Олег Овсянников - В преддверии А

• Название: В преддверии А
• Автор: Олег Овсянников
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Русское современное

Эта захватывающая дух история произошла в 90-е годы, во времена распада великой страны. Раскрытие с виду банального преступления повлекло за собой цепь трагических событий. То, о чем пойдет речь в книге, возможно, покажется фантастическим, но переживая вместе с героями, начинаешь верить в реальность происходящего. Книга читается на одном дыхании и заставляет задуматься.

---

– А на кой черт оно мне? Заходите. – И повернувшись, прошла в комнату.

– А не боитесь незнакомых в дом пускать, мало ли ограбят, – пытаясь завязать беседу, елейным голосом проговорил Иван.

– Уже ограбили, – послышалось с кухни.

– Это кто же?

– Государство, – отрывисто пояснила пожилая женщина. Ты вот что, милок, говори, чего тебе нужно, а то у меня свои дела имеются.

– Да меня в основном подробности интересуют. Может, за это время вспомнили. Мне, бабулечка, поскорее закрыть дело хочется.

– Деревенский? – прервав на полуслове, спросила хозяйка и, улыбнувшись, предложила: – Чайку не желаешь? Доставая варенье, назидательно пояснила: – Меня еще моя бабка учила, коль отец смурной с работы идет, встреть ласково, папулечкой-роднулечкой назови, сразу оттает. У нас на Руси и князей Красным солнышком величали. А раньше…

И Иван полчаса слушал историю прежней жизни Пелагеи Ивановны. И также неожиданно, наливая по третьему стакану, она, прервав воспоминания, проронила:

– Знаю, про что тебе досказать. Девка там была.

– Как это? – поперхнулся Иван.

– А вот так. Плащ красный вразлет, волосы – гривой кобыльей и шарф белый. Эти-то, на машине, и остановились. Один вприпрыжку сиганул. В руку вцепился, видно, всякие ласкости плести начал. Ну а та молчит. Взгляда от земли не отрывает. Потом глазищами как зыркнет, меня аж дрожь пробила. Мужик так и остолбенел вообще. Она дальше побежала, а этот за трубу. Вот, Ванечка, жуткая девка, – и Пелагея Ивановна, перекрестившись, сплюнула через плечо.

– Вы ее хоть запомнили? Описать сможете?

– Сдурел. Да о ней, кроме как тебе, никому и говорить не буду.

– Что так, – напрягся Иван.

– Да потому, видение это. Сама не уверена, наяву или привиделось.

– А, ну да, – оторопело почесав затылок, заметил собеседник. Спасибо за чай. Пора мне.

На улице, отупело постояв у подъезда, решил для себя «жалко бабку, туда же с винтами», и направился в отделение.

В дежурке развлекался Тарас – командир отряда ОМОНа. Красавец мужчина.

– Дывыся, Ваня! Шо, робить намерен? Як твоя цуцыня жеве?

Иван, вмиг преобразившись, подхватил игру и шутливым тоном продекламировал:

– Паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она.

Тарас, дурачась, с пафосом перевел:

– Чи гекнусь я дрючком проперти, чи мимо прошпендорит вин.

Все находившиеся рядом залились хохотом. Ни для кого не было секретом – эти двое были лучшими друзьями. И только чей-то приглушенный шепот «батя идет» прервал спектакль. Андрей Степанович, спустившись по лестнице, обвел взглядом присутствующих и, сурово покачав головой, поманил Ивана пальцем. Уже в кабинете, выслушав скептический доклад, недолго подумав, заметил:

– Ты никому ничего не рассказывай. Здесь все с психами связано. Вот дней через пять мотанись в «Сербского», с врачом пообщайся. Может, прояснится. На службу не ходи, у тебя сейчас сессия. Если что, звони домой. Все, свободен.

У входа Ивана караулил Тарас. Выяснив про выходной, сейчас же постановил идти в гости. Прихватив водочки, с шутками ввалились в родную коммуналку. Расположились на кухне. Собирая на стол, крикнули Палыча, и тот в ожидании выпивки принялся помогать готовить закуску. Прибежал Бармалей, решив всем основательно мешать. Быстро управившись с бутылкой, чуть захмелевшие, сидели в уютной кухне, наблюдая в окно за непрерывно льющимся дождем. Тарас, закурив, обнял Ивана и, обращаясь к Палычу, с чувством произнес:

– Люблю вас, братцы. Вот живу здесь пять лет, а все как не в своей тарелке. Куда ни придешь, вокруг набыченные, каждый на понтах, слова искреннего не услышишь. Только и расслабляюсь среди своих. Чужой мне этот город.

– И не тебе одному, – философски изрек Палыч. Была святыня Руси, так нет, грязью заляпали. Вон, Петр I, пообщавшись с немцами, уразумел. Тута сидючи, величия не добиться. Видать, растолковал ему Лефорт знания магические, и заложил он Петербург. В нем бы и Ленин со всей сворой сатанинской не устоял: только сменив столицу, полной силы набрался. За восемьдесят лет со всего мира и террористов, и великих злодеев-революционеров свезли. Здесь они и корни пустили. Вот, думаю, негоже правителю возлежать средь плесени и гнили. Нет бы выбрать городочек потише, к примеру, Суздаль. Там тебе покой, благодать и кремль свой есть. Вот пусть туда все пиявки на поклон и прутся.

– А это не тебе решать, Палыч, – не отрывая взгляда от окна, тихо произнес Иван. За нас скоро в ООН думать будут. Так ловко Россию запутали, диву даешься. Нас, славян, меж собой в раздор поставили, подал голос Тарас. Надо же, придумали: белорусы, украинцы и русские враги друг для друга. Парадокс! Как им удалось, фокусникам, не пойму.

– Эх, пойду с Бармалеем гулять, – поднявшись из-за стола, подытожил Палыч. Вот в нем вся сермяжная правда, – показал пальцем на насторожившегося пса расстроенный старичок. Мы для него гнездо родное, он за нас в огонь и в воду. Да, Бармалюша, – потрепал по холке подбежавшую собаку.

Неделю мотался Иван по своим делам, сдавая зачеты в институте. И только звонок Андрея Степановича вернул его к забытому делу. Приехав в институт имени Сербского, долго на проходной улаживал обычные формальности. Найдя указанный кабинет, почти полчаса ждал врача. Появившись, тот стремительно проследовал через приемную и, пригласив посетителя, расположился в кресле. Ознакомившись с документами, отложил их в сторону и, сняв очки, задал вопрос:

– Что конкретно Вы хотите узнать?

– Да в общем, когда можно пообщаться с преступником? – ответил Иван.

– Ну, милый мой, это сложно. Вам что-нибудь говорит название кататония ступорная? Нет?! Объясню. Это отказ от реального чувственного восприятия физического мира. Для вывода из этого состояния мы применяем шоковый инсулин, далее необходим восстановительный период. И вот только затем будет ясно, что начнет изрекать пациент. Понятно?

– Не совсем, – делая глупое лицо, задумчиво протянул Иван.

– Хорошо. – Доктор нажал на расположенную на столе кнопку.

В открывшуюся дверь протиснулся квадратный мужик в белом халате.

– Вызывали, Петр Дмитриевич?

– Да. Будьте добры, пригласите из восьмой палаты профессора. И если несложно, пусть наденет белый халат. И дайте ему стетоскоп, а то еще разговаривать откажется.

Мужчина, не говоря ни слова, повернулся и вышел из кабинета. Минут через десять в дверь постучали.

– Войдите, – разрешил Петр Дмитриевич.

В кабинет прошмыгнул небольшого роста благообразный, ухоженный старичок в белоснежном халате. Его голубоватые глаза с нежностью смотрели на присутствующих. Пристроившись на стуле, он с серьезным видом обратился к хозяину кабинета:

– Слушаю Вас, коллега. В чем дело? – и застыл в почтительной позе, ожидая ответа.

– Вот здесь товарищ интересуется, почему невозможно после шокового инсулина сразу же общаться с больным, – с серьезным видом сформулировал вопрос доктор.

– Понятно, – старичок встал со стула. Заложив руки за спину, принялся прохаживаться вдоль стола. Возможно, воздействие вирулентных процессов на цикличность спиралевидного восприятия подавляет активное эго доминанты сознания, аккумулируя замкнутость гипертрофированного пространства в подсознание, воспроизводя эффект Демплера открытого и изученного мною еще в семидесятые годы. Последующее воздействие этого метода показали: развернутые релаксации демоплазмы способны принять разумную форму с помощью плаценты.

– Николай, – позвал санитара сквозь непрекращающийся монолог врач.

Явившийся мужик, подхватив подмышки вещавшего профессора, покинулкабинет.

– А с кем он сейчас разговаривал? – чуть заикаясь, отреагировал изумленный Иван.

– Ни с кем. Это наш пациент. Спрашивайте, что хотите, часами декламировать может. Специально для посетителей держим. Вот таким и ваш подопытный стать может. Психиатрия самая непознанная наука. Признать душу – значит, нам здесь делать нечего. А нет ее – тогда вообще страшно становится.

– Извините, Петр Дмитриевич, а вы пьете? – спросил Иван.

– В каком смысле? – удивился доктор.

– В прямом. Шампанское, коньяк, водку. Я к тому, может, вечером посидим.

– Да в принципе можно, – растерянно отозвался врач.

Уже почти все покинули заведение. Официант скучающим взглядом обвел редкие парочки, сидящие в полутемном зале ресторана. Горящая свеча в стеклянном колпаке бросала причудливые тени на лица сосредоточенных собеседников. В основном говорил плотный мужчина в очках, разгоряченный алкоголем, он с жаром жестикулировал.

– Пойми, если человека поместить в абсолютно темную и тихую комнату, его разум полностью отключится через несколько дней или недель. Он осознанно отрицает понимание реальности мира. Но при этом добровольный отказ от чувственного восприятия позволяет соприкоснуться с неведомым началом правящей силы. А если индивидуум предпочел злой путь следования, и момент контроля отсутствует, на поверхность вырывается все враждебное, до этого загнанное в темницу подсознания. Маниакальные убийцы, насильники признают, что не смогли справиться с губительным желанием. И если степень разрушающей зависимости берет верх над всем комплексом контроля, сознание выключает разумную действительность. Человек превращается в зверя. Но это происходит крайне редко, как правило, что-то заставляет не допускать подобного, толкая человека на самоубийство. С вашим клиентом мне ничего не понятно. После выхода из забвения он тут же впал в крайний суицид. Желание уйти из этого мира настолько сильно, что мы вынуждены держать его связанным. И потом, Иван, ты мужик нормальный, не подведешь, этим случаем сильные мира сего заинтересовались. Иностранные специалисты приезжали. С нами беседы приватные о секретности провели. Петр Дмитриевич, помолчав минуту, налил полную стопку коньяка. Выпив залпом, поморщился. Подумав, неожиданно выпалил: – Эх, была не была. Пакость какая-то происходит, а понять не могу. Это четвертый пассажир такой. Клиника болезни у всех одинаковая – ступорная, выводим тут же суицид. Боремся бесполезно, смерть. А главное, в редкие минуты откровения одно и тоже пишут. Более ничего, ни звука.