Иван Державин - Кто я? Туда я успею

• Название: Кто я? Туда я успею
• Автор: Иван Державин
• Жанр: Детектив

Повесть «Кто я?» – вторая книга хроники постсоветских времен «В круге втором» и продолжение «Любовь распята». Он очнулся в лесу, не помня себя. Узнав от лесничего, к домику которого он вышел, что его великого и могучего СССР больше нет, он не хотел дальше жить. Лесник убедил его, что умереть он всегда успеет, а прежде он должен найти своих родных и сделать все возможное для возрождения России. И, разумеется, он обязан рассчитаться по-мужски с теми, кто так искусно вырезал у него память.

---

Обедали в гостиной, где работал телевизор. Мч с интересом поглядывал на экран, мало что понимая. Там показывали и говорили о голодовке учителей в Приморском крае. Женщины с изнеможенными лицами лежали на разостланных на полу матрацах. Голодовка, как Мч знал, была последней отчаянной формой забастовки. Забастовка у нас? Не платят зарплату? Как это? Почему? Он хотел спросить об этом, но вопрос застрял у него в горле от следующего кадра, на котором американские инструктора обучали грузинских солдат военному искусству, чтобы, как пояснил грузинский офицер в малиновом берете, противостоять агрессии со стороны России. У Мч вырвалось:

– Ничего не понимаю. Разве Грузия не в составе СССР?

Женщины перестали есть и одинаково округлили глаза. Федор Николаевич ткнул вилкой в губу. Громко выругавшись, он вытер ладонью кровь и крикнул:

– Нет больше нашего Эсэсэра! Нет его!

Мч похолодел. Это было пострашнее, чем очнуться в темном лесу без памяти. У него пересохло в горле и перехватило дыхание. Он открыл рот, но вместо слов услышал рык. Он попытался сглотнуть и не смог. Они испуганно смотрели на него. Федор Николаевич протянул ему рюмку.

– На, промочи горло.

Но Мч отхлебнул сок из стакана и спросил, поперхивая после каждого слова и не узнавая свой голос:

– Что значит, нет? Как это нет? А что есть? Где я? Вы где? Разве мы не в РСФСР? Вы мне сами сказали, что мы в самом центре России.

– России, но не Рэсэфэсэра, которого больше тоже нет. От него только две буквы и остались. Но и их, видно, скоро не станет на еще одну радость американцам. Без единого выстрела нас победили.

Мч вспомнил американские сигареты, изготоленные в России. Страшно захотелось курить, и рука потянулась к карману, но сигареты кончились еще в лесу, а Федор Николаевич из-за чахотки не курил.

– И… и что, вы… мы все прямо так и сдались? Не верю я, чтобы советские люди не сопротивлялись, тем более коммунисты. Они где были?

– А что коммунисты? Ну, я был коммунист еще с армии. А что я мог сделать, когда наверху нас предали? Сначала этот с заплаткой на лбу все ездил в Англию к железной, как ее… к Тетчер и мозги нам полоскал перестройкой того плохого социализма в хороший с человечьим лицом. А получился капитализм со звериной мордой. Это мы потом увидели, а вначале ему верили, как были приучены верить своим руководителям. А он взял и объявил по телевизору, что нас больше нет, имея в виду партию и коммунистов, на которых все держалось. Сейчас какие-то там копошатся, но больше для виду. Это уже не коммунисты, а приспособленцы.

– Я не понял насчет победы американцев без единого выстрела. Это вы сказали в переносном смысле? Мы существуем как самостоятельное государство?

– Да вроде как существуем, но при каждом самостоятельном шаге на них оборачиваемся: туда или не туда? А куда?

У Мч немного полегчало на душе.

– А что произошло с Советским Союзом?

– Его уже Ельцин доразвалил по указке Буша, перед которым каждый раз отчитывался. Нас он взял тем, что наобещал за червонец машину и устроить всем райскую жизнь при демократии. Сейчас на этот червонец даже спичку не купишь, а райскую жизнь он устроил не народу, а своей семье и своей свите, отдав им задарма народное богатство, а главное, нефть с газом. Только тогда мы поняли, как нас надули. Ну, я тебе скажу, кипело у меня внутри, я даже порывался поехать в Москву, их обоих, и Горбачева и Ельцина, из своего ружья прикончить, рука бы не дрогнула, клянусь богом. Любаня не отпустила. Да и разве до них доберешься? Да и поезд уже ушел, назад СССР не воротишь. Но, с другой стороны, вот, что я тебе скажу. Значит, не такой уж крепкий был наш Союз нерушимый республик свободных, как пелось в старом гимне. Как крысы разбежались.

– Не все, пап, – поправила отца Катя. Темнокарие глаза, нос и овал лица у нее были от отца, а светлые волосы, губы и улыбка – материны. Волосы и глаза контрастировали, привлекая внимание. – Не знаю, почему, но я хорошо запомнила, как президент Казахстана Назарбаев, узнав о Беловежском соглашении, спрашивал растерянно: «А мы теперь где?» И про референдум ты забыл, что был перед августовским путчем. На нем почти все высказались за сохранение СССР. Но это не было учтено в соглашении.

Мч хотел спросить про Беловежское соглашение, но вдруг потерял интерес ко всему. Жизнь, за которую он еще цеплялся, очнувшись без памяти, после услышанного потеряла для него смысл. Им овладело чувство нереальности, когда мозг отказывался воспринимать происходившее. Он продолжал слушать их, рассказывавших ему наперебой о происшедших в стране изменениях за последние годы, подтверждая показываемым по телевизору, и даже задавал вопросы, но все это было как бы не наяву и должно было пройти, когда вернется к нему память, и он опять станет нормальным человеком, и опять будет в СССР, великом и могучем государстве, объединившим и поэтому сохранившим много малых стран и народностей. Та же Грузия, насколько он помнил, добровольно вошла в состав Российской империи в начале девятнадцатого века. Многие народности сами просились под покровительство русского царя, чтобы спастись от постоянных вражеских набегов. И теперь все псу под хвост.

Поглядывая машинально на экран телевизора, он чувствовал, как что-то его раздражало. Наконец он понял: там никто не говорил о постигшей страну страшной беде, а даже пели и смеялись над шутками юмористов, среди которых он узнал посеревшего и пополневшего Петросяна. А как же он, он же армянин?

– Что стало с теми, кто жил в других республиках? Таких же много. С ними что стало?

– Одна беда со всеми стала, – ответила Люба. – В Прибалтике русских за людей не считают.

– А, та никогда не была нашей, – махнул рукой Федор Николаевич. – Она фашистов чтит, памятники им ставит, а наши разбивает. Для них Гитлер – герой. Я там служил, я знаю. Но вот что Украина вытворяет, непонятно. Испокон веков мы были одним народом, всю жизнь вместе. А сейчас там русский язык запрещают.

У Мч вырвалось:

– А Крым чей?

– Хохляцкий. Как Хрущев сдуру отдал им, так у них он и остался. А Ельцин не только Крым, а все, что мог, отдал, сейчас мы только локти кусаем.

– Теперь в Крыму не отдохнешь, как раньше, – вздохнула Люба. – Мы туда каждый год ездили. Встречали нас, как родных, и не только в Крыму. Везде были своими, куда бы ни приезжали. По телевизору только и слышишь, как нам раньше плохо жилось. Да, богатыми, как некоторые сейчас, мы не были. Но никто из нас не голодал, каким – никаким жильем государство всех обеспечивало, бесплатно лечило и учило. Поэтому и планы строили, что купить, что построить, куда поехать. А сейчас не до планов, день прошел и слава богу, что жив остался, не помер с голоду и не убили. По мне так уж лучше, когда все не богатые, но и не бедные.

– Мам, эта твоя философия сейчас, как мертвому банки, – вмешалась Катя. Она перевела взгляд на Мч. Глаза у нее были настолько темные, что не было видно зрачков. – Меня интересует, что вы дальше намерены делать?

Мч пожал плечами, на этот раз безразлично.

– После услышанного моя собственная проблема стала для меня не существенна и даже безразлична. Уж лучше бы я не просыпался, чтобы не знать всего этого.

– Вот это ты зря, – возразил Федор Николаевич, наполняя свою рюмку. – Туда никогда не опоздаешь, там мы будем вечно, а тут в командировке. Не знаю, чем занимаются там, а здесь у нас дел много. А у тебя их тем более невпроворот. Первым делом, надо родных отыскать, узнать, кто ты и как оказался в лесу без памяти. Если выяснится, что сделано это по злой воле, то надо будет с ними по-мужски расквитаться, стрелять ты умеешь. Ну и нужно будет определиться в этой новой для тебя жизни. А может, что и подправить в ней в интересах народа. За это в случае чего не жалко пожертвовать жизнью.

– Пусть пока поживет у нас, – сказала Люба, – придет в себя, пообвыкнет. Глядишь, может, еще что, кроме Крыма, вспомнит. Ты как, не возражаешь? – спросила она Мч.

– Спасибо. – Он удержал себя, чтобы не подбросить безразлично плечи. – Боюсь только, что я вам вряд ли доставлю удовольствие своим присутствием.

– Ты уже доставил, помогая заготовлять дрова, – возразил лесник и вдруг воскликнул, глянув на экран. – А вот и он, легок на помине!

Мч увидел огромного седого старика, которого поддерживали с двух сторон пожилая и молодая женщины. На его красном одутловатом лице гуляла полудетская улыбка. Вдруг он оттолкнул женщин, выпрямился и пробасил, глядя в камеру, придурковатым голосом:

– Я еще, понимаешь, ого-го…

Молодая женщина сердито посмотрела в камеру и повернула старика спиной.

Мч спросил:

– Это кто?

– Думал, дед Пихто? Нет, это наш президент. Понравился? – Лесник нервно засмеялся. – Везет нам с правителями, все меченые. Один был картавый, другой сухорукий, третий с заплаткой на лбу, а этот так и вовсе трехпалый. Трехпалый волк в стае считается несчастьем и его загрызают. А у нас такой нами правит.