Владимир Данилушкин - Записки от старости. Ироническая проза

• Название: Записки от старости. Ироническая проза
• Автор: Владимир Данилушкин
• Жанр: Русское современное

Это записки малых форм моего героя, почти ровесника мне. Есть у киношников прием, называемый лупой времени: по кадрику, по кадрику, и на экране расцветает в несколько мгновений цветок: живи, живи на Колыме до упора, станешь трижды ветераном Крайнего Севера, а Магадан останется самым молодым городом Дальнего Востока. От него пусть исходит энергия и вдохновение, которыми ты с товарищами его зарядил.

---

Тут в прессу выплеснули занимательную информацию: мол, нынешние сто рублей равняются одному рублю советских времен. Удобно стало пересчитывать, сравнивать прошлую жизнь с нынешней в рублях. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Из песни слово не выкинешь, но инфляция подорвала изнутри всю выразительную силу фольклорной миниатюры.

ЗАПИСЬ НА ПОЛЯХ. САГА О РУБЛЕ. Монету достоинством 1 рубль, свежую, тогда их еще делали вроде бы из серебра, с символикой грядущего 20-летия Победы я звонко бросил на медную чашу – не фонтана, а вечного огня. Я был с девушкой и хотел произвести на нее впечатление. Мы купили билеты в кинотеатр на улице Римского-Корсакова и дожидались сеанса. Фильм про Ёгана Вайса – разведчика.

В сквере, посаженным студентами строительного института, как рассказывала старшая сестра, принимавшая в этом участие, отстроили мемориал сибирякам, отбросившим вражьи полчища от Москвы в декабре 1941-го года. Много-много бетонных блоков, на них тысячи и тысячи металлических фамилий погибших. Мы тоже вглядываемся в бронзовые буковки, отлитые на заводе сельскохозяйственного машиностроения. Здесь нет имен наших отцов. Мой был в великом противостоянии с японскими самураями, а ее – этнический немец, тянул лямку на Северном Урале. (Откуда дровишки? Из леса трансвестимо).

Став моим тестем, он много рассказывал на шести языках, как был в советском и немецком плену, про пароли и явки. Не то, что «явка обязательна», а гораздо круче. С Ёганом Вайсом и Абелем он лично имел пить шнапс.

(А мог бы сохранить ту юбилейную монету. Только что в газете напечатано, что коллекционеры дают за юбилейные того времени по 200 рублей за рублевую).

Когда я рассуждаю о собственной семье, безотчетно перебираю жизнь какой-то другой магаданской четы, улавливаю обескураживающую похожесть. В конце перестройки умами многих магаданцев владела одна актерская пара из театра имени Горького. Что он, что она появлялись на телевизионном экране с постоянством, заслуживающем лучшего применения. Попеременно читали в микрофон со всей силой своего недюжинного обаяния, так называемые коммерческие объявления. (Кушать подано, быть или не быть).

Я не мог не ассоциировать их обоих с самим собой. Потом он умер: горлом хлынула кровь при чтении проникновенный стихов на сцене театра, заставляя вспомнить нечто из классики о гибели актера всерьез.

Когда этого обаятельного милого артиста хоронили, в театре было незабываемое зрелище десятилетия. Все свое, интимное, домашнее, семейное. Маленький город в городе, а сцена – третья составная часть матрешки.

А вдова в непринужденной позе с высоко открытой грудью продолжала откидываться на стуле, сообщая о поступивших в магазины товарах и уже тогда придуманных скидках. Она мне нравилась неописуемо. Чистым грудным голосом, не засоренным курением и сквернословием. Неподражаемым темпом речи. Она соответствовала моему стереотипу актрисы. А голос еще несколько лет звучал в моей акустической памяти после того, как этой замечательной женщины не стало.

В панельных домах есть лишь одно место, где можно с комфортом покончить с жизнью. Повиснуть вместо люстры не удастся, никакого крюка, выдерживающего вес даже миниатюрной женщины, нет. Одно, повторяю, подходящее место – в туалете, если еще оставался на месте смывной бачок прежней конструкции, прикрепленный в выемке стены, оставленной на заводе железобетонных изделий именно для метровой трубы, в которую устремляется поток воды и смывает весь набор отходов. Бачок крепится поперечной железкой внушительной толщины, с большим запасом прочности. Эта железяка может удержать и вес человеческого тела, переходящего из мира живых в загробный мир, если, конечно, не довел живой вес до 300 килограммов. Бельевой шнур на шею – прощая, жизнь. Прощай театр, зрители, главный режиссер, аплодосы.

Стиралку, выходит, я за 200 брежневских рублей купил, монитор за сто. А «Вятка», неуклюжая, помнится, 400 советских, деревянных стоила, правда я ее за миллион покупал, в ту еще инфляцию.

Из Вятки писатель приезжал – по внешнему виду – вылитый стрелец с картины Сурикова. Страдал от суперпамяти: ничего не мог забыть: слова случайных людей, газетные заметки. Спустя тридцать лет спросил я его об этом, когда встретил в Москве. А у него уже склероз, никак не мог вспомнить ни Магадан, ни экскурсию в психушку, ни борьбу за сухой закон и его преодоление в отдельно взятом учреждении – Тальском санатории, силами начинающего писателя Стаса и его жены – медсестры Валентины. Ни саму жалобу на нестираемую память. Когда я слышу: «ему стерли память» в фильме со Шварценеггером, воображаю манипуляции со стиральной машиной «Вятка». Голову в мойку…

Не знаю, кому как, а для меня денежный интерес – самый сильный. Как прочел о стократном разжижении рубля, воспарял духом и нашел две сберегательные книжки. На одной 15 рублей. Это же 1500 рублей нынешних, – пронеслось в воображении, усиленном стойким безденежьем последних месяцев. На другую в свое время аж 50 рублей положил, хотел выиграть по вкладу. Неужто 5000 рублей по нынешнему курсу? Что-то беззвучно щелкнуло в голове. Способность критического мышления начисто отшибло. Цифры замелькали самопроизвольно. Я копил деньги 20 лет назад, чтобы отдавать долг за купленную автомашину. По 300 – 500 рублей за раз заносил на счет, имея солидный приработок. А самая большая цифра накоплений 4400 рублей. Где-то близко к теперешнему полумиллиону. А где мои теперешние полумиллионы? Вот как низко меня и всю денежную систему опустили, а!

Повышенная эмоциональность не пристала человеку старшего поколения, знаю, знаю это, но никак не совладаю с собой. Я уже начал в красках и звуках представлять себя осчастливленным новыми обстоятельствами, пошел в сберегательный банк, отстоял часа полтора в очереди. Подал девушке в зеленой косынке книжку.

Мне сказали, что нужно написать заявление, и мне пересчитают – сорок с лишним рублей компенсации, причем дважды. Так что до воображаемых сотен и тысяч далековато. Ну и что, отступать не буду, написал заявление. Теперь будут рассматривать. Зачислят на счет. Только не надо пороть горячку, подождать следующего повышения.

По второй сберкнижке надо в другое отделение обратиться – возле рыбного магазина (ах, простите, рыбного магазина, «Океана» уже нет, там еще одно отделение Сбербанка). Уж туда-то отложил поход до лучших времен: больно уж лило с неба. Да что-то до сих пор что ни день, избыточные осадки. Надо бабьего лета дождаться, что ли. Прижаться головой к женской груди магаданского климата. Но я обязательно схожу, напишу заявление на компенсацию, попытаю счастья. Иногда бывает полезно знать, чего лишился.

В 1992-м году, когда по мановению Гайдара инфляция перешла в гипер, люди по 100 тысяч лишились и обращались ко мне, вне себя. Бились в истерике. Это ж сколько получается на современные деньги? 10 лимонов, что ли?

КАК В АПТЕКЕ. Надпись поперек текста. Госпожа Энн – золотая женщина из серебряного века, опыт обращения с деньгами у нее самый большой в городе, и не только в рублевой, но и в юаневой зоне. Довелось ей за границей родиться и многое повидать. Сын, дочь, внуки, правнуки носят ее гены. Муж пострадал в сталинские времена. Три языка знает. И трудового стажа у нее лет 70. Одна правнучка спокойно слушает сказку, на другой день показывает картинки. Другая спрашивает, чем отличается царевна от принцессы.

Про нее два слова, не возражаете?

Были времена получше, а теперь зарплаты хватает, чтобы мала-мала заплатить за квартиру и отдать долги. На другие траты идет пенсия, которую женщине зачисляют на сберкнижку.

В день зарплаты возникает в учреждении, где она работает, небольшое завихрение: первым делом надо отдать долги, которые у коллег, да и у той же Энн назанимали, а получку, или, говоря по-старинному, оклад жалования выдают тысячными бумажками, разменять которые на меньшие невозможно. Магазины просто не хотят заниматься обменом. Слишком хорошо усвоили это «что я буду с этого иметь?», а простая любезность вышла из моды, как шляпы с перьями.

Но не так уж все плохо. Не надо опускать руки. Госпожа Энн не ходит в магазины, к накрашенным особам. Прямиком в аптеку направляется. Но к лекарством сдержанность, даже полное равнодушие. Там ей не отказывают в обмене тысячных купюр, а порой и пятитысячную разобьют за ее милую улыбку. Но не думайте, что, узнав этот секрет, вы обеспечите себя мелкими деньгами для торговых операций без наркоза. Ну, вы попробуйте, может, что-то и получится. А не получится, не обессудьте. Это лишь у госпожи Энн получается. Хотите узнать причину? Она проста, как порошок марганцовки. Провизоры принимают госпожу Энн за свою. Не удивляет? А присмотрись получше, эту женщину везде принимают за свою.