Татьяна Ильдимирова - Нежность. Сборник рассказов

• Название: Нежность. Сборник рассказов
• Автор: Татьяна Ильдимирова
• Жанр: Русское современное

Несколько историй о нежности, юности и предвкушении любви. «Мне хотелось написать залитую солнцем историю о мгновениях счастья – как невидимая паутинка, повисшая в летнем воздухе. Бродя по незнакомым улицам, я думала о своих героях. Я мысленно рисовала линии их жизней, я видела их перед собой, как собственное отражение в зеркале, знала о них больше, чем о самой себе, смотрела на город их глазами»…

---

– Мы однажды говорили о тебе. Она же прекрасно тебя помнит, расспрашивала, где ты живешь, чем занимаешься. Я ей сказала, будто ты замужем.

Во рту привкус горькой лимонной цедры:

– Зачем было врать?

– Просто сказала. Подумаешь, а что такого-то? – бабушка отворачивается к окну и поглаживает листья лимона. У нее на подоконниках целый ботанический сад. – И потом, ты тогда дружила с этим своим архитектором. У вас вполне могло получиться. Все к тому и шло. Мы с дедом ждали приглашения на свадьбу. Я даже купила вам чайный сервиз, – чем дольше она говорит, тем острее звучит в ее голосе обида. – Если хочешь, можешь увезти, что ему пылиться…. На антресолях коробка….

Она явно считает меня неудачницей. Мне хочется уйти, хлопнув дверью. Ненавижу чувствовать, что мое, нутряное, пытаются раскопать, проанализировать и раскритиковать, а я не могу защититься: бабушка старая, бабушка не вечная, она беспокоится, она меня любит и все такое. А я сижу перед нею, как оплеванная, и жалею о том немногом, что ей рассказала. Язык мой – враг мой.

– Там, в кладовке, остались твои вещи, – говорит она. – Посмотри, может, что заберешь.

На часах половина десятого. Мама ушла к подруге, дедушка на балконе читает газеты. Он увлечен желтой прессой и ежедневно скупает в киоске всю макулатуру, откуда можно узнать о проявлениях сверхъестественного: будто Фокс Малдер, все жаждет новых доказательств посещений нашей планеты инопланетянами.

– Лара! – окликает он меня. – Вот тут пишут, что у вас под Рязанью на полях снова нашли загадочные круги. Обязательно почитай!

В кладовке обитают два пакета и картонная коробка с моими вещами. Я высыпаю одежду на пол и понимаю, что это те самые шмотки, которые я в свой прошлый приезд просила отнести в Красный крест. Бабушке всегда было трудно расставаться с одеждой, если та, по ее мнению, еще носить можно. Здесь мой бирюзовый костюм с огромными золотыми пуговицами, купленный на ночном рынке Новосибирска специально для экзаменов. Леопардовая водолазка, джинсовая рубашка с гипюровыми вставками, растянутый лыжный свитер, узкие черные джинсы, посеревшие от многочисленных стирок, майка с «Титаником», летние туфли на огромных каблуках (в них я каждый раз натирала ноги) – весь тот ужас, который я носила в старших классах до переезда. Бабушка сохранила даже лиловый мохеровый капор, купленный в девяносто седьмом году по тогдашней моде, под фиолетовый пуховик, похожий на огромное стеганое одеяло: помню, пух из капора постоянно лез мне в рот. «Может, еще поносишь», – сказала бабушка, и в ее голосе не было сомнения, что однажды наступит день, когда мне, непутевой, будет нечего надеть на голову, кроме этого несчастного капора. Мне хочется обнять ее и попросить прощения за то, что редко звоню, считаю глупостями ее вегетарианство и йогу, что в детстве не съедала ее суп, а выливала его в унитаз, что до сих пор не вышла замуж и ей приходится врать обо мне, что мне совсем не нужен с любовью выбранный ею чайный сервиз – я не зову гостей в свою крохотную квартирку на окраине города, обставленную такой же дешевой шведской мебелью, как множество других квартир. И обнять, знаете, как маленькая девочка – головой уткнувшись ей в живот.

Роюсь в картонной коробке – две анкеты, заполненные дворовыми подружками, блокнот с рисунками и текстами песен, маленький альбом с марками (собирала в третьем классе), похвальные грамоты за отличные успехи и примерное поведение, диплом за первое место на конкурсе чтецов (Асадова декламировала со слезами на глазах, о рыжей дворняге), читательский билет в детскую библиотеку, телефонная книжка, ни один из номеров в которой мне больше не нужен, десяток кассет и большая фотография восьмого «А», на которой у меня закрыты глаза, а Санька волком смотрит в камеру. Почти все из этого пойдет на выброс: ненавижу лишний хлам. Пачка школьных тетрадей, невесть зачем сохраненных, вот – по химии за девятый класс: мои каракули, куча давно забытых формул, а в середине лежит розовое сердечко, открытка на Валентинов день. «Вы лучший», – написала я когда-то и у самого почтового ящика, висящего в школе у дверей в столовую, передумала отправлять открытку. Боялась, что Вы узнаете меня по почерку.

***

Мне грустно смотреть, как меняется город. Дело не в новостройках, которые расползаются во все стороны, словно щупальца спрута, а в исчезновении любимых мест. Не имело права закрываться кафе около универсама, где продавали вкуснейшее мороженое в металлических вазочках и густой молочный коктейль. Нет больше магазина «Букинист», в который я ходила на охоту за недорогими книгами. Казалось бы, кому сейчас нужен видеосалон – вместо него открылся очередной суши-бар. И да, я люблю суши, но от пропажи того волшебного места, куда мы, второклассники, тайком от родителей ездили на сэкономленные деньги, чтобы посмотреть «Кошмар на улице Вязов», мне немного не по себе.

Я иду мимо своей старой школы и почти решаю заглянуть внутрь, прогуляться по коридорам, найти кого-то из наших учителей. Но у самого крыльца (раньше здесь стояли корыта, в которых ученики, забывшие сменку, мыли уличную обувь, обтирая ее тряпками) вспоминаю, что сегодня воскресенье, и прохожу дальше. В окнах столовой виднеются те же самые голубые столы и стулья, что были у нас. Едва доносится запах пшенной каши, не выветрившийся со вчерашнего дня. Когда-то мы ненавидели дежурить по столовой, брезгуя вытирать со столов липкие лужи какао и остатки размазанного обеда.

Виталий Алексеевич, я знаю, что Вы давно не работаете в этой школе. Санька писала мне, что Вы уволились вскоре после моего отъезда. И потом, когда у нас дома появился интернет, долгое время я ежедневно набирала в поисковике Ваши фамилию и имя: первой выпадала страница местного университета: Арсентьев В. А., доцент. Несмотря на это, я обхожу школу и смотрю на окна кабинета химии на втором этаже. Мне приятно на них смотреть, хотя там давным-давно нет ни нас, ни Вас.

Я помню, словно это было вчера, зеленые парты и таблицу Менделеева на стене, и бюст великого химика, и запах реактивов, и рисунки на своем столе, и растопыренные кактусовые лепешки в горшках, и как противно чешутся ноги от шерстяных колготок под брюками (опаздывала на урок, не успела снять в раздевалке). Вы сидите за столом и читаете журнал, пока мы пишем контрольную. Для меня Вы по-своему (то есть по-моему) красивы: округлое, без острых углов, лицо, внимательные серые глаза, завидно густые ресницы. На Вас голубая рубашка в полоску, темные джинсы и кроссовки – один шнурок развязался. Я смотрю на Вас и чувствую, что я – Ваша. Все, что есть во мне хорошего, готового любить, жаждущего держать за руку, гладить по щекам, пальцами приглаживать широкие кустистые брови, всем телом прижиматься, своим затылком впечатываться туда, где Ваши ключицы, – это все для Вас.

«Виталий Алексеевич, а вы пойдете сегодня на нашу дискотеку?» – спрашивают с задних парт. Сегодня – день Святого Валентина, едва ли не самый главный праздник для тех, кому до шестнадцати. «Нет, Жанна, вам там и без меня будет с кем потанцевать», – отвечаете Вы с лукавой улыбкой, не отрываясь от журнала. Звонок. Поспешно дописываю решение. Сейчас будет ненавистная физкультура, перед которой надо переодеваться на глазах у других, потом нарезать круги по стадиону и потной, липкой идти на последний урок. Неделю назад кто-то забросил мою юбку в раздевалку к мальчикам, и все смеялись.

Иду дальше, через футбольное поле (на туфлях остается грязь от вчерашнего дождя), срезаю дорогу через детский сад, выхожу на улицу (здесь была кулинария, куда мы на большой перемене бегали за пончиками с повидлом) и сразу вижу Вас. Или мне только кажется? Вы стоите спиной ко мне на остановке и раньше, чем я успеваю понять, отчего так зашлось сердце, Вы заходите в дверь автобуса.

Я успеваю влететь следом. Краем глаза отмечаю, что Вы сели на первое сиденье, и остаюсь на задней площадке. Я стою спиной к Вам и не могу собраться с силами и подойти. Даже повернуться страшно. Сердце глухо бухает, как громкая музыка вдалеке, а воздух вокруг делается горячим и плотным.

Вы не видите меня, а я здесь. Это я, Лариса. Когда-то Вы учили меня химии. Я отвечала Вам у доски, от волнения заикаясь и забывая слова. Вы взяли меня под руку у школьных ворот, чтобы я не поскользнулась на раскатанной ледяной дорожке. Может быть, Вы помните, как в эпидемию гриппа мне стало плохо на Вашем уроке, и Вы отвели меня к медсестре, придерживая за плечи? И уж наверняка Вы не забыли, как я свернулась клубочком в Вашей кровати, укрытая с головой? Я притворялась спящей и со страхом думала, ляжете Вы рядом со мной или нет.

Мы переехали через мост: автобус неспешно везет нас в спальный район. Мимо проплывают пожилые коренастые дома, бетонные заборы, заборы, заборы – промзона – и снова дома. В автобусе пахнет бензином, перегаром и копченой рыбой. Я оглядываюсь: Вы что-то читаете – кажется, журнал. У Вас по-прежнему на редкость хорошая осанка, а шея трогательно торчит из кашне. К Вам всегда хотелось подойти и поправить шарф.