Игорь Соколов - Ангел в минуту дефекации

• Название: Ангел в минуту дефекации
• Автор: Игорь Соколов
• Жанр: Эротика

В данный сборник вошли самые сокровенные рассказы и стихи автора о любви, о любви грязной и чистой, как сама жизнь во всех ее противоречиях, и о ее могущественной силе, какая владеет иными людьми на протяжении всей их жизни.

---

Чудом выживший здесь и знавший меня с детства Степан, пил со мной не чокаясь, мы пили с ним за нашу покойницу, за нашу Светку… Мне она была любовью, ему просто соседкой, которую он когда то зажимал и щупал в темноте сельского клуба на танцах…

– Кашляла, как чахоточная, – с досадой покачал головой Степан… Весь седой и морщинистый, он в свои сорок лет напоминал умирающего старика… Та же вечная тоска и бессмысленность, с какой темные силы Вселенной бросили этот народ вымирать посреди среднерусской равнины, выражались в нем странной простотой, с какой он рассуждал о живых и мертвых…

– Загнулась как рябинка под упавшим дубом, – вздохнул Степан и даже прослезился.

– Ты говоришь, у нее осталась дочь?! – спросил я.

– Ну, вылитая копия Светки, – кивнул Степан, – будто сама от себя родила, как инфузория туфелька, бля!

– Степан, а для чего ты живешь?!

– А х**, его знает! – Степан глядел на меня совершенно бесцветными глазами. Казалось, скажи ему, – убей человека, и он убьет, лишь бы налили. Стакан в его здоровенном кулаке выглядел неправдоподобной маленькой букашкой… Словно угадывая мои мысли, он раздавил его, как давят ненужное насекомое, которое пытается насосаться твоей крови…

– А мой то Колька у нее учился, по литературе одни пятерки получал. Я спросил Светку, ты ему чё, по блату, что ли ставишь?! Нет, говорит, сам молодец, старается, любит, говорит, литературу как мать родную!

– А почему она спилась?!

– Дык, у нас тут все рано или поздно спиваются!

– Ну, прямо так и все?!

– Ну, может и не все, но многие, – Степан искал не только для нее, но и для себя какого-то внутреннего оправдания, но вместо оправдания видел только хмурое небо за окном.

– Вон, бля, и погода и не радует! Вроде и лета совсем нет, одни дожди, как зарядють,

так сразу же водки захочется для сугреву!

– Степан, а ты веришь в загробную жизнь?!

– Что, я, – ебнутый, что ли?! – засмеялся Степан. Сквозь его местами беззубый и прогнивший рот на меня смотрела она, зияющая черная бездна, а в ней светилась улыбкой она, – милая и волшебная Светка, в пасти безумного зверя, она потерялась с мечтами…

– Наливай еще! – скомандовал я, крепко сжимая железную спинку кровати, такую же холодную как прутья ее могильной ограды… И где они теперь ее живые и нежные руки?

– А ты, значит, развелся?! – задумался Степан.

– Было дело, – вздохнул я.

– Моя, вон тоже, со мной развелась! Денег, видишь ли, нет! Да где их у нас в совхозе заработать то на х**. Директора меняются как карты в колоде, сегодня один, завтра другой, и все воруют, воруют! И хуй, кого бы посадили! Всю Рассею надо сажать!

– Да, ты же сам не работаешь и пьешь, – заметил я.

– А на кого пахать то, на папу Карлу?!

– Ну, хотя бы на свою семью!

– Я им не нужен, – обиженно вздохнул Степан.

– Может потому и не нужен, что пьешь и не работаешь?!

– Слушай, я работаю, просто пью частенько, поэтому и копейки нет за душой! Ну, приболел я, понимаешь, тоска меня заела, за сердце взяла, взяла, да и не отпускает, сволочь! – Степан на мгновение сделался злым и красным, но затем быстро размяк после следующего стакана и запел.

– Из-за острова настрежень, на простор речной волны,

Выплывали расписные, Стеньки Разина челны!

– Степан, ради Бога, прекрати петь, Светка умерла, мы ж ее поминаем, – рассердился я.

– Дык, она давно уж померла-то, – удивился Степан.

– А для меня она сейчас померла, понимаешь, – я попытался взять его за плечи и хорошенько встряхнуть, но эту громаду было мне не под силу одолеть.

– Да, ладно, извини, – махнул рукой Степан, – забылся маленько, б*я буду, забылся! – он даже постучал кулаком в грудь, и мы снова разлили по стаканам водку.

– А ты веришь в загробную жизнь?! – спросила меня она.

– Верю, – шепнул я, ощущая в своей руке ее теплую ладошку.

– И я верю, – улыбнулась она и зашептала нараспев стихи, —

Когда б в покорности незнанья
Нас жить создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться,
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
Когда б нам полного блаженства
Не должно вечно было знать.

Но чувство есть у нас святое,
Надежда, бог грядущих дней, —
Она в душе, где все земное,
Живет наперекор страстей,
Она залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Душа узнать не может вновь.

– А чьи это стихи?!

– Это Михаил Лермонтов, – улыбнулась она и разворошила на мне мои кудри, зарылась в них как в сено, в траву и разворошила, и привстав на цыпочки, прижавшись носом к ним и вдохнула.

– И чем пахнет?

– Тобой, – радостно возбужденная она светилась как вечное солнце, и наполняя мою душу любовью, она дарила эту нежность навсегда, на века, и на года…

– А чем пахну я? – она склонилась передо мной.

– Ты пахнешь весной!

– А я родилась первого января! Представляешь, моя жизнь началась сразу с первого дня моего первого в жизни года?!

– Представляю, – я смотрел на нее весь зачарованный ее красотой и не мог шевельнуться.

– Ты, что застыл как изваяние?! – засмеялась она.

– Я просто тобой поражен, – смутился я, – поражен в самое сердце!

– А я тебе не верю, – засмеялась она и побежала.

Было странно бежать между кладбищенских оград и радоваться жизни вместе с лучами солнечного света пробивающегося наружу сквозь березовую листву… Дети, влюбленные друг в друга, мы не могли верить в холод нарождающейся Смерти… Мы были выше всего этого мизерного, земного и ущербного, что окружало нас… Мы ловили вместе с бегом дыхание ветра

и мечтательно целовали облака в небе, плывущие над нами сказочными существами, живыми, далекими и загадочными… Мы сливались с ними и тоже плыли над землей… А травы прикасаясь к нам, никак не могли оторваться от наших юных и разгоряченных тел… Все живое просилось к нам в душу от старушки молящейся возле церкви и продавщицы киоска, где мы покупали веселые значки в виде железных кружочков с нарисованными на них мордочками зверей до старенького рыбака, сидящего возле тенистого пруда с удочкой и привычной бутылкой пива…

Жизнь проносилась невероятно быстро весело и светло, а мы… мы незаметно взрослели и отучались от этого необыкновенного мира, который еще вчера нашли друг в друге… Наша жизнь нам казалась обманчиво беспредельной как звездное небо над головой…

Ночь… Я опять иду к ней на могилу…

– И чего тебе там делать, – вздохнул Степан. Все-таки он не был человеком, он был большим диким и мохнатым зверем, которого волновали только звериные инстинкты… Земля отплевывалась от Вечности такими же жалкими и безысходными людьми, как она сама, лишь на одно мгновение выделяя из себя Светлый Образ моей возлюбленной…

Я любил Ее уже тогда, когда Ее не стало… Я опять держал в темноте холодные прутья ее кладбищенской ограды, ощущая волшебное прикосновение ее нежных рук…

– Я не хочу жить! – заорал я в небо и погрозил в небо кулаком своему невидимому Творцу, а он взял и бросил меня лицом на ограду… А я разбитым лицом улыбнулся сквозь слезы и опять погрузился в неведомое молчание… В сою память…

– Я буду тоже поступать в институт, – сказала она.

– И поэтому ты не хочешь выйти за меня замуж?!

– Я не знаю! – вздохнула она.

Злые языки донесли до меня, что она с кем-то встречалась, с каким-то парнем, которого звали Саша, и чей отец работал начальником местной милиции… Я хотел ей сказать об этом, но промолчал, я боялся Ее потерять… Я верил тому, что рано или поздно она полюбит меня и мы будем счастливы…

– Тут за мной ходит один, – сказала она, покусывая верхнюю губу, – но я его к себе близко не подпускаю! Я часто думаю о тебе!

– Думаешь, и не хочешь выходить за меня, – горько усмехнулся я.

– А потому и не хочу, что думаю!

О, Боже, если б я только знал, что те же злые языки говорят ей то же самое и обо мне, и она тоже недоверчиво смотрит на меня и молчит, окутанные чужой завистью и злобой, мы постепенно теряем друг друга и наши пальцы расплетаются, и скамейка под нами скрипит рассерженной птицей, и пусть луна уже блестит как копейка, но взрослые люди уже зовут нас в созданные ими тюрьмы, дома и семьи, где также часто любят, как обманывают, и радуются чужой боли как свихнувшемуся от безустанной лжи разуму, которым болен всякий, заполучивший жизнь здесь, а не на Марсе…

– Мне, кажется, что ты мне не веришь, – с тревогой прошептала она, закутавшись в пуховый платок.

– Можно подумать, что ты мне веришь?!

– А я думала, что ты меня любишь!

– Я тоже так думал, – грустно вздохнул я и прижался к ней щекой. В ее висках далеким гулом отзывалась боль юного сердца, а я уже думал и знал, что к ней никогда не вернусь.