Алина Делисс - 86400 секунд счастья

• Название: 86400 секунд счастья
• Автор: Алина Делисс
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-08964-1

Это книга о двух женщинах и одном мужчине. О мечтах, жизненных испытаниях и судьбоносных встречах. О таланте и успехе. И конечно же о любви. О том, что любовь может быть счастливой, даже если она неразделенная, даже если любимый мужчина уходит после первой же ночи, закрыв за собой дверь.

---

Засмеявшись, певица протянула микрофон в зал, и все хором запели:

Не бойся…
Не побоялась я тогда,
Когда разум отговаривал меня
В любви осторожней быть!
Теперь же гори!
Пламенем, дотла!
Ищи…
Своего возрождения!

Дальше концерт прошел без заминок, Полина исполнила свои лучшие песни, и зал долго не отпускал ее.

Хотя все были растерянны из-за произошедшего, но решили списать на внезапную усталость или дурное самочувствие певицы.

Попрощавшись с гостями, она ушла в гримерку, и охранник помог ей донести огромные букеты из роз, гиацинтов, лилий, тюльпанов, хризантем и орхидей. Эти букеты она отвозила домой, расставляя в вазах, и весь дом наполнялся чудесным свежим ароматом, напоминавшим ей цветочное поле.

Полина опустилась в кресло, уставившись в отражение в зеркале, и ждала, пока охранник, разложив цветы, закроет за собой дверь. Тогда она обессиленно вздохнула, спрятав лицо в ладонях, и перед глазами у нее вновь встала девушка, увиденная на концерте.

Глава 2 Мужчина, увиденный во сне

Было темно, в небе блестела россыпь звезд, которые отражались в лужах, и Полина шла на ощупь. Впрочем, она могла идти по этой дороге, закрыв глаза, даже зажмурившись, потому что знала ее наугад, каждый овраг, каждый поворот, каждый дом. Она ходила по этой дороге уже семнадцать лет. Ей казалось, что даже в темноте она видит старые, изъеденные временем дома, покосившиеся заборы, застиранное белье, развешанное на протянутых веревках, дырявый таз, брошенный у дороги, из дырки в котором уже пробивалась трава, и красное маковое поле, тянущееся за домами в сторону железнодорожной станции, откуда доносился стук поездов. Поезда на станции останавливались редко, чаще проносились мимо, мелькая горящими огнями, и девушка, прислушиваясь, пыталась представить, куда идет этот поезд, как будто в стуке колес могла прочитать название города: Кишинев, Киев, Одесса, Минск, Москва… Она знала, что скоро, очень скоро один из этих поездов увезет ее в Москву, город, где сбываются мечты.

Свои мечты она прятала за пазухой, словно боялась, что, выболтав, сглазит их. Она хранила их, как другие девушки хранили драгоценности в шкатулке, и перебирала в своем воображении, как подружки перебирали бусы или позолоченные колечки, любуясь своими сокровищами. Среди самых заветных желаний была мечта выспаться. Упасть в мягкую, пахнущую цветами кровать и проспать в ней столько, сколько захочется. Эту мечта была у нее с самого детства, когда по утрам она просыпалась от стука совка о задвижку печи. Мать вставала рано и, прежде чем растопить печь, собирала совком золу. А Лина лежала и считала, сколько раз она соберет золу и выбросит ее в ведро. «Один, два, три…» – начинала она считать и досчитывала до тридцати пяти, сорока двух… Как же она ненавидела этот звук! На часах было шесть утра, а в семь нужно было собираться в школу, которая ютилась в двухэтажном деревянном здании, в соседней деревне, куда Лина шла, досматривая свои сны с открытыми глазами. Дорога была неровная, ухабистая, по обеим сторонам цыганской улицы тянулись покосившиеся домишки, с латаными крышами и полусгнившими бревнами, из ворот выходили заскорузлые, измученные тяжелой жизнью старухи и грубые, с утра пьяные мужики, но в ее снах ей виделись шумный проспект, запруженный машинами, высокие дома со сверкающими неоновыми вывесками, спешащие куда-то прохожие, красиво одетые, обворожительные женщины и опасные мужчины. И девушка была уверена, что рождена для другой жизни. Не для этой пыльной деревни, которая была ей тесна, как детские платья, из которых она давно выросла, а для того красивого, яркого города, который она видела во сне и в который шел тот поезд, громыхавший сейчас за маковым полем.

Лина просунула руку в заборную щель, откинула щеколду и открыла калитку. Глухо залаял старый пес, гремя цепью, подбежал к ней и, уткнувшись мокрым носом в ноги, обнюхал. На крыльце загорелся свет, и мать, открыв дверь, уперла руки в бока.

– Ну и где ты ходишь в такое время? – окрикнула она дочь.

Оплетенная паутиной лампа горела тускло, все время подмигивая, и большой мотылек со стуком бился об нее, обжигая крылья, пока, опалившись, не упал.

– Вот, смотри, – кивнула мать, – что тебя ждет, дуреху. – И для пущей убедительности замахнулась на дочь. – Что молчишь? – повысила она голос и, стоя на пороге, не пускала в дом. – Нечего сказать? И за что мне такая дочь, у всех дочери помощницы в огороде, в доме, а ты?

Отмеряя каждый шаг тяжелым вздохом, мать ушла в дом, приговаривая: «И за что мне такая дочь… И за что…»

Но Лина не сердилась на мать. Растянувшись на постели, она лежала, положив руки под голову, и шептала: «Бедная, бедная мама!» Конечно, матери было в тягость иметь такую непомощницу-дочь, и она награждала ее упреками от безысходности, оттого, что ничего не могла исправить ни в своей жизни, ни в ее. Лина закрыла глаза. Далеко-далеко стучали колеса, которые здесь, в доме, были едва слышны, и в этом стуке ей слышались звон стаканов из-под чая, который разносит проводник, приглушенные разговоры в купе, смех в тамбуре, как будто все это можно было услышать. «Моск-ва, Моск-ва, Моск-ва», – стучали колеса, и она засыпала, забывая обо всем: и о материнских окриках, и об узкой, неудобной кровати, и о запахе подгорелого лука, казалось, въевшегося в стены дома, и о том, что она совершенно не знает, как, когда и на какие деньги она уедет в Москву. Она просто знала, что она туда уедет, и все.

Утром она проснулась, услышав, как мать гремит кастрюлями на кухне. Свет ложился пятнами на старый дощатый пол, и Лина, потягиваясь, долго лежала, любуясь, как в солнечном свете кружатся и танцуют пылинки.

– Что, королева, проснулась? – зло крикнула мать, заглянув в комнату. – Вся деревня уже встала и работает, одна ты спишь.

Лина нехотя поднялась, босиком прошла в кухню, заглянула в маленькое зеркало, осмотрев по очереди глаза, губы, шею, и умылась холодной водой из умывальника, который мать смастерила своими руками. Мужчины в доме не было, и женщине приходилось быть и матерью, и отцом, тянуть на себе все хозяйство и работать с утра до поздней ночи, чтобы прокормить себя и дочь.

Мать поставила перед дочерью чашку, плеснула из банки молока, огромным ножом, резким движением, отрезала горбушку от круглого хлеба, который пекла сама, замешивая тесто в огромной кастрюле, помятой с одного бока. Хлеб она накрыла расшитым полотенцем, чтобы не черствел, а молоко убрала в сени. Холодильника в доме не было, вместо него был подпол, спрятанный под старым ковриком, поэтому из молока, когда оно уже подкисало, мать готовила сметану или творог, который мяла руками, а соленья и картошку держала в погребе. Посмотрев на ее натруженные руки, потрескавшуюся, как старый холст картины, кожу на лице, Лина опустила глаза. «Бедная мама», – в который раз подумала она о матери, несчастной женщине, не знавшей в своей жизни никаких радостей. И обида за многолетние окрики отступала.

Глядя, как дочь ест, отламывая хлеб двумя пальцами, мать качала головой:

– И в кого ты такая уродилась? Посмотри, я живу честно, правильно, всю жизнь работаю не покладая рук. А ты? Позоришь меня перед соседями! Все в округе шепчутся, сплетни разносят, смеются надо мной, что такую распутницу вырастила.

Лина не отвечала, вытирая ладонью рот, над которым белой кромкой отпечаталось молоко. На окне, жужжа, ползала толстая муха, и часы громко отсчитывали время. Был уже полдень.

Из одежды у Лины было совсем немного вещей: пара юбок, которые мать перешила из своих старых платьев, и сарафан, короткий, цветастый, в ромашках, на которые, путая с настоящими цветами, все время садились шмели. Старые туфли с обтрепавшимися кожаными ремешками Лина носила в руках, чтобы не изнашивались, и бегала босиком, подставляя ступни колючей траве. Натянув юбку и белую, застиранную майку, она покрутилась перед треснутым зеркалом, которое рассекало ее надвое, и, спешно причесавшись, вышла из дома. Она была так молода и хороша собой, что, даже обмотавшись драной половой тряпкой, все равно была бы красива той свежей, яркой красотой, которая выделяла ее из всех деревенских, смотревших на нее исподлобья.

– И куда ты опять потащилась? – окрикнула ее с огорода мать. – Опять шляться? С кем?

Лина только махнула матери рукой и, сжимая в руке туфли, побежала по дороге.

Из-за соседнего забора показалось чернявое, сморщенное лицо.

– Посмотри, кого ты растишь! – крикнула соседка матери. – Посмотри, как она ходит, как она вертит задом. Для кого это все?

Лина знала, что ей завидуют. Она все время находила иголки, воткнутые в одежду, натыкалась на горсть земли, присыпанную у порога, или куриные яйца, лежащие в доме и, по приметам, приносящие большие несчастья. Однажды к ней в гости заглянула одноклассница, попросила тетрадку, чтобы переписать задание, а после ее ухода Лина нашла под своей кроватью черный мешочек с солью. Как наводить порчу солью, в деревне знали все – нужно выйти в шестой день новолуния, прочитать заговор, пожелать врагу того, что должно с ним случиться, и отнести соль в его дом. Выбрасывая соль в овраг, Лина размазывала ладонью крупные, катившиеся по щекам слезы. Она не понимала, за что ее так не любила эта одноклассница, с которой они никогда не ссорились. «Проклятие – твоя судьба!