Даниил Мордовцев - Двенадцатый год

• Название: Двенадцатый год
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: Литература 19 века
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-6191-0

Грозен был год 1812-й. Пришел на землю Русскую Наполеон-корсиканец, и застонала земля, содрогнулась от топота конского. Сшиблись драгуны французские с русскими уланами. Эскадроны один за другим понеслись стройно, ровно, словно на параде. Ноги в стременах, сабли в руках, а в сердце – огонь! Так и мчались они, пока в ряды их не ворвалась смерть…

Могла ли дочь славного гусара Дурова усидеть на месте в такой роковой момент? Осенней ночью, да с полною луною в придачу, простившись лишь с котом Бонапартом, псом Робеспьером да косматою дворняжкой по кличке Вольтер, храбрая кавалерист-девица покинула отчий дом и подалась в казаки. А куда ж еще? Кто еще может защитить родину-матушку, коль на земле такой «кабак» начался?..

Роман «русского Вальтера Скотта», Даниила Мордовцева, по праву считается одной из самых ярких и живых книг из истории героических дней, о которых уже второе столетие «недаром помнит вся Россия».

---

– Ну, теперь в путь, Алкидушка! – сказала девушка, быстро вскочив в седло и гладя шею коня своею маленькою ручкой. – Давай теперь пику, Артем.

Артем, старый денщик ее отца, простоватый малый, более боявшийся барского коня, чем самого барина (потому что Алкид сразу узнавал, когда Артем был хоть немного под хмельком, и в это время Алкид в грош не ставил Артема, часто выгонял из конюшни и даже драл за волосы). Артем подал своей молоденькой госпоже казацкую пику.

– Теперича вы, барышня, в акурат казак, – сказал он, ухмыляясь.

– Да, Артемушка? – радостно спросила девочка.

– Лопни глаза-утроба… Сам Анапарт испужается.

– Ну, прощай, добрый Артем… никому не говори, что видел меня здесь.

Она сунула ему что-то в руку, тронула коня и скоро скрылась из глаз своего добродушного оруженосца, который изумленно качал головой:

«Уж и Пилат-девка! Вот разбойник – сущий Пилат… а добрая…»

Несколько времени девушка скакала быстро, как бы чувствуя за собою погоню – погоню прошлого, погоню своего детства, погоню женщины-рабы, от которой она отрекалась, убегала… Чем лихорадочнее она скакала, тем мучительнее отзывалась в ней эта боязнь возврата и тем явственнее слышалось ей, будто ветер свистит в уши: «Не уйдешь от себя… не уйдешь от женщины, не ускачешь от рабства… Судьба женщины найдет тебя и в поле, и в море… Под грохот ядер, в пылу битвы – скажется в тебе женщина…»

Месяц между тем скрылся. Ночь становилась все мрачней и мрачней. Дорога пошла темным сосновым лесом, где и закаленному в бедах и опасностях мужику стало бы страшно… При едва заметном просвете так и кажется, будто от гигантских сосен протягиваются косматые руки, косматое чудовище трясет длинною бородою и грозится охватить невидимыми руками… «Злой Керемет… косматый Керемет…» – вспоминаются девочке рассказы о лесном духе.

И она гонит от себя эти воспоминания… «Я на воле… я свободна… мне принадлежит весь мир… Я сама взяла свободу, драгоценнейший дар неба, сама завоевала ее – и сохраню до могилы, до последнего издыхания… Папа мой милый, добрый, слышишь, как кричит к тебе мое сердце? Как оно голубем, ласточкой вьется у тебя под окном?.. Прощай, мой незабвенный учитель… Я ворочусь к тебе, мой папа, но не раньше, как стану лицом к лицу с гордым корсиканцем и когда буду иметь право сказать тебе: „И я билась против Бонапарта“».

2

На другой день отец и мать девушки, ночной путешественницы, собрались к утреннему чаю вместе с другими членами семьи.

– Что ж Надежды нет? Она вечно пропадает! – резко говорит смуглая, сухая женщина средних лет с серыми, тоже какими-то словно сухими глазами и сероватыми от серебра седины волосами. – Позовите ее.

– Да ее нет в комнате, – тихо отвечает отец девушки. – Она, верно, гуляет.

– Гуляет! Ты ее избаловал так, что девчонка совсем от рук отбилась. Ты ее видела, Наталья? – обратилась она к горничной, стоявшей у порога.

– Нету, матушка барыня, не видала… Когда я пришла к ним в комнату сегодня, чтоб убрать, так и постелька их не смята, – знать не ложилась совсем, – робко отвечала горничная Наталья, теребя передник.

– Что ты врешь? Я сам ее вчера на ночь благословил, – заметил отец девушки.

– Прекрасно, прекрасно – нечего сказать, хорошо себя ведет девка, – ворчала мать. – Ну, ступайте с Артемкой – ищите ее по горам да по долам.

Горничная вышла.

– Отлично воспитали вы свою дочку, – обратилась она к мужу. – Уж, поди, сбежала с кем-нибудь… пора уж – вчера шестнадцатый год пошел… Да такой батюшка чему не научит…

– Не батюшка, а матушка, скажи, – возразил отец.

– Как матушка? Разве я девку избаловала?

– Да, ты избалуешь! Поедом ешь бедного ребенка.

В это время в комнату вошла Наталья, дрожа всем телом.

– Ох, Господи! Ох, Казанская! – стонала она.

– Что с тобой? Что это такое? – с испугом спросил отец девушки.

– Капотик барышнин, и рубашечка ихняя, и штаники ихние…

– Ну, что ж? Говори – не мучь.

– Бабы принесли, у Камы, у самой воды подняли…

– Господи!

Как помешанный, он выбежал на двор, крича растерянно:

– Вестовые! Рассыльные! скорее давайте невод… сети тащите… она утонула! Надя моя! Надечка!

И он бросился через сад к Каме. Собаки, поняв, что случилось что-то необыкновенное, может быть, даже что-нибудь очень веселое, с визгом и лаем кинулись за барином, опережая его и бросаясь на все – и на воробьев, и на голубей, и лая даже на воздух, на небо.

Вестовые также поняли, в чем дело, и мигом притащили к реке сети, достали лодки.

– Закидывай ниже! Завози глубже! – кричит несчастный отец, бегая по берегу и поминутно бросаясь в реку.

Волокут сеть… вытаскивают на берег… скоро вся вытащится…

– Ох, живей, живей, батюшки!

Страшно… А если ее нет там!.. А если она там – мертвая, мертвая, холодная, бездыханная?

– Нету их там, барин, – робко говорит Артем, приближаясь к своему господину. – Не ищите.

– Что ты?

– Не там барышня – оне не утонули.

– Что? Что ты говоришь?

– Оне кататься уехали… И Лакиту взяли…

– Ты сам видел?

– Сам… я был вчера выпимши за здоровье барышни и уснул… Так они Лакиту-то сами изволили взять.

Страшный камень свалился с сердца… Она жива… она не утонула… Она поехала кататься – ах, разбойник девчонка, как напугала… Но зачем тут этот капот? Новое сомнение закрадывается в душу. Зачем платье и белье брошено у воды?

Он велит продолжать закидывать сети, а сам идет в комнаты дочери… Да, действительно, постелька не тронута, не помята. Кот Бонапарт жалобно мяучит – опять становится страшно… Она так дрожала вчера, так нежно ласкалась к отцу… Она что-нибудь задумала. На стене нет сабли: новое предположение, что она что-то задумала и, может быть, уже исполнила. На столе брошены ножницы.

Нет ли записки?

Нет, на столе ничего не видать. Разве в столе?..

«Боже мой! Это ее волосы, ее локоны! Все обрезаны!.. Надя! Надя! Девочка моя! Что с тобой? Где ты?»

И, целуя волосы дочери, он залился горькими слезами. Казалось, что он целует локоны мертвой, похороненной.

«Дитя мое! Где ты? Где ты, моя радость, мое сокровище?»

А сокровище это уже пятьдесят верст отмахало. Она нагнала казачий полк на дневке – туда-то и стремилось ее необузданное воображение. Полк шел на Дон, к домам, на побывку, и имел дневку в небольшом селении на Каме.

Встретив казаков, которые вели коней на водопой, девушка приосанилась на седле и, подъехав к донцам, приветствовала их своим детским голосом:

– Здравствуйте, атаманы-молодцы! Бог в помощь!

Странно прозвучал в утреннем воздухе этот металлический голосок, – так странно, что казаки невольно остановились и удивленно посмотрели на этого диковинного мальчика. Что это такое? С виду, по одежде – казачонок, малолеток, барчонок, и конь добрый, горской породы, черкесский конь, дорогой – казаки знают толк в своих боевых товарищах – одним словом, «душа добрый конь»… И чекмень казацкий добрый, хорошего сукна, и пика добрая, и посадка добрая, казацкая, атаманская… А собой – как есть девочка: груди высокие, перетяжка – в рюмочку, голосок – словно птичка звенит… Фу-ты пропасть! Откуда оно выскочило? Тут кони ржут – пить хотят, а тут птичка щебечет – личишко беленькое, словно сейчас из яичной скорлупы вылупилось, глазенки черненькие. Ах, чтоб тебя разорвало! Вот штучка невиданная!

Казаки отдают честь. Переглядываются: «Здравия желаем!»

А «оно» опять щебечет:

– Скажите, как мне найти вашего полковника?

– Это Миколай Михалыча?

– Да, Каменнова.

– Вон тамо-тка, где часовой стоит, – зеленые ставни.

– Спасибо, братцы.

И «оно» поехало дальше, а казаки, разинув рты, глядят ему вслед.

– А и бесенок же какой! Кубыть и большой ездит.

– А поди еще кашку с ложечки учится есть.

– Вылитая девочка.

– А посадка не наша, не казацкая.

– Да, это гусарская посадка… Иж и дьяволенок же!

Когда дьяволенок подъезжал к зеленым ставням, указанным ему казаками, из ворот вышли офицеры и остановились при виде молоденького всадника. Этот последний, ловко осадив коня, отдал честь офицерам совершенно по-военному.

– Я желаю говорить с полковником Каменновым, – молодцевато прощебетал он и зарделся, как девочка.

– Я к вашим услугам, – отвечал полный брюнет с черными, ласкающими глазами.

Офицеров не менее, как и казаков, поразил голос и вся наружность приезжего. Но он так ловко соскочил с седла, бросил поводья на луку седла так умело и изящно и так дружески сказал коню: «Смирно, Алкид», который и встал как вкопанный, что все это разом расположило их в пользу таинственного гостя.

– Что вам угодно? – спросил полковник ласково.

– Я приехал просить вас, полковник, чтобы вы взяли меня в ваш полк.

– Вас! В полк!.. Да вы ребенок, – извините, пожалуйста.

– Нет, господин полковник, я уже не ребенок… я могу владеть оружием…

– Но простите, я не знаю, кто вы…