Александр Никонов - «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине

• Название: «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Историческая проза

Повесть «Что ты вьёшься, вороночек!..» – это попытка переплести судьбы Александра Сергеевича Пушкина, который собирает материалы по пугачёвскому бунту во время своего знаменитого путешествия по Поволжью и Уралу, и самого мятежника, Емельяна Пугачёва.

---

Все казаки завидовали казацкой сабле Емельяна, которая досталась ему от батюшки. Сабля была с темляком из кручёной серебряной нити на эфесе, кривой, словно речная волна, с наплывом на конце и узором на рукояти и ножнах. Этот наплыв на конце клинка придавал сабле особенное ускорение при замахе, и каждый удар, настигавший противника, разрубал его пополам или увечил. На зимней квартире, в доме зажиточного крестьянина, казаки только и расспрашивали его о сабле, домогаясь сказать, где он её купил, у какого мастера. Емельяну это надоело и однажды он по секрету, приглушив голос, сказал: «А хотите знать, братцы, чья это сабля?» «Ну, говори, Емелька». «Энту саблю мне подарил сам великий царь, Пётр Лексеич. Вот как». «Мели, Емеля, – не верили ему. – Начто тебе, простому казаку, сам царь будет саблю дарить?» «Так он же мой крёстный отец». «Как же так-то?» «А так! Батюшка мой в Питербурхе в конном полку служил. А когда я народился, он и подарил мне энту саблю». Кто-то верил, кто-то нет, кто-то сомневался: «Ты ж совсем мокросос, Емеля. Ври. А Пётр-то, когда это было».

На квартирах Емельян и простудился, подхватил грудную болезнь. Кутейников велел отряду ехать на Дон для исправления лошадьми, чтобы пополнить конную кавалерию. Снабдили отряд харчем на дорогу, тёплой одеждой и отправили домой. В этот отряд попал и Емельян, а в Черкассах слёг в лазарет… С этими думами Емельян и заснул.

В Зимовейской прозвонили станичный сбор. Собрались на площади, у куреня атамана, седого худощавого мужчины лет пятидесяти. Он взял слово:

– Казаки, вы помните, как прошлым годом бунтовали в Яицком городке. Тогда генерал-майор Фрейман усмирил мятежников. Тогда они, слава Богу, со своими детьми и жёнами убежали за Чаган и ушли к Каспию-морю. Там-то их всех и переловили.

– Помним! Знаем! – зашумели казаки. – И мне самому пришлось свою нагайку помочалить об их спины.

– Вот-вот. Мне пришло донесение, что мятежники не унимаются. За Яиком по всем степным умётам и отдалённым хуторам опять собирают тайные собрания, а прощёные мятежники грозятся, мол, то ли ещё будет, так ли мы тряхнём Москвою. Поэтому приказываю устрожить караулы, мало ли что этим ворам втемяшится в голову. Это первое. Второе: надо снарядить отряд на путину, чтобы наморозить на зиму рыбу, чтоб самим не голодать и на продажу чтоб осталось. Третье: надо помочь вдовам заготовить на зиму сена, чтоб не думали наши убиенные товарищи, что их сироты остались в бесприютной юдоли.

После сбора атаман подошёл к Пугачёву:

– Что, приехал, Емеля?

– Приехал вот.

– Зайди в мой курень, поговорим да от жары остынем.

Зашли в прохладу. Вместе с атаманом и Пугачёвым в курене сидели писарь и двое старшин. Хозяйка подала квасу. Все попили. Атаман искоса посмотрел на Емельяна, спросил:

– Чего не доложился?

Пугачёв от прямого ответа уклонился:

– Сильно устал после дороги, целый день отсыпался.

Один из старшин ухмыльнулся:

– Наверно, Софья больше утомила.

Пугачёв зыркнул на него косым взглядом, но ничего не ответил.

– Ну, ладно, это дела семейные, – погасил назревавший скандал атаман. – Так где, ты говоришь, службу ломал?

– В Бендерах, при второй армии.

– Как там турок?

– Ломаем.

– Это хорошо. Иль наскучило в Бендерах-то?

– Там не заскучаешь, – ответил Емельян. – Турок покоя не даёт, того и гляди, из своих шаровар выскочит. А отпустили меня по причине грудной болезни.

– Вот как. – Атаман засомневался: – У тебя бумага есть?

– А как же, вот.

Пугачёв подал бумагу.

– Вот, в Черкассах, в гошпитале лежал.

Атаман передал бумагу писарю. Тот, подслеповато вглядываясь в текст, читал:

– «Донской казак Зимовейской станицы Емельян сын Ивана Пугачёв находился на излечении в Черкасском…» – Писарь прервал чтение. – Так и есть, господин атаман, справка в полной исправности. Тут и печать есть.

– Бумажка, это хорошо, бумажка всё вытерпит. Купил, небось, а, Емеля? – Атаман строго посмотрел на казака. – Что-то ты не похож на недужного.

– Не верите, так чего ж, – бормотал Пугачёв. – Проверяйте, коль надо.

Атаман спустил густые седеющие брови, закрыв ими пол глаз. Один из старшин усмехнулся, покрутил головой, поправил свои усы:

– Я тебя, Емеля, ещё вот таким курвёнком знаю. – Он показал рукой на уровень своего колена. – Небось, отхлынул от службы. Я гляжу, у тебя и карюха другая появилась. А ведь с лошадью тебя не отпустили бы. Где кобылу взял? Кони, да ещё с седлом, по степям не гуляют.

Пугачёв возмутился:

– Что ж я, по-вашему, аль не служивый казак, иль я голь перекатная! Мне и жалованье платили. А коня. Что конь, я его на барышном базаре в Таганьем Рогу купил.

– Уж не у цыгана ли? – заржал старшина. – Оно и понятно: цыган и жеребится, и пасёт, и подковывает, и сбрую ладит.

– А хоть бы и у цыгана. Мне-то что. Что было, то и купил – по цене пришлась.

– Брешет, небось, – поддержал своего товарища второй старшина. – Знаем мы тебя. Купил он!

Атаман уставил свой кривой палец на Емельяна:

– Во, слышь, Пугачёв, не верят тебе станичники. Ну, коль купил, докажи. Покупная есть?

Пугачёв негодующе всплеснул руками:

– Вот, извините, братцы! Не догадался! Да кто ж мне покупную на базаре выправит. Базар, он и есть базар. Там, известно, два дурака: один продаёт, другой покупает.

– Ты тут нас не дурачь, Емеля, – настрожился атаман. – Поезжай и привези документ на лошадь. А если не так, то будем считать тебя вором и разбойником. Даю тебе неделю срока. Понятно ли?

– Понятно, чего не понять, – смиренно сказал Пугачёв и встал. Потом стал кланяться: – Вот спасибо, братцы, – приветили служивого.

– Ну-ну, ты комедь-то не ломай, Емеля, – приструнил старшина. – Если ты прав, то привези покупную, да и дело с концом. Ходи давай.

Пугачёв молча пошёл к порогу, но у самой двери его остановил вопросом старшина:

– А ещё мы слышали, Емелька, что под Таганьим Рогом ты будто подговаривал казаков бежать на Кубань. Правда это?

Емельян повернулся, насупился:

– Наветы всё это. Ветер-то свистит, да кто его поймёт, о чём он. Наветы это всё, истинно вам говорю. Ну, прощайте, братцы.

Когда Пугачёв вышел, старшина вздохнул:

– Сразу видно – Разина порода. Эх, зря мы его отпустили, уйдёт ведь в степи. Ведь не зря же слух ходил, что шатался он по скитам да станицам, смущал народ нечестивыми речами. Уйдёт ведь.

– Это да, в Емельке семя Разино произрастает. Ну, ничего, – отозвался атаман. – Пусть волю почует. Вот ужо прискачет Спирька Голоштанный, он-то всё видел и слышал. Уж он-то докажет.

Придя домой, Емельян долго в задумчивости сидел за столом. Глаза его рысями бегали из стороны в сторону, словно выслеживали дичь, а кулаки тёрли столешницу, будто крутили мельничку. Софья заметила его мрачное настроение, испугалась:

– Не случилось ли чего, Емелюшка?

– Ничего-ничего! Привязались вот, дай им покупную грамоту на лошадь, да всё тут. Что ж, надо ехать. – Он встал. – Ты вот что, Софья, приготовь мне что-нибудь в дорогу.

– Когда едешь?

– Сегодня.

– Да что ж ты в ночь поскачешь, подождал бы до утра.

– Днём гнётко и жарко, а в ночь-то в самый раз будет, – возразил Емельян. – Да и коню легче будет.

Софья долго смотрела на мужа и вдруг заплакала.

– Ну, чего ты разревелась?

– Тяжко мне, – призналась Софья. – Сердце моё беду чует. Да и ворон этот.

– Какой ворон? – насторожился Емельян.

– Днём сегодня, пока тебя не было, над нашим осокорем ворон летал. Да так каркал, так каркал, словно беду накликал. Аж душенька моя насторожилась.

Емельян подошёл к жене, прижал её голову к своей груди.

– Ну вот ещё, нашла чем заботиться. Что ворон, он полетает-полетает да улетит. – Неожиданно он запел:

– Что ты вьёшься, вороночек,
Над погорушкой в степи:
Или ждёшь ты чёрных ночек,
Или кликаешь беды.

Пугачёв легонько отстранил от себя жену.

– Ну, всё, всё.

В ночь Пугачёв ускакал из станицы, поехал не через заставу, а вдоль по Дону, через ракитовые колки. Въехал на холм, остановился, долго смотрел на родную Зимовейскую станицу, словно прощался с ней навсегда. Потом усмехнулся и сказал неизвестно кому:

– Так-так, атаман. Значит, говоришь, то ли ещё будет. А и правда, не тряхнуть ли нам Москвою.

Пугачёв тронул поводья, развернулся на месте и осторожно стал спускаться с угорья.

Ранним утром в доме Пугачёва раздался требовательный стук. Проснувшаяся растрёпанная Софья открыла дверь. В избу ворвались казаки. Старшина грозно спросил:

– Софья, где твой муженёк? Разбуди-ка его.

– Так он же уехал.

– Куда?

– За покупной, сказал. Вы же сами его отправили.

Старшина пожевал усы:

– Это так, посылали, да только что-то скоро он собрался. Больше он ничего не говорил?