Константин Симонов - Чужая тень

• Название: Чужая тень
• Автор: Константин Симонов
• Жанр: Русская классическая проза

Главный герой пьесы – глава крупного бактериологического института, талантливый ученый Сергей Александрович Трубников. Посвятив свою жизнь исследованию опасных инфекционных болезней, он много раз рисковал жизнью, проверяя изобретенные препараты прежде всего на самом себе, так что поводов сомневаться в его мужестве нет. Но не устояв перед грехом тщеславия и не посовещавшись предварительно с коллегами по институту, Трубников посылает секретные разработки в Америку, в расчете на издание собственной книги за границей. Столкновение противоположных взглядов на соотношение гуманизма и науки, на то, стоит ли наука выше политических интересов и составляет основной конфликт пьесы.

---

Иванов. Ваша ирония неуместна. Вы в партии еще не так давно, а передо мной там тоже двери не закрыты.

Трубников. Я пошутил.

Иванов. А я нет…

Трубников (улыбнувшись). Вы прямо, как князь Святослав, который заранее объявлял хазарам: «Иду на вы».

Ольга Александровна (приотворяя дверь). Можно?

Трубников. Входи.

Входят Ольга Александровна и Лена. Ольге Александровне сорок лет. Это красивая женщина со спокойным лицом, очень внимательными глазами и гладко зачесанными назад и собранными в большой пучок волосами. В ее голосе и движениях есть того рода покоряющее природное спокойствие, которое не имеет ничего общего со спокойствием нервного, но умеющего держать себя в руках человека. Мы ее, как и Иванова, видели уже в начале картины. Лена моложе ее на пятнадцать лет и чем-то очень похожа на нее, пожалуй, больше повадками, чем лицом, – ровной походкой, привычкой часто приглаживать и без того гладкие волосы. Лена одета в сапоги, юбку и гимнастерку с узкими погонами капитана медицинской службы. Одежда эта идет к ней.

Трубников. Ах, вот как! Вы даже вдвоем.

Лена (подойдя к нему, целует его). Можно еще?

Трубников. Пока не надоест.

Лена. После четырех лет перерыва – это будет не скоро. (Снова целует его.) Федор Федорович, а вас можно?

Иванов. Так и быть. (Лена целует его.)

Трубников (Иванову). Вы удивительно сговорчивы. Я просто не узнаю вас.

Лена. А что, у Федора Федоровича все такой же дурной характер?

Трубников. Не сказал бы.

Иванов. Сергей Александрович хочет сказать, что с годами мой характер стал еще хуже.

Трубников. Да, но, несмотря на это, ему уже четверть века никак не удается со мной окончательно поссориться.

Лена. А я думала, что после победы вы подобреете и расцветете.

Иванов. Я добр от природы. А что касается цветения, то, очевидно, я столетник, цвету раз в сто лет. Разрешите откланяться. Меня ждут мои микробы.

Лена (поймав его за пиджак). Нет, сначала скажите, вы помните меня или нет?

Иванов. Приблизительно.

Лена (показывая рукой). А такой?

Иванов. Помню.

Лена (опуская руку еще ниже). А такой? Помните вот такой, еще совсем девочкой? Я была с вами в экспедиции на Иссык-Куле! И было жарко, и тетя Оля возмутилась, что все мужчины ходят в одних трусах, а вы после этого вышли к обеду с опозданием, в трусах с проглаженной складкой, но в крахмальном воротничке и галстуке. Помните?

Иванов. Начинаю забывать. По милости вашего родителя, который уже третий год не пускает меня в экспедиции. Он превратил меня из охотника за микробами в шеф-повара на своей дьявольской кухне.

Трубников. Можно подумать, что он действительно стоит в колпаке у плиты. У него теперь одних лаборантов пятнадцать!

Иванов. Это не меняет дела. Я только и занят тем, что день и ночь варю и выращиваю ему микробов для его бесконечных опытов. Хоть бы они скорей кончились!

Трубников. И что дальше?

Иванов. А дальше я, наконец, опять уеду в свои пески и пустыни и буду ежедневно вместо вас видеть сусликов и песчанок, что для меня несравненно приятнее.

Трубников. Не выйдет. Когда я закончу свой последний опыт, ваши суслики и песчанки с их чумными микробами станут безопасными, как кузнечики, и вам незачем будет скитаться по вашим обожаемым пустыням.

Иванов (Лене). Если бы ваш отец с каждым годом не подходил все ближе к замечательному, на мой взгляд, открытию, я бы давно ушел от него, потому что, к сожалению, с каждым годом люблю его все меньше. (Выходит и тотчас же снова приотворяет дверь.) Имейте в виду: только по письменному распоряжению. (Скрывается.)

Ольга Александровна. О чем это он?

Трубников. Да тут с посещением Окунева… Обычные его заскоки… (Обняв за плечи Ольгу Александровну и Лену.) Ну, милые мои, наконец-то опять все вместе, а? (Лене.) Почему ты в военном?

Лена. Мне захотелось в первый раз после войны прийти сюда, откуда я уходила на войну, вот так, в военном. Один раз в военном, а потом уже все равно. Тетя Оля, ты понимаешь это?

Ольга Александровна. Я никогда не была военной.

Лена. Ну просто как женщина.

Ольга Александровна. Как женщина понимаю: тебе это идет!

Лена. Я даже не заметила, как уснула вчера.

Трубников. Как сурок, в два счета.

Ольга Александровна. Отец поднял тебя с дивана и на руках отнес в спальню.

Лена. Правда? Значит, ты все еще такой же сильный?

Ольга Александровна. Все по-старому: каждое утро гимнастика, каждое воскресенье на весь день уходит с Федором Федоровичем на лыжах.

Лена. Ходите весь день на лыжах и бранитесь?

Трубников. На лыжах – нет: на лоне природы он смягчается.

Лена. По-моему, раньше он был добрее.

Трубников. Раньше он был моложе. А сейчас нам с ним по пятьдесят четыре, а он хотя уже и профессор, но, в сущности, все еще только превосходный, но ординарный исполнитель моих идей. Ему начинает казаться, что жизнь, такая, какой она была задумана, не удалась. А это портит характер.

Ольга Александровна. Потому, что ты не стесняешься и постоянно даешь ему это чувствовать.

Трубников. Ну, конечно, если бы он работал в твоем отделе, то при помощи твоих реверансов всем, вплоть до уборщиц, – «наш отдел, наш опыт, наша идея, наш успех», – ты бы ему позолотила пилюлю.

Ольга Александровна. Я никому не золочу пилюль. Я просто считаю…

Трубников. Оставим этот спор, он утомительно повторяется.

Лена. Вот как! Вы стали спорить? Это новость.

Трубников. О, у нас новостей хоть отбавляй! В особенности с тех пор, как Ольга Александровна стала молодым кандидатом партии…

Ольга Александровна. Не смей говорить об этом в ироническом тоне!

Трубников. Какая уж тут ирония! Я говорю об этом с трепетом. (Лене.) Твоя тетка недавно публично «проработала» меня на партийном собрании.

Лена. И ты, я вижу, сердишься?

Трубников. Нет, я просто считаю, что значительно проще было бы обменяться нам с ней мнениями дома, за утренним чаем.

Лена. Пока что сегодня я пила чай одна, вы оба уже удрали в институт. Честно говоря, могли бы разбудить или подождать. Все-таки я не была дома четыре года.

Трубников. Ничего не поделаешь! Привычка – вторая натура. Двадцать лет каждый день в десять я здесь, за этим столом.

Лена. Не считая трех лет эвакуации.

Трубников. Почему? Только другой город, другая комната и другой стол. Я оставался самим собой. (Телефонный звонок. Снимает трубку.) Да. Здравствуйте, Виктор Борисович! Вы внизу?.. Нет, не раздевайтесь, я сам спущусь. Мы пойдем в лабораторию, это надо через двор. (Кладет трубку.) Приехал Окунев. Я похожу с ним по институту и вернусь. Вы будете здесь?

Ольга Александровна. Если ты недолго. В одиннадцать у меня будут готовы свинки для прививок, тогда я уведу Лену к себе.

Трубников. Ну, если не дождетесь, то до обеда. (Выходит.)

Лена (садясь за письменный стол). Вот здесь он сидит и работает… Все, как раньше: нож для бумаги прямо, закладки слева, карандаши справа… Что это? Очки? Разве он их носит?

Ольга Александровна. Только когда работает.

Лена. Все равно. Бедный папа, он всегда так гордился своими глазами охотника!..

Ольга Александровна. Он удивительно много работал эти годы.

Лена. А ты, как всегда, – только о его работе и ничего о своей, ничего о себе.

Ольга Александровна. А что мне сказать о себе, кроме того, что я двадцать шесть лет рядом с ним!

Лена. Старая песня! Двадцать шесть лет назад ты была четырнадцатилетней девочкой, которая мыла ему пробирки. А теперь ты его заместитель по научной части.

Ольга Александровна. Вот к этому я как раз еще и не привыкла.

Лена. За три года?

Ольга Александровна. Да. Когда ему намекнули, что неудобно одному занимать две должности, он, не колеблясь, оставил за собой директорскую, а заместителем по научной части провел меня, просто для того, чтобы ему не назначили кого-нибудь другого. По существу, я заведую своим отделом – и все. Когда же надо представлять институт в целом, он все берет на себя.