Емельян Марков - Маска

• Название: Маска
• Автор: Емельян Марков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-90485-3

«Всегда быть в маске – судьба моя», – уверен Филипп Клёнов, трогательный и смешной актер-неудачник и певчий в церкви. Хорош или плох Филипп, талантлив или бездарен – это неважно, на самом деле он – Мистер Икс. Куда же податься шуту?

---

– Не подошла?

– Они не подошли.

– Даже не подошли? – сыграл долговязый.

– Они бы подошли, да я шустрее оказалась, быстро бегаю.

– А я хорошо прыгаю.

– Прыгун?

– Вернее, спрыгиваю, а еще точнее, соскакиваю.

– С парашютом?

– Обижаешь, с котлом.

– С самолета?

– Да, я гордый.

– И не разбиваешься?

– Никогда. Меня петь не заставишь.

– Почему? Музыку не любишь?

– За баркасом люблю, а тут, когда кипень есть, еще с прицепом, зачем мне байкал?

– Меня звал один старпер на Байкал, – вспомнила с горьковатой улыбкой Нонна.

– Чего не свалила?

– Он думает, если на Байкале проживает, то и сам как Байкал. Да у меня пса Байкалом зовут, с ним и то веселее, чем с этим стариком.

– В натуре, лучше водичка, где не плавает рыбка, – подмигнул долговязый, – двинули ко мне, у меня все готово.

* * *

Испугался странной иссиня-белой кожи, пусть сам сплошь иссиня-расписной от тюремных наколок. Подстраивал под себя женщин: как фонарь, впускал их в свой тесный тусклый свет и звался по кликухе Фонарь. Женщина с покорной надеждой поднимала лицо, он разглядывал недотепу сверху, не сгибаясь, она сама тянулась к нему, как к высокой елочной игрушке, а он, как кремлевская ель, привечал всех, для каждой у него находился скромный пластмассовый подарочек с тем же пивным фонарным светом.

Теперь самолично надлежало согнуться, переломиться, треснуть, скрипнуть, упасть в сиреневый немой снег. Леха-Фонарь валил ели на лесосеке, бригадирил, сам же о еловой участи не горевал, как некоторые. Но отпускать Марсианку, как он ее обозвал, тоже не торопился. Держал при себе, как «белочку», белую горячку. Ее присутствие в квартире похмеляло лучше всякого прицепа, придавало потусторонний смысл каждодневному сабантую, а потусторонняя гарантия верняковая. Как призрак, как Женщина-в-белом, выходила Нонна к согбенной пьяни коричневой, садилась, закидывала длинную, – если бы не ленилась поднять выше, достала бы до форточки тесной кухни, – ногу на спинку стула. Леха тогда не просто высился над пьянью, как фонарь, а ощущал себя реальным королем.

Впрочем, долго нагнетаться не могло, силы Лехи достигли предела. Когда завьюжило дворы, пьянь коричневая принялась не понимать его потусторонней опеки над Марсианкой. Пьянь внутренне, глубоко в своем коричневом, но взялась глумиться, изгаляться, отчего стала расти, наполнять коричневым помещение. Леха начинал в коричневом захлебываться, а Марсианка отчужденно бытовала в этом безвоздушии, лежала на его дне, как сверкающая утопленница, как свадебный белый манекен абсолютных пропорций. Леха еле передвигал ноги в коричневом иле квартирной зимней ночи.

Выдравшись из него, он вышел в завьюженный двор. Почувствовал тут чрезмерную легкость, как после долгого походного рюкзака, казалось, можно запрыгнуть на близкую крышу пятиэтажки.

Заслышалось волглое в морозном воздухе пение. Фраер с гитарой и пел в окошечко дворового ларька:

Молодость моя, Белоруссия!..

«Какая, нахрен, Белоруссия?» – заинтересовался вдохновенно Леха и направился к ларьку.

За окошком ларька сидела его подруга Надюха, фраер конкретно подбивал к ней клинья. Но когда Леха приблизился, сразу разглядел, что фраер клинья не выставляет, просто изливает в окошечко жидкую свою певучую душу.

Леха тоже пристроился, удобно опершись, возле окошечка, начал слушать фраера обрадованно. Когда фраер закончил про Белоруссию, Леха спросил:

– Что ты помимо можешь?

– Я хочу вернуться в телевизионное детство, – ответил охотно фраер, – когда утюгом гладили красные листья. Цвет испарялся под утюгом, листья становились коричневыми, так что неясно, зачем выглаживать и выпаривать цвет. Почувствовать его запах? Тебе доступен запах цвета?

– Мне доступен запах Светы, – скорректировал Леха.

– Запах цвета мешается с запахом Светы, светает, – рассказывал фраер, – осенью светает поздно…

– Уже зима, – оспорил Леха.

– Но недавно была осень. Она была недавно, как овраг. Я спою тебе вещь про осень.

– Гони про осень, – дозволил Леха.

Осенью в дождливый серый день
Пробежал по городу олень.
Он бежал по гулкой мостовой
Рыжим лесом пущенной стрелой.

Леха жадно почувствовал добычу, или особого разряда тягу в свою сторону добычи, как бывалый охотник. Будто бы фраер не только поет про оленя, а сам олень и есть. Леха словно не заезженную песню распознал, а заслышал в легчайшем сквозняке кустов оленью трубу, красную изнутри, почувствовал через собственную аорту привкус оленины, оконную синь оленьих глаз, синь оленьих ресниц. Он сам враз, как тунгус, понял себя оленем, предвосхитил ликованием свое избавление от животного страха и свою звериную утрату. Сам себя обратно и волшебно ощутил добычей, свою же татуированную кожу – на собственном бубне.

– Пошли ко мне, Олень, споешь у меня. Есть кому. Здесь ты уже попел – хорош, Надюха, благодарная баба, оценила. У меня баба живет неблагодарная, ей пой всю ночь под завязку, она по-любому не оценит.

– Так зачем петь?

– Ты за благодарность поешь? – удивился Леха. – Я решил, что ты на поболее претендуешь.

– Естественно, на поболее, – подтвердил Олень.

– Тогда двинули. Будет тебе там на поболее, – пригрозил Леха.

Вошли в тусклый, зеленый, как немытый аквариум, подъезд пятиэтажки, поднялись на второй этаж.

– Она Марсианка, – предупредил Леха, впуская Оленя.

– Марс тут сразу на втором этаже? – спросил Олень.

– А ты думал? Я пью и ночую на Марсе, – похвалился Леха. – Хотя, по чести, это она ко мне зарулила. Порнуху снимают на Марсе.

– Я так и думал. Потому порнуха вызывает чисто астрономическое любопытство. Она – порноактриса?

– Не, она свалила с Марса.

– Свалилась?

– Спрыгнула. Без котла, налегке, как синий иней легла на провода.

– Так и лежит?

– Увидишь. Она сама как провода.

Филипп Клёнов, церковный певчий, шел с гитарой из гостей. Заглянул он к другу своему и наставнику регенту Станиславу Викторовичу, всегда встречавшему Клёнова с радушием и вдохновенной обидой.

Квартирка регента относилась к храму, где друзья пели, как своеобычный нелегальный склад, хранила вытертые поцелуями иконы, облупившиеся, словно в сахарной пасхальной глазури, части былого иконостаса, потускневшие кадильницы, пухлые ветхие служебники. Квартирка оказывалась не просто жилая, а живая, в ней хоть какую бумажку на воздух положишь, квартирка сама найдет бумажке в себе место, а неугодна ей вдруг бумажка, запропастит ее, что ввек не отыщется. Регент хвалился, что греховные беспутные книги он сжигает азартно. Больше верилось, что сама квартира выбрасывает греховное в особую покатую сосущую щель, а праведное, наоборот, вызолачивает своим густым воздухом, в котором пряный дух поспевшей овсяной каши мешается со смоляным запахом ладана. Квартира умела и пошалить, скажем, могла подложить в спелую овсяную кашу камушек персидской бирюзы.

Квартира Лехи словно была той потусторонней емкостью щели в квартире регента, куда неугодное проваливалось. Только Леха держал тут своей порядок. Квартира его выглядела словно выскобленной, как нутро бочки. Отверженные светом вещи расставлялись, как тертые шашки по обшарпанной доске для простой, но отвлеченной игры.

Леха отправил Филиппа на кухню и вывел к нему Марсианку.

– Марсианка, познакомься, это Олень. И обратно, Олень, это Марсианка, – отчего-то неохотно представил Леха.

Лицо подвижное, вместе будто ломкое и плавкое, как остывающий воск, как лед или как жженый сахар. На чертах гостя можно гадать, как на кофейной гуще: то чертик получится, то ангелок, то старик, то девушка. Лицо недочитанное, как обрывок страницы из приключенческой книги. Угаданные лица по нраву детям. Лицо гостя давно знакомо из детских созерцаний. Настойчивая странность отсылает к детству, а детство любят мусолить разве средней руки писатели. Лицо гостя вызывало досаду ненужного возвращения к забытым странностям. В его неаккуратной кудлатой прическе тоже легко угадывалось лицо.

– Почему он олень? – спросила Нонна Леху.

– Потому что рога еще не отшибли, – ответил Леха лукаво.

– А почему ты марсианка?

– Меня марсианкой называет исключительно Леха, ему так проще меня терпеть, – незлобиво ответила Нонна.

– А зачем он тебя терпит?

– Спроси у него.

– Леха, ты зачем ее терпишь?

– Сам не в курсе… Чтоб ты спросил, – отозвался Леха. – Спит она в другой комнате, а я никогда до другой комнаты не доползаю. Каждую ночь ползу, ползу, но пока не дополз.

– Сколько же тут комнат?

– Две и есть. Забирай ее!

– Комнату?

– Щас, комнату! Марсианку эту забирай к едрене-бене из комнаты.

– Вариант, – предостерег Филя.

– Ну и забирай нах!

– Я же и заберу, – не уступал Филя.

– Спой, Олень! Спой про оленя! – умиленно, потирая наколки на предплечье, попросил Леха. Ему делалось спокойно и радостно оттого, что Марсианка от него того глядишь свалит. Он устал от полнолуния, от полномарсия и полновенерия, и полнох… – Спой, б..!