Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью 2.0

• Название: Из Магадана с любовью 2.0
• Автор: Владимир Данилушкин
• Жанр: Русское современное

Свежая версия популярной книги, которая разошлась по примерно 30 электронным библиотекам и вызвала читательский интерес. Рассказ «Снег на голову» перепечатан в «Библиотечке „Нового мира“». В «бумажном» виде книга разошлась тиражом около 1000 экземпляров.

---

– Причем тут это? Где эта комната?

– В центре, возле областной милиции. Один из первых каменных домов. Понюхаешься с магаданской коммуналкой. Когда-то люди одной семьей жили, а нынче нравы пожухли. Петропалыч тоже в бараке обретался. Очень уживчивый тип: всем помогает, услужить готов. А ведь кого-то хлебом не корми, дай прокатиться на чужом горбу. Во, анекдот, запиши.

…Двое суток дрых, просыпался, глядел в потолок, засыпал. Даже не ел. Один в комнате, никто не войдет, не ворвется, даже не постучит. Впервые сам по себе. В пятницу Женя собрал мальчишник по случаю отъезда. Мы с Володей заявились с белым импортным вином, вспоминали студенческие времена, когда на последние деньги любили попировать в ресторане, ощущая собственную значимость на грешной земле. Володя любил пустить пыль в глаза, заставить позавидовать бешеным, как я теперь понимаю, мифическим деньгам. Сманивал ребят на Север, и я один, наивный, купился.

Женя улыбнулся, мне вспомнилось, что на материке он живет, чуть ли не в одном доме с моей матерью. Более того, год назад Володя уже знакомил нас, когда ходили в театр и пили там полусухое шампанское. Я вспомнил его жену Галю, крашенную блондинку, но тоже симпатичную, и сам спектакль.

– Если тебе что маме надо передать, так не стесняйся, я запросто.

– Ты, Жека, отвези кетину от моего имени, – попросил Володя. – Мама его мне очень нравится. Да и тебе тоже, помнишь? А денег не хватит, вышлю.

– Само собой. Кстати, знаешь, у меня в тот отпуск приятный казус произошел. Деньги кончились, вина выпить не на что. Надеваю с горя другой пиджак и нахожу в нем сотню. Пустячок, а приятно.

– Ты вон ему расскажи. Хохмы записывает. Хочет книжку издать.

– Да, такая бы вмиг разошлась. Был у меня один знакомый, тоже в тетрадь заносил секретным кодом. Две тысячи собрал.

– Есть такие, что сами сочиняют. Я такие ищу.

– Не все понятные. А вот был на Атке, знаешь, двести кэмэ от Магадана. И Рыркайпий есть на Чукотке. Так вот анекдот. Встречаются в порту двое. Ты откуда? С Рыркайпия. Знаю, там ветры-южаки, а ты? Я с Атки. Знаю, там люди задом наперед ходят. Можно смеяться. То есть гораздо южнее, а ветер не приведи господи. Граница географии, Колымское нагорье там начинается, вот и ветер, там бы ветростанцию поставить. – Женя слегка рисовался, но меньше, чем мы с Володей. Приедет, буду его навещать. В комнате такая тишина, что я вспоминаю вчерашние реплики громко и отчетливо, будто записанные на магнитофон.

Могло же так случиться, что так бездарно провел два выходных дня, а уже ночь, не поправишь, не нагонишь. Как там поживает Петропалыч? Ничего, встречусь в конце недели. Но столкнулись через месяц. Он оброс неровной рыжей бородой и нацепил черные очки. Устроился дворником при новой гостинице. Была у него крохотная служебная комнатка, убежище. Звал его один дачу на Гертнера сторожить, корм задавать его свиньям. На эту работу обычно бичей за бутылку нанимают.

Следующие три года, за которые мы с женой создали свой хрупкий, не дай Бог, сглазить, мир, наш мальчик научился ходить и говорить, Петропалыч жил, смирившись со всем, что ему предлагали обстоятельства. Равнодушно прошел через развод, в результате которого Валентина получила комнату в своем тресте и выменяла на получившиеся метры двухкомнатную, поставила Петропалычу лежанку.

Однако он сутками кантовался в своей конуре, варил суп из пакета, а то и вовсе обходился без закуски. Научился говорить сам с собой и для себя рисовать. Альбомы с фотографиями и пакеты с кинопленкой перенес в сторожку, но распечатать так и не решился. Однажды посетил Валентину и увидел на кухне незнакомого мужчину в майке и шлепанцах. «Ты, папаша, извини, мы с Валей тут поженились, а разрешения у тебя не спросили». Петропалыч напрягся, свекольно покраснел, но не проронил ни слова, напился воды из крана и ушел.

Вскоре он умер от остановки сердца. Когда хоронили, Валентина была в строгом черном платье, красивая и строгая, как икона. Должно быть, суетливое мелкое сошло с нее, обнажив затаенную тонкую суть, которую Петропалыч, поскольку был художником, видел всегда.

Рыбаку укор, укорище – не берется

споро – скоро, кора-корюшка…

Навага… на Ваганьковском,

Нет, Марчеканском,

Сраженный коварством,

И отчасти пьянством,

Рыбак возлежит.

И чайка морская,

Рыдая навзрыд,

Нервно кружит

Над пространством,

Где он зарыт.

Где горели старые скаты

И звенели кайла и лопаты,

Извините,

Тишины и безмолвья раскаты…

Ну и ветер соленый бежит

Кособоко,

Пепел скорбно кружа,

Над могилой его неглубокой —

Как межа.

Тонкой сажи бегут завитушки,

По грязным сугробам —

Как посмертные почеркушки,

Из соснового гроба!

Я молчу и цежу, не дыша,

Из большой закопченной кружки

Спирт.

Ша! Упокойся, же с миром, душа! —

Слышится голос бомжа…

Да его не разбудишь из пушки —

Спит!

Я не знал, что буду так горевать о нем. Сколько было потом могил в моей магаданской жизни, это первая. Кто бы знал, что скоро умрет в Москве Елена. И что в собрании анекдотов мне захочется сделать главу «Магаданский мартиролог», чтобы сохранить хоть крупицу памяти о каждом, кого знал, о нас, смешных и неуклюжих. Которые имели наглость и дерзость любить и ошибаться, мелко подличать и крупно великодушить, сокращать кому-то жизнь и себе, и так короткую, как у мотылька однодневки. Самое забавное, хоть год за полтора идет, жизни хватает не на пухлый роман, а лишь на короткий анекдот, чтобы не успеть надоесть другим. Я так и не узнал, как называются ее духи. Когда появились в городе кришнаиты, (голодранцы и шпана с колокольчиками), они завезли какие-то индийские курения, которые многое напомнили, я даже два раза пробовал читать их книгу о переселении душ.

Кто же знал, что лет десять спустя, получу передаваемую из рук в руки свою книжку, которую дарил Петропалычу. На титульном листе он пририсовал мой шаржированный портрет и накалякал дрожаще: «Будешь сладким, заклюют, будешь кислым, заплюют». А ниже еще более неразборчиво: «Они хотят тебе помогать. Не верь им. Сначала они порежут тебя на куски и съедят, а потом оплачут слюнявыми, сопливыми слезами». Захотелось встретиться с Валентиной, но она, воинствующая трезвенница, говорят, умерла от цирроза печени.

О Петропалыче напоминают неожиданные вещи. Вот мы в гастрономе стоим с приятелем Валерой, стараниями его была добыта каска, в которой так повыступал Петропалыч в мастерской своего друга. У меня дела в типографии, но есть часок, который можно с пользой провести, отстояв в очереди за субпродуктами: так называются сердце, печень, мозги. Мне хочется поговорить с Валерой о скандалах с пересадкой внутренних органов, якобы похищенных у магаданских покойников, но он перехватывает инициативу:

– Ты тоже толстый. Небось, тоже ливер шалит. В самолет не пускают. А ведь смотри, какие подлецы, печень на продажу выставили, а оленьи языки куда дели? Вон мешок лежит, а из него, убей меня, он самый торчит! Девушка, взвесьте мне, пожалуйста, килограмм языков!

– Да это пересортица. Случайно попало.

– Вот случайность и взвесьте. Пересортицу. И нечего мне спину морочить.

И я туда же, надуваю щеки, строю из себя. Под шумок впервые за многолетнее пребывание в Магадане получаю порцию языков, прощаемся, историк грузно шагает к своей «Волге». Больше я его в живых не увижу.

Елена, рассказывал Петропалыч, однажды примкнула к небольшому возлиянию после работы и довольно резво выдула бутылку армянского коньяку, голос ее становился все выше и выше, доходя до щенячьего визга. Она вспоминала больших писателей местного масштаба, кому дала путевку в жизнь и в искусство. Потом открыла верхний ящик стола и вытошнила туда всю бутылку вместе с закуской. Конфуз, но женщина вспоминается именно в этой ситуации. Возможно, из-за ущербности моей натуры. Одно утешает, что, возможно, такое восприятие свойственно не только мне. Человек раскрывается и в конфузе, становится милее и ближе, не всем же подвиги совершать.

Главбух тоже умер, оставив на черных юморных скрижалях свой анекдот. Вызвали его в военкомат. Прозвучала команда: «Товарищи офицеры!» Всем надлежало встать по стойке «смирно» перед большим начальником. А вы что сидите? А я стою! Из-за малого роста это вовсе никому не заметно.

Самое, быть может, потрясающее, как умер заместитель ответственного секретаря газеты Костя М. Прямо на рабочем месте. И тогда его начальник – ответсекретарь Б.Н. – один из самых остроумных людей Магадана того времени, кстати, вскоре также поглощенный ненасытной колымской землей, сказал: «Извини, Костя, нам газету делать надо. Она ждать не будет». Отодвинули мертвого и продолжили чертить макеты и читать полосы. Газета и впрямь не могла ждать, фабрика слов дымилась и плевалась раскаленным свинцом. А шутка, согласитесь, достойна уст Нерона.