Сергей Рядченко - Укротитель баранов

• Название: Укротитель баранов
• Автор: Сергей Рядченко
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-00071-470-6

В новом романе Сергея Рядченко «УКРОТИТЕЛЬ БАРАНОВ», как в магическом калейдоскопе, уложились плотным узором цирк, война и балаган, оперные постановки и революции, династийные секреты и труды по поиску истины, перипетии с камнем Готтлиба и бравые похождения благородного фрайхерра; а также полная драматизма история любви главных персонажей. И всё это чудесным образом вместилось по мановению автора в одни сутки.

---

Я всё ж не утерпел:

– А что за имя?

– У кого?

– У меня наверно, да? Нет, ну вы видели?! Ванькой кличут. Вот диковина!

– Прадед деда нарёк, – сказал Баранов. – Чего кричишь? А тот отца.

– Да ясно, что не Мазай и зайцы.

– От фамилии, – сказал Баранов. – По Антуфьеву. Правда, писалось еще и Антюфьев. Так что стрельни прадеду в голову, был бы дедушка наш Антюфием. Но Бог миловал.

– Как по мне, так что в лоб, что по лбу. А чего вдруг? Откуда?

– Ну ты скажешь! Приезжай, Иван, в Барнаул и поживи там, сколько нужно. Чтоб глупостей не морозить.

У Баранова получалось, что жил да был давным-давно Демид Антуфьев, тульский оружейник, и был у него Никита, Демидов сын, и сподобился тот такие фузеи против шведов отлить для царя-батюшки, что тот премного доволен был, и велел зваться ему отныне Демидовым, и так с увесистой руки Петра Никита и шагнул в историю, а за ним и все его дети с внуками, а Антуфьевская фамилия, значит, запропастилась. Вот прадед у Баранова и решил на свой страх и риск всем о ней напомнить, а заодно и имена родоначальников возродить. Он, к слову, был каким-то племянником князю Сан-Донато.

– Причём тут?

– А притом, Ваня, что князь Сан-Донато, представь, не кто иной как Анатолий Демидов!

– Ну это меняет дело!

– Не балбесничай. Ты ж не за партой. Анатолий Николаевич Демидов сын Николая, внук Никиты Акинфиевича. Понял?

– А чего не понять?

– То бишь, Никиты, сына того самого Акинфия, который уже, сам понимаешь, сын того самого Никиты, фузейного мастера, Демидова сына.

– Ну и ну. Подожди. Так выходит, что и Николай, отец Анатолия, князя твоего, был Никитичем, и Акинфий, его дед, отец Никиты, тоже сам был Никитичем, правильно? Только уже от того Никиты, с кого пошло всё, Никиты Первого, который был Демидовичем и Антюфьевым, а стал Демидовым. Да?

– Молодец!

– И сколько ж годков это обнимает?

– И опять молодец! – Баранов широко, как Поль Робсон, развел руками, но обнимать меня на сей раз не стал, а привольный жест его всецело предназначен был для славной демидовской эпохи. – А двести пятьдесят, Ваня. А ты думал! Вот смотри. Демид Антуфьев…

– Или Антюфьев, – блеснул я новой эрудицией.

– Верно. И вот Демид этот родил себе Никиту в аккурат в одна тыща шестьсот пятьдесят шестом году.

– Так это ж триста! – воскликнул я. – Триста с лихвой.

– Так мы ж не к нам ведем! – возразил Баранов. – Дурья башка! А сочтем славные мы денечки могучей династии годом одна тыща восемьсот семидесятым.

И Баранов победно глянул на меня, призывая разделить с ним его правоту.

– Ленин родился? – спросил я. – Владимир Ульянов? В городе Симбирске? В семье попечителя гимназий?

Баранов громко вздохнул.

– В этот год, – сказал он, – покинула наш мир мятущаяся душа Анатолия Николаевича Демидова, князя Сан-Донато.

– И что?

– И всё. Угасла династия. Был там еще потом, конечно, Павел, сын Павла, старшего брата Анатолия. Был там потом еще даже у того Павла какой-то Елим, говорят. М-да. Но это уже всё не про то. Со мной, конечно, Ваня, историки спорить станут. Но я, Ваня, спорить не стану. Вспыхнула ярко звезда их демидовская, посветила России-матушке, сколько отпущено, и пух! – угасла.

– Так тогда двести двадцать, – сказал я. – От рождения Никиты Демидовича до упокоения твоего князя. Двести даже четырнадцать.

– А ты накинь, брат, на самого Демида, – сказал Баранов. – На Антуфьева.

– Или Антюфьева. А сколько ж?

– А сколько не жалко. Вот и будет тебе двести пятьдесят в самый раз!

И дошло до меня, что Баранов, пожалуй, прав. И сердце вдруг сладко забилось в груди. И с чего бы! What’s Hecuba to him? Что он Гекубе? [8]

– А мистики всякой в жизни, Иван, – сказал мне Баранов, – так её нам, хоть отбавляй. Не жмурься только.

Я вознамерился отмолчаться.

– Вот, к примеру, Никита Демидович помер в тот же год, что и Петр Первый. Это тебе как?

– А никак.

– А почему?

– А спорим, в тот год не только они умерли. Эти двое.

– Ладно, – сказал Баранов, – раз уж ты не в настроении.

Он отпил.

– И правда, большого крюка мы тут дали. Сейчас воротимся.

Он отпил.

– Так что я, брат, мог бы состоять в родстве с Наполеоном!

Пускай.

– Если б у Сан-Донато с Матильдой были б дети.

Он отпил.

– Но детей у них, брат, не было. Нет. Князь её высек, да, и она сбежала с Эмильеном де Ньюверкерке.

– Да кто ж она? – я не удержался.

– Матильда? – удивленно спросил Баранов.

Нет, не кивну ему, да, и на словах себя не унижу ни за что больше дурацким соглашательством с той очевидностью, что да, Ярик, Матильда эта твоя, она самая, вызвала у меня интерес такой жгучий, Матильда, а не Брунгильда, а не Снежная Королева или Баба Яга, а не Сара Абрамовна и не Лайма Вайкуле. И Баранов, не убавишь, просёк, что дразнить меня больше не следует.

– Матильда-Летиция Вельгимина Бонапарт, – произнес он внятно, спокойно, без назидания. – Вот кто. Минуточку, – Баранов запустил руку за ворот свитера туда, где, надо полагать, был нагрудный карман его клетчатой рубахи и извлёк крошечный блокнотик; в то же время другой рукой он проник под свитер снизу в другой нагрудный карман и воротил руку на свет с кожаным футляром, из которого на нос к нему чудодейственным образом перекочевало малюсенькое пенсне в золотой оправе с чёрным шнурком; петлю от него Баранов ловко набросил себе на ухо. Он пролистнул большим пальцем блокнотик несколько раз, прежде чем нашёл, что искал. Странички при этом стрекотали как сверчки. – Вот, – сказал Баранов. – Так и есть. Урожденная графиня де Монфор! Ничего не напутал. Эмильена даже, видишь, выучил наконец де Ньюверкерке. А давался он мне, скажу тебе, Иван, всех труднее.

– Поздравляю.

– А ты не ёрничай. А сверчки звенят, а не стрекочут. А стрекочут, Ваня, цикады.

Я решил так, что если я это переживу, то потом уже буду жить долго. И еще тут сразу одно: расталдычивать впредь закидоны и прочие телепатии моего друга Баранова я не намерен.

– А Матильда, старик, она племянница Наполеона.

Пускай.

– Дочь его брата Жерома, короля Вестфалии.

Баранов глянул еще раз в блокнотик и остался собой доволен. Ловко, неповторимо сшиб он с носа пенсне, и оно, скользнув и качнувшись на чёрном шнуре, улеглось Баранову на грудь. Всё он делал вкрадчиво, не уследишь, не передразнишь. Такой тигр вот, такой друг у меня.

– Вот такую себе принцессу заполучил, стало быть, в жёнушки достославный Анатолий Николаевич, – сказал Баранов и собирался, видимо, на этом поставить точку, но заметив мои муки, снизошел: – Демидов, князь Сан-Донато. Ага?

– Ага.

Этот акт альтруизма с его стороны возымел на меня вполне конкретное действие – раздражение во мне волной из ниоткуда туда в никуда волной и откатилось. Фух, до нового наката.

– А так всё равно, Ярик, не выходит, чтобы ты бы мог бы быть роднёй бы Бонапарту.

– Чего это? – спросил Баранов.

– А того, что кто он там у тебя, прадед твой? Раз приходится князю племянником, так племянником ему и приходится. И никак это не зависит ни от Матильды, ни от Брунгильды, ни от Изольды, ни от Кримхильды.

– Образованный?

Я кивнул.

– А ты, как был правнуком племянника князя Сан-Донато, так им и остаешься. А к Наполеону, уж извини, подъехать тут на козе ну никак не выходит.

– Догадался, да? – сказал Баранов.

– Ага, сам допёр.

– Похвально, что сам. Но допёр лишь наполовину.

– Да ну! И где ж она, вторая? Показывай!

– Смотри, если б у Сан-Донато были б с Матильдой дети, то детки эти приходились бы Наполеону внучатыми племянниками. Согласен?

– Допустим.

– Да чего тут допускать! – сказал Баранов. – Допускать тут нечего! Тут всё по резьбе тютелька в тютельку. До последнего микрончика.

По какой-то необъяснимой причине мне ни за что не хотелось соглашаться с Барановым по поводу его дурацкого родства с покойным императором, завершившим свои дни в изгнании среди соглядатаев на далеком острове в Атлантике и покоящимся ныне в крипте собора Дома инвалидов в Париже во внушительном малиновом саркофаге из шокшинского кварцита, который простаки ошибочно зовут красным порфиром, а то и мрамором. И что с того! Зачем, кому всё это! Однако ж незнакомое мне во мне какое-то настроение встрепенулось и было против.

– Ну, – сказал Баранов, – Иван! Раз они внуки его родного брата, то, значит, ему они внучатые племянники. Кивни! А раз так, то князь Сан-Донато, как ни крути, как ни выкручивай, а всё по резьбе! и отец он, Ваня, родный, папенька самый что ни на есть, внучатых племянников Наполеона Первого. Ясно тебе? А раз я, как ты сам говоришь, правнук племянника князя Сан-Донато, а оно, смею тебя заверить, так оно и есть! то и я, Ваня, стало быть, прихожусь кем-то не кому-нибудь, а внучатым племянникам Наполеона Бонапарта, а он им, а они ему, а он мне.

Помолчали.

Вот тут бы нам марш Дунаевского.

– А где граммофон?

Баранов не ответил.