А. Ермаков - Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова

• Название: Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова
• Автор: А. Ермаков
• Жанр: Биографии и Мемуары

А. И. Ермаков (1866 – 1942) описывает быт и нравы московского и краснослободского купечества, устройство и модернизацию производства на текстильной фабрике В. А. Лыжина в Ивантеевке. Также автор говорит о роли архитектора Л. Н. Кекушева в проектировании фабричного комплекса, дома Лыжина в Ивантеевке и своего дома в Мамонтовке. C любовью и вдохновением А. И. Ермаков пишет о строительстве собственной дачи и жизни на ней. Текст сопровождают фотографии и документы из семейного архива.

---

Действительно вскоре уволили за пьянство из оптового амбара Дмитрия Ивановича. Его место занял бывший его помощник Ларин Яков Иванович, а меня перевели из трикового отделения с Ильинки во двор в оптовый амбар, к нему в помощники. Здесь стало получше. Уже не слышишь: «Мальчик! Позови того-то!»

Сам ходил к нам часа на два в день, расценивал драп. Стоимость каждого куска по фактуре проставлял я. Относиться ко мне стал лучше, но вечером я все же сидел в столовой – делал расценки.

На праздники – Рождество и Пасху – снимались чехлы с мебели, расстилались по полам ковры, накрывались в кабинете столы. На одном – закуски и вина, окорока, ветчины, телятина, жареные каплуны, на другом – чай. Сам, Сама, Арина Ивановна, дочери ее, Дядя сидели за столом. Сверху шли сыновья, приказчики, конторщики, мальчики поздравлять, на Пасхе христосоваться. Перед тем как идти, съедали с ½ чаю, чтобы не пахло изо рта водкой. Шли по старшинству: впереди – Старшой, за ним – Николай, Константин, Иван, Владимир, затем – служащие. Сама просила к закуске. Выпивали по рюмке цветного, закусывали сыром, по стакану чаю – и к себе. Сам всегда задавал вопросы: какой читали Апостол и Евангелие. Перед тем как идти поздравлять, этот вопрос обсуждали наверху. Всегда приходилось бегать к трапезнику, жил под церковью, спрашивать, кому читали. Он был доволен, что в церкви внимательно слушаем Богослужение.

Утром в 9 часов запрягали пару вороных в ореховые полированные сани (сзади на спинке саней вызолоченный вензель «А. Л.»), застегивали медвежью полость, кучер Матвей красил усы и брови в черный цвет, надевал толстую на вате куртку, на нее толстый на лисьем меху кафтан, называемый «валано-камчатским», с бобровым воротником и лацканами цвета темно-зеленого кастора20. Он был так толст, что в сиденье его сажали конюх и дворник. На голову надевал треугольную бархатную шляпу цвета бордо, обшитую позументом, на руки белые замшевые перчатки. На лошадях вызолоченная сбруя, шелковые вожжи цвета бордо. Лошади покрыты сеткой цвета бордо. Подавал лошадей. Садились два старших сына – шубы бобровые, воротники – ехали в Алексеевский монастырь, служить панихиду по родным. Мимо окон по улице проезжали тихо, кучер горячил лошадей, они танцевали. Сам из окна любовался, да и было на что. Сыновья – богатыри по сложению, красавцы. Выезды эти совершались ежегодно на Рождество и первый день Пасхи.

После обедни в монастыре ехали с визитами к теткам Клавдии Ивановне Емельяновой (имела кондитерскую на Маросейке), Литвененковой Анне Ивановне (жила на Пречистенке), к сестре – Житковой Марии Александровне (жила в Зачатьевском переулке). Возвращались с сильной мухой, шли пошатываясь. Лошади были все в мыле: кучер Матвей (дразнили его Ага, за то, что вместо «Берегись!» кричал «Ага!») показывал искусство езды на лошадях.

В первый день праздников приезжали священники из многих церквей славить Христа, а также из Алексеевского и Зачатьевского монастырей. Всех принимали и угощали.

На второй день приезжал Николай Александрович с фабрики, с ним заведующий фабрикой и мастера. В столовой устраивали обед обильный, сыновья спускались вниз: наверху выпивали несколько бутылок водки, за обедом пили лишь портвейн. Сам же с мастерами напивался в лоск.

На Масленицу, в Прощеное Воскресенье, ходили к Самим «прощаться» – опять по старшинству. Принимал в столовой, все были пьяны, кланялись в ноги со словами «Простите Христа ради!» – «Бог вас простит», – отвечали, целовали у обоих руку.

Как-то Курбесов с Нюшкой увязались с нами. Упали в ноги, но встать он никак не может. Сама уже несколько раз ответила «Бог простит», он не подымается. Пришлось под руки поднять и вести, настолько был пьян. Сами смеются, но они тоже с сильной мухой. В доме была трезвая лишь Анюта, ей было лет 11.

Перед Новым годом, Святками резали купоны от процентных бумаг из подвала – несгораемого шкафа. Выдавали на каждого по 100 000. Купоны резали и клали в решета. Сыновья пересчитывали купоны, обертывали бумажкой, надписывали суммы, относили Самому и себя не забывали. Часто второпях обрезали подписи кассира на купонах, но найти, кто это сделал, трудно – обрезали человек десять. Работу эту производили в течение целой недели. Говорили, что доходу от процентной бумаги Сам имел 1000 рублей в день. Попойки после этого происходили грандиозные.

Раз как-то вечерние работы закончили, Базаров принес Самому ключ от ворот. Все отправились во флигель, где жили приказчики и Дядя с семьей. Конторщик Панфилов справлял именины, денег дал Старшой. С «Голубятни» – из ближайшего трактира21 – половые на главах принесли кулебяки, расстегаи с подливкой, ветчину с горошком, разварную рыбу с красным соусом, лососину двинскую, белорыбицу, икру зернистую, водки и вина. Фрукты заготовлены в большом количестве. Веселье в полном разгаре. Дядя пирует с нами, священнику, чтобы не ворчал, подарили на подрясник. Пение, пляски, анекдоты, смех, вдруг – стук в дверь. Кто-то крикнул: «Сам!» Моментально огни подвернули, и все кто куда. Глухой бухгалтер Торопов, не слыша стука, думал, что смеются над ним, схватил расстегай, сел на пол и ест. Стук в дверь все сильнее. Кричит:

– Дядя! Отпирай!

– На кой ты мне черт, – говорит, – иди! Отпирай сам! Попади ему в лапы!

Наконец со словами: «Ах вы окаянные! Долго вы меня мучить будете? Провалитесь все в тартарары, окаянные!» – идет отпирать. Стучит Митька Толоконников. Послал Сам, чтобы сыновья шли спать. Зажигаем огни. Картина: Иван вылез из-за печи весь в мелу, Владимир – из-под моей кровати, где не мели полгода. Что было смеху! Глухой говорит: «Смейтесь, а я расстегай-то весь съел!» Сыновья ушли, но через полчаса пришли, и пир продолжался до утра.

Узнаем, что Старший завел себе содержанку – бывшую певицу из «Яра» Надю Бохмачевскую. Снял ей квартиру в Молочном переулке. Баба так себе, лишь веселая, по ночам бывали у нее. Жили бедно, обстановки никакой, но пили много.

Вскоре Старшой заболел астмой. Богатырь по сложению, на грудь сажал приказчика Богданова и носил по магазину. Лечили лучшие доктора, выписывали из Кронштата отца Го <нрзб> ца, но спасти не могли. Умер 33-х лет.

Сам и Сама сильно горевали. Похороны были пышные: хороший покров, певчие губонинские. Похоронили в Алексеевском монастыре, близ церкви, где покоился весь род Лыжиных. Поминки были в доме, готовил кондитер Фокин Василий Васильевич. Заказали везде сорокоусты. Попойки на время приутихли, но ненадолго. Кассира место занял Иван Александрович, только что окончивший гимназию Поливанова.

Я в это время уже получал жалованье 15 рублей в месяц на всем готовом (что по нынешнему времени не меньше 800 рублей). Одевался хорошо, к праздникам и именинам посылал родителям по 25 рублей.

Вступив в должность, кассир Иван Александрович повел жизнь шире. Водку пил мало, любил хорошие вина, но пьян никогда не напивался. С братьями делился, за исключением Володи, который еще учился. Любил ездить в кафе «Шантаны», к «Амону», в «Яр», «Стрельну» в компании из своих. Корещенко тоже принимал участие. Я тоже был завсегдатаем, насмотрелся, как живет «золотая» Москва.

Во время отъезда Самого куда-либо с Володей мы ходили в трактир у Пречистенских ворот. Садились под орган, заказывали расстегай с рыбной подливкой, полбутылки рябиновки. Весело было, угощался. Учился он в 5 классе Коммерческого училища, по росту ему можно дать лет 17. Имел очень хороший голос и музыкальные способности, играл на рояле, гитаре и балалайке, учился пению у Кржижановского22, впоследствии выступал в концертах Благородного консерваторского собрания. Баритон его имел большой успех, пресса ему сулила блестящую будущность. Одно время он серьезно думал об этом, но отец был против. Отчасти, может быть, сказалось и мое влияние. Я развивал мысль, какое можно создать дело, сколько тысяч народу будет кормиться и благословлять его.

Позднее уже в одной из бесед за рябиновкой в «Малом Эрмитаже» у Никитских ворот мы поклялись друг друга не оставлять до самой смерти ни при каких условиях. Клятву эту скрепили крепким поцелуем. И действительно, друзья были до самой смерти. Я из низов, из ничего, впоследствии сделался главным командиром громадного лыжинского дела. А ведь сколько родственников там было, надо было перемахнуть и возвыситься. Образование почти начальное. Видно, промысел Божий или, как говорит одна племянница, родился в сорочке.

Время шло. Иван Александрович завел содержанку, взял с бульвара. Рожа!.. Снял квартиру в Афанасьевском переулке на Пречистенке, обставил роскошно, завел лошадей, повара, задавал фестивали. Часто бывали у него и удивлялись: неужели лучшего-то не нашел ничего? Одно достоинство – была приветлива, угощать любила. Время проводили у него весело. У ней откуда-то появились знакомые офицеры – «поклонники» Перновского полка23 Дмитрий Дмитриевич и Александр Калиныч. В поездках к «Яру» и в «Стрельну» они всегда участвовали. Мы, бывало, когда Сам ляжет спать, заезжали на тройке Эчкинских лошадей за ними в театр. Сидела Любка со свитой всегда в ложе, просматривали последнее действие, неслись к «Яру» ужинать. На сцене великолепная программа: шансонетки, хоры, эквилибристы. Просиживали часов до 4-х ночи. Иван заедет к ней на часик, а аж в 8 утра к Самому за ключами от магазина – и в город.