Наталия Честнова - Я, ты, он, она… Путевые заметки

• Название: Я, ты, он, она… Путевые заметки
• Автор: Наталия Честнова
• Жанр: Поэзия

Вся жизнь – это дорога. Часто мы идем и не задумываемся, а оглянешься – вот оно было то, настоящее. Кто мы? Как мы прошли этот путь? Кто повстречался на нем? Те, о ком нужно помнить, потому что они живы, пока мы их помним.

---

Комнат было три, и в каждой семья с двумя детьми. У каждой семьи был один день, чтобы помыться в ванной и постирать.

Дядя Ваня работал токарем, был большой, грузный и добродушный, тетя Маруся работала парикмахером, к ней приходили клиентки на дом, они сушили волосы в газовой духовке. На их столе на кухне лежало сливочное масло в тазике с водой: холодильников не было. Девочка Галя была моя ровесница, мальчик Сережа – моего брата.

Венеровские жили в самой маленькой, пятнадцатиметровой, комнатке, Леночка была ровесницей моего брата, а Дима родился незадолго до смерти своего отца, дяди Димы, который долго болел, я его почти не помню. Потом появился дядя Витя. Он был очень тихий, летал по коридору бесшумно. Мы отдали им свою двухэтажную кровать.

Потом мы комнату бабушки Ани и нашу поменяли на две в одной квартире на проспекте М. Тореза. Там была только одна соседка, но зато какая! Она работала медсестрой в академии связи им. Буденного, у нее был сын Вова, и водила к себе офицеров. Мама с ней регулярно ругалась.

Потом стали строить кооперативные квартиры. Мы хотели построить квартиру для бабушки, а потом поменяться с нашей соседкой. Но она не поехала.

Наша очередь на установку телефона подошла, ждали мы ее 15 лет (вернее, папа). И поставили телефон не как личный, а как общественный – в коридор. Поэтому, когда переехали, оставили телефон в квартире. И опять ждали 15 лет.

А переехали мы тоже интересно. Мама узнала, что стали строить дома по новому проекту. И там есть квартиры, в которые не заселишь две семьи, так как все комнаты смежные, а кухня очень маленькая. Это были хрущевские «распашонки». Мама пошла в райисполком. Предложила наши две комнаты по 22 метра, в каждую можно было переселить по семье. Так и вышло. Три семьи были расселены, а мы получили отдельную квартиру на первом этаже на Гражданском проспекте.

Какая это была радость! Я с бабушкой – в узкой длинной комнате 13-ти метров. Окно выходило на юг, и летом там невозможно было находиться. Родители – в 11-метровой, и брат Саша – в большой 18-метровой, проходной. Там же стояло пианино. Мы повесили толстые шторы: первый этаж. В прихожей, микроскопически малой, папа сделал турник, стояли два велосипеда, в кладовке, что разделяла две задние комнаты, – мастерскую. Папа, да и Саша не вылезали оттуда, паяли, колотили…

Мы прожили в этой квартире 18 лет, так что в прихожей умещалась потом и коляска моего старшего сына.

Эти шторы требуют отдельного рассказа. Мама привезла их из Москвы, когда была там в командировке. Они оборудовали Московский телецентр на Шаболовке и Дворец Съездов телевизионной аппаратурой. Потом и Киевский телецентр тоже.

Мама была в качестве технического работника, разумеется, и на знаменитом ХХ съезде партии, и на первых КВНах, видела космонавтов и других знаменитостей. Рассказывала, как делались записи концертов Пьехи и Крис таллинской, как снимались бесконечные дубли разных юмористов – и они повторяли свои шутки и каждый раз смеялись.

Родители работали в одном институте, но в разных отделах, и вечером не могли наговориться, рассказывая о производственных трудностях. Папа занялся космическим телевидением, летал на Байконур, Центр управления полетами в Подлипках, в Звездный. Всегда знал, когда будет очередной старт и кто полетит. Так что все эти «кухонные разговоры» были у нас всю жизнь.

Им было интересно работать: отрасль новая. Поскольку родители были постоянно в командировках, нас воспитывала бабушка Аня.

Бабушка Аня

Бабушка Аня воспитывала меня с самого первого дня, ради нас с братом ушла на пенсию, хотя никак не хотела этого делать. Она родилась в 1898 году, на «Воле». На самом деле это был город Ровно на Западной Украине. Все евреи жили в местечке, а они – на «Воле», в пригороде. В семье было пять человек детей, бабушка старшая. Звали ее Ханна-Голда, но я об этом узнала только на похоронах, когда мама заказывала надпись на памятнике. Мы с братом звали ее просто бабушка.

Они жили двумя семьями: бабушкина мама и ее сестра с четырьмя детьми. Бабушкин отец был бухгалтером, он заставлял выносить все цветы на ночь на веранду, чтобы ночью не было душно, спать на досках и приносить чай, налитый в стакан с подстаканником до самого верха. А когда немного чая проливалось, велел идти обратно и доливать чай. Он был маленького роста, а бабушкина мама – высокая, статная.

Сливы закупались возами, варили повидло. Бабушкиной обязанностью было намазывать булку вареньем. Пока она намазывала всем по очереди, первые уже съедали и подходили к ней повторно. Они сторожили фруктовый сад, ходили на бахчу, брали с собой кусок булки и обедали, выбрав приглянувшийся арбуз.

В начальную школу она пошла здесь, в Ровно, в вот в гимназию не прошла процентной нормы, 4%, ей пришлось уехать в Конотоп, жить у тетки. Тетка была богатая: каждый день меняла постельное белье, выстиранное складывала стопочкой сверху, а брала снизу, но и не очень счастливая. Когда в саду в тазах варилось варенье, все внимание было сосредоточено на варке, ее шаловливый сын обварился и умер. Так мне был преподан урок: не в богатстве счастье, внимание – детям.

Бабушка очень хотела учиться, женская гимназия была семилеткой, а в университет принимали после восьмого класса мужской гимназии. Она окончила восьмой класс экстерном, причем должна была сдать еще латынь и греческий, которые не преподавались в женской гимназии, получила золотую медаль и была без экзаменов принята на отделение естественных наук в Варшавский университет, эвакуированный, впрочем, к тому времени из-за начала Первой мировой войны в Ростов-на Дону, куда вся семья бежала от немцев. Она постоянно подрабатывала, давая уроки нерадивым гимназистам.

В 13 лет наступает совершеннолетие по еврейским канонам. Семья была очень религиозная, бабушка держала очень строгий пост и на базаре упала. Говорит, все кружилось, потемнело, она решила, что умирает. Ее спасла русская женщина, вложившая ей в рот кусочек сахара. С тех пор бабушка порвала с религией и никогда к этому не возвращалась.

В Ростове-на-Дону все они жили в доме на высоком берегу. Держали кур, часто рождались цыплята с разными отклонениями: то четыре ноги, то две головы. Бабушка носила их своему профессору, который спиртовал их для коллекции.

Город несколько раз переходил из рук в руки. Я спрашивала, кто лучше были, белые или красные. Она мялась, времена были еще страшные, потом сказала, белые вели себя лучше, красноармейцы же раскурили все книги на самокрутки, гадили, где попало. А кур конфисковывали и те и те.

На время войны университет был закрыт, бабушка была безработной, стояла на бирже труда, потом работала в библиотеке далеко от дома. Она была маленького роста, в Ростове ночи черные, темнеет рано, идти страшно, вдруг слышит, чье-то дыхание около уха: огромная немецкая овчарка положила свои лапы ей на плечи. С тех пор дед встречал ее по вечерам.

Они поженились на первом курсе. Он сам был из многодетной семьи, двенадцатый, из Житомирской области. Его отправили учиться к аптекарю. До 14 лет он не говорил по-русски. Во время Первой мировой попал в плен, там не кормили вообще.

В библиотеку как-то пришел Маяковский. Бабушка говорит, что очень его испугалась: огромный, громогласный, требовал, чтобы она показала ему формуляры рабочих. А потом долго отчитывал, почему они его не читают.

Дед учился на врача, бабушка стала биологом. Он учился очень долго, никогда не подрабатывал, стал глазным хирургом. После окончания университета их послали работать в черкесский аул под Армавиром. Как раз тогда родилась мама, и бабушка с двухнедельной малышкой отправилась вдогонку за дедом, который уже был там. Мальчишка вел ее по доске, перекинутой через реку, и подпрыгивал, как они не свалились…

Приняли их хорошо: врачей уважали. Поселили в семью, где у хозяина было 12 дочек, старшей было 12 лет. Все красивые, щечки-яблочки. Потом хозяин отправил жену к родителям, как не оправдавшую доверия – мальчиков нет! А к бабушке подошел один человек и попросил вывести старшую девочку за околицу. Бабушка отказалась, но девочку все равно потом украли.

По улице ходили только мужчины, женщины – огородами, сеяли русские, украинцы ходили коробейниками, мужчины сидели у ворот, как в «Белом солнце пустыни». Огородов никто не держал. Бабушка посадила огурцы: почва благодатная, палку воткни – растет, и дала попробовать хозяйке. Утром ни одного огурца! Но сама сажать не стала. Все ждала новую поросль.

Во дворе постоянно варился чай – баран в молоке с заваркой, за костром наблюдала старая бабка, которая великолепно скакала на лошади и мою двухлетнюю маму тоже посадила на лошадь, перепугав до смерти бабушку.

Как-то привезли шестнадцатилетнюю девочку, от рождения слепую. Дед должен был делать операцию. Избу окружили всадники с ружьями наперевес. Бабушку с мамой заперли дома. Бабушка говорит, что не так давно в соседнем селе зарезали семью доктора, что-то не так сделавшего. Было очень напряженно, но операция прошла удачно. Девушка прозрела. Деда носили после этого на руках. Но все равно при первой возможности они уехали в Ленинград. Бабушка говорила, что освободилась комната. Это был 1929-й год. Намного позднее я узнала, что тогда бабушкины родители с неженатыми сыновьями уехали в Америку, связь восстановилась только при Хрущеве. Как они попали в Ленинград, теперь некого спросить, но факт: на Загородном, 17 снова жили семьи двух сестер. Квартира была большая, четырехкомнатная. В самой большой комнате, метров сорока, устроили папиросный цех, все там работали, руководил бабушкин брат Абрам, как старший и самый толковый. В 1929 году под предлогом отсутствия кошерной пищи они уехали в Америку. Тогда и освободилась комната…