Михаил Калашников - Обрывки памяти. Рассказы о войне

• Название: Обрывки памяти. Рассказы о войне
• Автор: Михаил Калашников
• Жанр: Историческая проза

В книге представлены рассказы о людях, кому выпало таскать серую шинель за последние сто лет, от начала Первой мировой до южноосетинского конфликта. Львиная доля внимания уделена Великой Отечественной, а также «эху войны». Тема войны всегда актуальна, даже казалось бы в относительно мирное и спокойное время и уж конечно сегодня, когда война принимает различные скрытые формы вроде информационной или экономической.

---

– На войне – нет, – не задумавшись, ответил комбат. – Это то же самое, что первый раз попробовать женщину: ходишь потом наутро и все время думаешь об этом. Кстати, и то и другое делает тебя настоящим мужчиной. А сегодня, чувствую, все из вас мужиками станут.

– А те, кто уже был с женщиной? – спросил симпатяга по фамилии Бобров.

– Ну, те уж по всем статьям зачислятся! – ответил Смоленцев под общий хохот и хлопнул молодого ловеласа по плечу.

Нет, они, безусловно, становились мужчинами, и для этого не надо было выполнять условий, поставленных Смоленцевым. Мужчинами их делала смерть. И не только женская ласка оставалась ими не познана. Им не суждено было узнать счастья отцовства, чувства гордости за достижения своего ребенка, счастливой старости в окружении любящих внуков и заботливых детей. Смерть навсегда оставляла их молодыми…

После того, как личный состав батальона принял остатки сухих пайков на обед, Смоленцев собрал командиров рот и взводов на своем НП. Взводники вернулись с недолгого инструктажа с солдатскими сидорами в руках, и, в свою очередь, объявили сбор командирам отделений. Когда Рябцев возвратился к своему отделению, то принес две бутылки темно-зеленого стекла.

– Вот, бойцы, не чаял, что и нам придется когда-нибудь такой оружией воевать. Гутарют, будто в Испании франкисты наши танки этими штуковинами забрасывали. Ну, да как там было, я не ведаю, а только в Карелии, доводилось у белофиннов их отбирать. Еще и название им придумали – коктейль Молотова. Но вы это прозвище забудьте. По-нашему она зовется КС.

– А как эта бутылка действует, товарищ младший сержант? – спросил Шемякин.

– Принцип действия простой: кидаешь ее танку на вентиляционную решетку, она у него позади башни, горючка разливается и прожигает маслопроводы и патрубки. Все – танк обезврежен. Могешь еще в щель кидануть, откуда на тебя механик-водитель зырит, но бутылка навряд ли триплекс расколотит, однако ж, минут несколько обзор фашисту огнем закроешь.

– Да, не серьезная безделушка против танка-то, – как бы про себя протянул Шемякин.

– Ты мне тут провокацию не начинай! – почувствовав, куда может завести эта беседа, сердито выдал Рябцев.

– А кому бутылки полагаются? – осведомился Бобров.

– Одну, понятное дело, себе оставлю, как наиболее подготовленный среди вас красноармеец. А другую – Шемякину пожалую, кому ж еще-то? – с притворным почетом склонился Рябцев перед Шемякиным и протянул ему бутылку с КС, словно каравай хлеба на рушнике с вышивкой.

Солдаты дружно рассмеялись, а Шемякин, не терпевший над собою шуток, задал еще один интересующий его вопрос, отвлекая от своей личности дружеский смех:

– Товарищ младший сержант, а от чего же горючка загорится, когда я бутылку разобью?

– Про этот случай, там внутрь склянка положена. Вот бутылку расколотишь, и склянка эта разлетится вдребезги, а в ней самый запал и есть, от него и займется, – объяснил малограмотный Рябцев, как умел.

Шемякин поднес к глазам бутылку и сквозь зеленую муть разглядел тонкую продолговатую ампулку с белым фосфором, который, вступив в соединение с горючей смесью, моментально воспламенил бы ее.

– Воооздууух!!! – раздалось откуда-то со стороны третьей роты.

Солдаты разбежались каждый к своему окопу, и через десяток секунд песчаная дюна опустела. Самолет-разведчик пролетал над вымершими позициями. Красноармейцы жались к стенкам своих узеньких окопов и боялись, как бы снова на их головы не посыпались бомбы. Но больше всего тревоги было сейчас на сердце у Смоленцева. Он знал, что этот самолет не будет сбрасывать бомб, он здесь для другой цели. «Жди „гостей“, – говорил сам себе молодой комбат, вот черти грамотные, перед боем разведку с воздуха проводят, все честь по чести».

Дав над полем восемь или девять кругов, самолет удалился. Смоленцев велел передать по цепочке: из окопов не высовываться; приготовиться к бою.

Не успел стихнуть гул удаляющегося самолета, как на смену ему пришел новый рокот. На дороге и по обеим сторонам от нее показались пыльные шлейфы, вертикально поднимающиеся к небу. Вскоре, у основания этих столбов стали различаться черные точки. Воздух над ними сотрясался колеблющимися струями дизельных выхлопов. Людей не было видно ни позади машин, ни сбоку от них. Создавалось впечатление, что в бой идут одни лишь жуткие стальные чудовища, влекомые кем угодно, но только не людьми, так безлюдно казалось простирающееся поле боя.

– В кого же мне стрелять? – лежа щекой на прикладе своей трехлинейки, шепотом проговорил Христолюбов.

– Ползите, ползите сюда, – шевелил губами в своем окопе Шемякин, сжимая бутылку с коктейлем Молотова.

– Только бы не остановились! – лихорадочно крутилась мысль в голове Смоленцева. – Только бы подъехали на бросок гранаты!

Но железные чудовища, словно услышав волнение командира Добровольческого батальона, внезапно разом остановились. Смоленцев отметил в своей голове: человек с флажками не высовывался из люка танка, значит, все машины укомплектованы радиопередатчиками, и из них экипажи получают общую команду.

Вот он, тот момент, та секунда, то мгновение, за которое успеваешь вспомнить всю свою жизнь. Они остановились и водят дулами орудий. Они нащупывают тебя своими страшными хоботами. Первые выстрелы сотрясли накалившийся знойный воздух. Склон песчаной дюны тут же покрылся султанами разрывов. Песок, выброшенный на брустверы при рытье окопов, успел высохнуть и сливался с основным фоном позиции. Немцы били по координатам, сообщенным самолетом-разведчиком, и с первых же выстрелов в батальоне появились потери. Солдаты, которых накрывало взрывами, убивало осколками, контузило и засыпало в их узких индивидуальных ячейках, так и не успевали увидеть своего врага. Они даже не успевали сделать ни единого выстрела в сторону этого врага.

Когда первые снаряды вспороли поверхность дюны, Христолюбов, стоя в своем окопе на полусогнутых ногах так, что выглядывали одни лишь глаза из-за бруствера, даже не пригнулся и не опустился на дно окопа, как это сделали остальные солдаты. Он не мог оторвать взгляда от извергающих огонь танков, и это не было праздным любопытством. Нечеловеческий страх сковал его мышцы и заставлял смотреть на картину жуткой бойни. Губы сами собой стали несмело и нечетко выговаривать:

– Господи сп… спаси… проне… си, Господи…

– Христолюбов, идиот! – послышалось рядом. Никита обернулся и увидел яростное лицо Шемякина. – Пригни башку и заляг на дно! – кричал ему он.

Христолюбов так и остался стоять в своем окопе, следя за уползающим по-пластунски Шемякиным. В руке тот сжимал горлышко бутылки с КС, держа ее по принципу гранаты, дном кверху. Выбрасывая ноги в разные стороны, он двигался довольно быстро, но новая зеленая форма делали его приметным на желтом фоне песчаного склона. Вскоре рядом с ползущим легла пулеметная очередь, пущенная с какого-то танка. Поняв, что его обнаружили, Шемякин вскочил на ноги и, делая зигзаги, пробежал еще около двадцати шагов. Замахнувшись бутылкой, он хотел бросить ее в ближайший к нему танк и, может быть, попал бы в него, но опередившая его пулеметная очередь прошла по груди молодого солдата и расколов бутылку с КС воспламенила ее. Еще живой Шемякин вспыхнул от пролившейся на него горючей жидкости и, сделав несколько нервических скачков, упал, зайдясь в конвульсии. В ту же секунду из глаз Христолюбова брызнули слезы. С такой надежной он наблюдал за продвижениями Шемякина, так хотелось ему, чтобы хоть одна вражеская машина запылала подобно свечке, так было жаль видеть смерть своего товарища, что Христолюбов поднес кулак ко рту и с силой прокусил его.

В этот отчаянный момент он вспомнил о листе бумаги положенном матерью в карман его гимнастерки. Доставать его не было времени, и Христолюбов стал, заикаясь и путаясь, шептать слова молитвы:

– Живый в помощи Вышняго… в крове Бога Небеснаго водворится… Речет Господи… заступник мой еси и Прибежище мое… Бог мой, и уповаю на Него…

А стрельба тем временем стала стихать. Склон дюны зиял сотнями дымящихся воронок. Где-то раздавался срывающийся на фальцет вопль:

– Мамочки, нога! Нога моя! Мамочки! Ааааааааааа!

Танки снова разом двинулись вверх по склону. Христолюбов вперил свой взгляд в надвигающуюся на него черную громадину. Под напором несшейся машины, он непроизвольно сделал шаг назад и, упершись в стену окопа, сполз спиной на дно. Как из колодца Христолюбов смотрел на кусок неба. Сначала на голубом фоне показался хобот орудия, затем часть башни, а потом в окоп упал ссунутый гусеницей бруствер, привалив ноги солдата. На миг в окопе стало темно. Христолюбов прикрыл голову ладонями. Трак вражеской машины прошел над макушкой солдата.