Лернер Анатолий - Город двух лун. Первая книга романа «Завет Нового времени»

• Название: Город двух лун. Первая книга романа «Завет Нового времени»
• Автор: Лернер Анатолий
• Жанр: Альтернативная история

Древние артефакты, обнаруженные в российской глубинке, приводят героев романа к Мёртвому морю в Город двух лун, где были созданы свитки, два тысячелетия скрывающие величайшие тайны истории. На фоне рассказа о жизни ессеев, пронзительной нотой звучит лирическая история их воспитанников – Йешуа и Ребекки. Любовь, вражда, поиск несметных храмовых сокровищ, всё это не может оставить равнодушным любого читателя. Книга «Город двух лун» стала лауреатом премии «Литературное наследие» 2013 года.

---

– Знаете, Михаил, – сказал полковник, – скажем, еврейский суд признает Иисуса Христа исторической личностью. Но для миллионов верующих это ровным счётом ничего не меняет. Их вера основана не на доказательствах, а на чём-то другом, на чём-то, что лежит вне пределов исторической логики. И не в чуде вера, а как раз наоборот – сама вера является чудом.

– Вы, полковник, говорите словами апостола Павла.

– Правда? – удивился тот. – И что?

– Говорят, у Павла не сложились отношения с Йаковом, «братом Господним». Настолько не сложились, что Павел, как бывший стратег карательных экспедиций против «первых христиан» – ессеев, предпринял попытку физического устранения Йакова.

– Интересно. Очень интересно… – глаза полковника ввинчивались в зрачки Михаила. – Нельзя примирить непримиримое. Да? Хотите попробовать? – спросил полковник, гася окурок и поднимаясь. А Михаил почувствовал скрытый вызов, и жестяной взгляд начальника тюрьмы вернул его в реальность, где вся вселенная была заключена в пространстве тюрьмы.

– Что-то я устал, – сказал полковник, – на сегодня достаточно. Знаете, работа превращает меня в животное. – Полковник вышел из-за стола и добавил: – Рад был беседе. О Павле у вас будет с кем поговорить. Сейчас, как я уже сказал, вас переведут в санчасть. Отдыхайте, чувствуйте себя как дома.

– Спасибо вам, Сергей Валерьянович.

– Конвой! – крикнул полковник Скрипник, приветливо кивая Михаилу. Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникла фигура конвойного. Тот подошёл к полковнику и о чём-то доложил на ухо.

– Заключённый Левин! – окликнул полковник Михаила. – А что это все про видение говорят? Это что, правда? Или какой фокус? Может, вы тоже у нас гипнотизёр?

Михаил посмотрел на полковника с удивлением. Он протянул руку в сторону окна, куда-то указывая пальцем. Полковник и конвойный увидели одну общую картину, на которой…

…с двух сторон сходились на последнюю битву две невиданные равные силы: дети Света и дети Тьмы. А некто спускался на белом облаке на землю… И был он в белых одеждах, что белее белого, белее снега зимой.

И замкнул черёд последний Левит из призванных. И вышли в след ему сыны колена Иуды, а за ними и сыны колена Вениамина. И вставала череда за чередою. И обращали воины лица на все части света. И сияли на солнце их щиты, и блестели значки, и светились цветом спелой пшеницы золотые колосья пик и секир. И слова «Ободрения пред боем» вселяли священный трепет в сердца людей. Те слова жадно ловили и в стане, и за его пределами. Те слова повторяли дети и женщины, старики и молодёжь. Те слова западали в сердца воинские, заставляя их биться чаще.

– Не бойтесь, – говорили священники слова Господа, и указывали в сторону, где сгущалась тьма, – и да не ослабеет сердце ваше; не содрогайтесь и не ужасайтесь пред ними, ибо ваш Бог идёт с вами воевать за вас с вашими врагами, чтобы спасти вас!

И слышали те слова Господа во всём стане. И матери снова и снова обращали их к своим сыновьям, к своим неразумным чадам, к богатырям войны, чтобы укрепилось их могущество тем словом. И стояли воины щедрого сердца лицом к лицу с нечистью. И звучали в их душах эхом долетевшие из родных, поутихших в тревоге городов и из воинских станов торжественные слова «Наставления перед боем».

И воспрянули ослабевшие сердцем. И сплотились доблестные воины. И заныли о начале битвы трубы. Прозвучали долгой, непрерывной нотой, в которой рокотало обещание не забыть о тех, кому выпал жребий быть скошенными в Его жатве, кто колосом спелым поляжет перед Всевышним в битве Его.

О фарисеях в лазарете

– Лазарь! – кричит конвойный. – Отчиняй лазарет. Принимай пациента!

У решётки неспешно появляется мужчина лет шестидесяти. В руках у него тяжёлая связка ключей. Он шумно открывает решетку, отсекающую санчасть от общего коридора, и с любопытством глядит на Михаила.

– Чифирчику не угодно? – спрашивает Лазарь у конвойного сержанта и тихо, как-то по-домашнему, добавляет: – Кипяточек на подходе.

– Потом попьёте, – отмахивается сержант, – а сейчас слушай приказ начальника тюрьмы полковника Скрипника: больше в санчасть – никого, ни ногой, ни носом!

– Ни ухом, ни рылом, – улыбнулся Лазарь.

– Что? – спросил конвойный.

– Чирьи, спрашиваю, прошли?

– Куда там! – махнул рукой солдатик.

– Плохо, Никита. Нужно переливание крови делать.

– Ты же знаешь, Лазарь, что я уколов боюсь.

– Ну, хозяин – барин, – сказал фельдшер, указывая на двери, – ходи так.

– Да ты чё, Лазарь?

– Освободи лазарет, – серьёзно произнёс фельдшер и выставил охранника из кабинета, – приказ начальника тюрьмы, Никита. Ничего личного.

Никита обиделся и сильно хлопнул железной дверью.

– Павел Израилевич Савелов, – представился фельдшер, запирая решетку на большой амбарный замок и добавил: – Погоняло Лазарь.

– Михаил Аронович Левин. Кандидат. Скажите, Павел Израилевич…

– Лазарь.

– Лазарь. Значит, тюремную больничку из-за вас лазаретом называют?

– А что? Мне нравится это старое название. В нём всё – и Господь, и воскрешённый Его сыном Лазарь. В тюрьме на медицину надежды нет, если не верить в Бога и в то, что только он способен и воскресить, и покарать. Вот ты, Михаил, в Бога веруешь? – фельдшер посмотрел на Михаила, а тот отвернул глаза.

– Понятно, – вздохнул Лазарь, заливая кипятком до половины наполненные чаем большие железные кружки. На столе появился кусковой сахар.

– Это у меня наследственное, – пояснил Лазарь, обжигаясь чифирем. – Бабка очень любила кусковой сахар. С детства привык. Ты пей. Его пока горячий надо вкусить. Остынет – превратится в отраву.

Михаил поднёс кружку к губам. Горячие края обжигали, в лицо бил жар облака, насыщенного запахом выпаренного из листьев чая кофеина. Терпкий вкус чифиря вызвал тошноту. Михаил скривился, но заставил себя сделать ещё глоток.

– Я вырос у бабки с дедом, – говорил Лазарь, – они очень любили меня, баловали, хотя с отцом у них отношений не было никаких. Старики воспитывали меня в традиции. Сами понимаете. Я был примерным еврейским ребёнком, и очень старался. Потом, когда родители забрали меня от стариков, я увидел как им неудобно со мной и «с той дурью, которую вбили мне в мозги старики». Я чувствовал, как родителям было непросто ужиться со мной. И я страдал. Сами понимаете. А когда видел, как раздражаю их своей тоскою – страдал ещё сильней. Потом мне всю жизнь не хватало свободы, в которой меня воспитали дед и бабка. Понимаете?

– А что родители? – спросил Михаил, с трудом ворочая, задубевшим с непривычки к чифирю языком.

– Моим родителям недоставало «стержня», который был в этих стариках. Я долго не мог понять, что их так отличает, а потом понял: стержень. Отец очень ревновал меня к своим родителям. Даже на расстоянии – он злился, когда я напоминал ему о них. А я трудно привыкал к разлуке с дедом, а ещё больше – с бабушкой. Я и теперь помню всё, чему они успели обучить меня в детстве. И, когда я понял, что в жизни больше не узнаю такой любви, я возненавидел их. Понимаете? Они показали мне такую любовь, которой я не находил ни у родителей, ни у кого бы то ни было. Они испортили меня этой любовью… и Богом. И у меня был Бог и любовь, а потом оказалось, что ни того, ни другого в мире нет. Есть родители и послушание. Но я уже не был согласен на меньшее.

– Павел Израилевич…

– Лазарь. Называй так. Лазарь. Кликуха мне нравится больше имени.

– Комплексы, тянущиеся из детства?

– Да, комплексы. Только не мои, а родительские. Вопреки мольбам стариков, отец назвал меня Павлом. Он объяснял свой поступок всегда одинаково, говоря, что его будущие внуки не будут стесняться своего отчества.

– Этот ужас всю жизнь преследовал его?

– Да, страх собственного имени. Назови горшком – отзовётся, лишь бы не по имени. Вы понимаете, что и как происходило с ним? Я сказал ему, что не стесняюсь своего отчества, а отец раскричался. Так я узнал, что его имя Израиль означает «что-то неприличное», и что отец всю свою жизнь страдал от родительского произвола. Я не мог поверить в то, что дед, такой добрый, мудрый и справедливый ко всем, мог стать причиной таких страданий. И, когда я спросил об этом у деда, он разрыдался. Бабка потом рассказала мне, что дед и она с гордостью давали это имя своему первенцу, потому что для всех евреев имя Израиля свято. Вот так я и узнал, что мы евреи, а Израиль – земля, заповеданная евреям. Я спросил у отца, почему он не уедет в заповеданную ему землю, чтобы не страдать от неправильного отчества на неправильной земле? А он замахал на меня руками и закричал, что об этом не говорят вслух. Он ругал моё воспитание и деда, который сбивал меня с пути сионистскими идеями… Так я узнал про сионизм. Моя мать была женщиной красивой, но необразованной. Они познакомились с отцом на первомайской демонстрации. Мама была во всём белом, и к русым её волосам была пришпилена веточка распустившейся сирени, а из рук её рвался в безбожное интернациональное небо воздушный шарик. Она беззаботно стояла на обочине и наблюдала за колонной людей, в которой отец ехал на велосипеде. Он вез транспарант «МИР – ТРУД – МАЙ». В холсте было прорезано узкое окошко, дающее небольшой обзор, необходимый для перемещения на малой скорости в составе колонны. Короче, папа не заметил, когда мама вдруг стала перебегать дорогу. В узкую амбразуру он видел лишь то, как регулировщик замахал жезлом, и колонна взбодрилась, вздохнула, подхватила ритм марша и ринулась на финишную прямую. Он видел ноги, бегущие по брусчатке городской площади к черте, за которой праздничная колонна превращалась в демонстрацию, шествующую мимо выстроенных за ночь трибун, на которых разместилось партийное руководство города. Сами понимаете, он «наддал», и его транспарант столкнулся с девушкой. Отец свалился с велосипеда, разорвал холст и, как орден, припал к пышной груди моей красавицы-мамы. Так в семье сына бывшего раввина и рязанской язычницы появился на свет я. Интернациональное безбожное небо и дружба народов! Крепкий замес. Когда от бабки по материнской линии я узнал, что Павел – это не просто имя, а имя апостола, то полез в Новый завет, чтобы прочесть о своём покровителе и защитнике. Мне нравился он… его слова, сказанные о любви. Мне вдруг показалось, что с самого момента рождения я чувствовал в себе именно его кровь, её ток и ту страсть, которую он привнёс в христианство. Когда я поделился этими мыслями с раввином-дедом, тот пришёл в замешательство и, ничего не говоря, полез в секретер и достал оттуда свиток бумаги.