Николай Кареев - Историка. Теория исторического знания

• Название: Историка. Теория исторического знания
• Автор: Николай Кареев
• Жанр: Русская классическая проза

«Памятники исторической литературы» – новая серия электронных книг Мультимедийного Издательства Стрельбицкого. В эту серию вошли произведения самых различных жанров: исторические романы и повести, научные труды по истории, научно-популярные очерки и эссе, летописи, биографии, мемуары, и даже сочинения русских царей. Объединяет их то, что практически каждая книга стала вехой, событием или неотъемлемой частью самой истории. Это серия для тех, кто склонен не переписывать историю, а осмысливать ее, пользуясь первоисточниками без купюр и трактовок. «Историка. Теория исторического знания» – книга русского социолога Николая Ивановича Кареева (1850-1931). Исторический процесс, совершающийся в человеческих обществах, – неотъемлемая часть развития всякой цивилизации, основанная на тех законах и явлениях, что мы привыкли называть обыденностью. Истории отдельных народов разительно отличаются друг от друга. В этом заключается теория социального знания, позволяющая изучить влияние отдельных личностей на становление государства.

---

Как-никак, историческая наука с определённым материалом и содержанием, задачами и приемами, существует, и теории исторической науки, как одной из отраслей научного знания, остается только установить и выяснить основные принципы этого знания, более или менее всеми научно образованными историками признаваемые. Другое дело – вопрос о существе исторического процесса, о его основных причинах, силах, факторах, формах, законах, о том, что можно, дабы выразиться совсем коротко, назвать его механикой.

В сущности, это вопрос социологический, но, к сожалению, мы пока не имеем единой социологии, потому что, как известно, налицо имеются только разные социологии. Как ни хочется верить в близкую возможность синтеза главных социологических направлений в единую социологию, по поводу которой у занимающихся ею не будет коренных разногласий и взаимного непонимания, все же в данное время нет общепризнанного социологами учения о законах, проявляющихся в процессах, которые совершаются в общественной жизни и во всей своей совокупности обусловливают историческое движение и различные направления, темпы, формы и результаты последнего, наблюдаемые нами в действительности. Если в методологической части теории истории приходится, главным образом, подводить итоги под прочно уже добытым, то в этой, феноменологической части, мы вынуждаемся скорее лишь намечать программу будущих усилий теоретической мысли в области исторической науки.

Во всех четырех своих книгах историко-философского и социологического содержания я отводил много, и, быть может, даже слишком иногда много места изложению и разбору разных общих теорий и мнений по отдельным пунктам, за исключением разве только книги «Сущность исторического процесса», в которой особенно полно и подробно я изложил свои собственные мысли относительно этого предмета. После появления в свет названной книги, давно уже вышедшей из продажи, прошло более двадцати лет, в течение которых я много работал по самой истории и по её теории с социологией, не оставляя никогда вне круга своего внимания теоретического вопроса о сущности исторического процесса. Чтение лекций по теории истории заставляло меня, время от времени, пересматривать свои прежние взгляды в зависимости от приобретения новых исторических знаний и большего углубления в старые. Настоящий момент я счёл удобным для того, чтобы без всяких историографических обзоров, критических экскурсов и библиографических ссылок изложить общие итоги своих размышлений над проблемами теории исторического процесса.

Каждый историк имеет свое представление о том, как совершается история, – представление, вытекающее и из априорных предпосылок, без которых не обходится никакая научная работа, общее говоря, из всего миросозерцания историка, и из тех обобщений, которые складываются у него на основании собственного изучения им тех или других комплексов исторических фактов. Историк может не отдавать себе ясного отчета в своих априорных предпосылках, но они у него должны быть, их у него не может не быть, и если он не сам их для себя и вполне сознательно установил путём гносеологической критики, то это только значит, что происхождение их к его мысли чисто традиционное, не логическое, а психологическое. То же самое следует сказать и об обобщениях, к которым приводить историков изучение ими прошлого: и эти обобщения могут оставаться у них за порогом сознания, да и быть не столько результатами намеренного искания какихъ-либо обобщающих формул путём логического мышления, сколько непроизвольными выводами из фактов, возникающими тем же путем, каким складывается в практической жизни то, что мы называем житейским опытом, т.-е. опять-таки чисто психологическим путем. Конечно, достоинство истории, как науки, требует, чтобы и априорные, и апостериорные элементы нашего знания о прошлом оправдывались логикой, наукой о правильном мышлении, без чего знание будет находиться в полной зависимости от личной психики отдельных людей и не получит общеобязательного значения. Раз критическое исследование должно быть внесено в область вопросов, касающихся сущности истории, как науки, её предмета, задачи, метода, то нет никаких логических оснований не требовать того же самого по отношению к существу истории, как одной из составных частей мира явлений, т. е. и внутренней основы истории, и её внешних форм.

К сожалению, – на что я не раз уже имел случай указывать, – вопросами теории исторического процесса занимались, ставили их и, так или иначе, разрешали большею частью не историки-специалисты, а представители других отраслей знания, как-то философы, психологи, социологи и т. п., да и то лишь с недавнего времени историки сами начали разрабатывать эти вопросы, взяв их, так сказать, из рук философов и социологов.

Раньше они даже не считали нужным задумываться над такими проблемами и часто относились к ним вообще отрицательно, прямо с крайним недоверием ко всяким теоретическим отвлеченностям как порождениям метафизической философии истории, достаточно себя дискредитировавшей перед судом положительного знания. Так как, однако, без некоторых теоретических предпосылок о сущности исторического процесса работать в области исторической науки нельзя, если только дело не ограничивается критикой источников и констатированием фактов, то, в сущности, у каждого историка должна была быть своя историология, основные положения которой некоторые и высказывали в форме всякого рода афоризмов. Это, конечно, не то, чем должно быть систематическое занятие предметом.

Можно даже сказать, что у каждого поколения историков без их ведома складывались особые взгляды, выдвигавшие на первый план ту или другую сторону процесса, как главную и основную, т. е. свои более или менее популярные лозунги. Очень часто последние возникали под влиянием новый, идей в таких науках, как география и антропология, когда в этих науках были поставлены вопросы о влиянии природы на человека и о различиях человеческих рас. С другой стороны, случалось и так, что, наоборот, и бывшие в свое время очень модными в социологической литературе определения исторического процесса не оказывали большого влияния на работу историков, как это можно сказать о специально дарвинистической социологии или об органической теории общества, не пользовавшихся большим кредитом у историков. Исключительно натуралистический характер таких доктрин отталкивал от себя большинство историков, державшихся, в общем, интеллектуалистического или идеологического объяснения истории – из идей или, говоря частное, из господствующих идей эпохи.

Лишь постепенно в работах историков стал выдвигаться на передний план чисто экономический фактор, но это делалось как-то само собою, без теории, больше под непосредственным влиянием жизни с её экономическою злобою дня, и только в последнее время эта новая тенденция историков стала некоторыми из них обосновываться началами теории экономическая материализма, возникшего, как известно, вне специальной области исторической науки.

Начинающее ученые невольно примыкали к тем общим историческим идеям, которые были в наибольшем ходу в то время, когда они учились, воспринимая вместе с тем и какое-либо из философских учений, бывших наиболее популярными в данный момент. Многие и успокаивались на взглядах, сложившихся у них на первых порах их деятельности, не подвергали их пересмотру, не заботились о развитии их в сколько-нибудь цельную теорию. Иногда, усвоив из философии или социологии известные общие взгляды на историю, но не находя для них непосредственного применения в своих научных занятиях, молодые ученые потом эти свои взгляды просто забывали. Во всяком случай, создавались некоторые объединяющие для отдельных поколений начала, но в их последовательности не всегда замечалось общее развитие, a скорее скачки, которые имели своим результатом целый ряд случаев взаимного непонимания старших и младших поколений.

На своем веку я был свидетелем не одной замены одних идей, пользовавшихся популярностью, другими, тоже делавшихся в свою очередь, так сказать, модными: я именно решаюсь сказать, что здесь происходила смена мод. Я помню ещё то время, когда властителем дум молодежи, сколько-нибудь интересовавшейся общими идеями, был Бокль, книга которого, знаменитая «История цивилизации в Англии», была для «молодого поколения» настоящим откровением, воспринимавшимся наиболее горячими поклонниками Бокля с таким же догматизмом, с каким воспринимается любое откровение. Мы, тогдашняя молодежь, готовы были видеть в каждом критическом прикосновении к «Истории цивилизации в Англии признак умственной отсталости и затхлого консерватизма (притом не в одной науке, но и в политике).

Конт, с которым русское общество познакомилось несколько позже и которого оно в подлиннике в руках своих не имело, не был так широко популярен, но те, которые могли с ним ближе познакомиться, испытывали на себе и его влияние. Приходилось иногда слышать со стороны наиболее увлекавшихся заявления даже такого, наприм., рода, что всё-де дальнейшее развитие исторической науки должно быть не чем иным, как фактическим оправданием, детальным применением и логическим развитием исторических взглядов Конта. Более всего, разумеется, такой догматизм проявлялся со стороны дилетантов и профанов, потому что кто начинал сколько-нибудь серьёзно работать в области исторической науки, не мог не видеть, до какой степени сложен исторический процесс и сколько нужно ещё сделать, чтобы придти к каким-либо прочным, не вызывающим основательных возражений выводам. И именно изучение самой истории не позволяло тому, кто ему предавался, увлекаться бывшими очень распространенными в широких кругах взглядами, будто биологическая теория Дарвина заключает в себе ключ к истинному пониманию сущности истории или будто весь секрет последней сводится к спенсеровскому закону эволюции, как интеграции, сопровождаемой дифференциацией. Полоса догматического увлечения экономическим материализмом Маркса и Энгельса тоже представляет собою не мало явлений, аналогичных тем, о которых сказано выше, и критическое отношение к этому учению тоже, как известно, сплошь и рядом отожествлялось с научным непониманием и с политическою реакционностью.