петь, а тем более танцевать! И самого Пушкина ни в коем случае изображать не надо. Вот у Булгакова хватило такта написать пьесу о Пушкине без самого Пушкина.