Георгий Березко - Ночь полководца

• Название: Ночь полководца
• Автор: Георгий Березко
• Жанр: История

---

- К новому году женские подарки давали, - снова заговорила Клава. Конфеты мы сразу съели, одеколон тоже кончился...

Голикова опустилась на пол перед мешком, желтые волосы ее осыпались густыми завитками на лицо, открыв гладкий затылок.

- Вот они! Нашла! - крикнула девушка и, как флажком, махнула длинными светлыми чулками. Потом бросила их на колени Маше.

- Фильдеперсовые! - удивившись, сказала та.

Натянув чулок на руку, она пошевелила пальцами по невесомой, прозрачной ткани.

- Х-хорошие чулки, - заметила Аня.

- Возьми себе, Маша! - закричала Голикова, счастливая от собственной щедрости.

- Ты с ума сошла, - сказала Рыжова и медленно вынула пальцы из чулка.

- Будешь у нас вся в шелку! - радовалась Клава.

Маша подняла на нее глаза с расширившимися в полусумраке зрачками.

- Ни за что не возьму... Тебе ведь подарили...

- Непрактичные они в наших условиях, - сказала Максимова.

- Зато гигиеничные, - передразнила ее Голикова. - Ну, возьми... Хоть один чулок возьми!

- Что я с одним буду делать! - изумилась Маша.

- А мы их разрежем, зашьем, и получатся носочки. Две пары... В туфлях никто ничего не заметит...

- Потом, потом, - сказала Маша и покраснела, подумав вдруг, что ее в носочках может увидеть Горбунов.

- Н-носочки даже лучше, - заметила Маневич. - Лето с-скоро, жара...

Девушки уселись за стол; Аня пригласила Максимову, и Маша скрепя сердце подчинилась этому. На столе поблескивала красноватая бутылка портвейна, лежали в раскрытом кульке розовые круглые конфеты. То и другое Рыжова достала-из своего мешка. Откупорив вино, она разлила портвейн по кружкам, стараясь, чтобы всем досталось поровну.

- Мне так много н-не надо, - сказала Аня.

- Один раз можно... Ничего, - разрешила Голикова.

- За победу, сестрички! - громко сказала Маша.

Лица у девушек стали серьезными; все чокнулись и отпили по глотку.

- Ничего себе, - одобрила Клава.

- Я кагор хотела купить, нигде не нашла... - важно сказала Рыжова.

- Ешьте, а то опьянеете, - посоветовала Дуся.

Подруги принялись закусывать, потом снова выпили, на этот раз - за Машу. Консервы были быстро съедены, вскоре опустел и кулек. Но Максимова не обнаруживала желания покинуть общество, и Маша с тоской подумала, что новая сестра так и не оставит их до самого утра, когда надо будет отправляться на работу.

"Ну, иди, иди спать... - твердила про себя Маша, пристально глядя на Максимову, словно внушала ей. - Пора уже... Иди в свой угол..."

Как будто подчинившись, Дуся вдруг поднялась, но не ушла, а пересела ближе к Рыжовой.

- Как Москва выглядит? - спросила она.

- Изменилась Москва, - сухо ответила Маша.

- Разрушений много?

- Нет, особенно не заметно... - Вспомнив о Москве, девушка смягчилась. - Совсем другая стала Москва. Не видно нигде былых витрин - заколочены досками, заложены мешками с песком. На Ленинградском шоссе баррикады стоят, рогатки.

- На Ленинградском шоссе?! - испуганно переспросила Клава.

- Университет очень пострадал... Помнишь, Аня, мы с тобой в садике там сидели, студенткам завидовали?..

- В с-седьмом классе когда учились...

- Ну да, семилетку кончали... Нет больше ни садика, ни решетки. А манеж напротив весь в оспе от осколков.

- Так, - сурово сказала Дуся.

- Людей стало меньше на улицах, - продолжала Маша. - Дома стоят неприветливые... По ночам огонька нигде не увидишь. Как будто к бою все приготовилось. Только радио весело гремит.

Она на секунду задумалась и вдруг мечтательно улыбнулась.

- Красавица Москва! Как я прощалась с нею! Целый день ходила по знакомым улицам, смотрела... На метро до Сокольников проехала.

Маша вздохнула негрустно от полноты ощущений. Ибо никогда раньше, кажется, ей так не нравился город, в котором она родилась, жила, училась. Самая суровость нового облика столицы заставляла девушку сильнее почувствовать свою любовь к ней.

- Ну, чего немцам надо было, чего полезли на нас? - сказала Клава.

- Еще н-наплачутся, - строго проговорила Аня. Ее тонкие, похожие на ласточкины крылья, брови сошлись у переносицы.

- За Москву, за любимую! - предложила Маша.

Подруги снова чокнулись и выпили вино, оставшееся в кружках.

- Увидим ли ее снова к-когда-нибудь, - оказала Аня.

- Если и умрем, так за родину, за правду, - проговорила Клава, беспечально блестя добрыми, захмелевшими глазами. - Что нам себя жалеть, что у нас - дети, муж?

- И деньги на сберкнижке не лежат, - добавила Маша.

Девушки минуту помолчали, испытывая удовольствие оттого, что видят и слушают друг друга, сидя все вместе, одним кружком. За окном простиралась фронтовая ночь; бутылка вина стояла на столе. И это особенно нравилось девушкам, так как было вещным знаком их независимости и вольности. Видимо, чтобы не уступать мужчинам, следовало не только воспринять их достоинства, - это представлялось не таким уж трудным, - надо было также усвоить их пороки.

- Ох, веселые денечки! - вырвалось у Клавы.

И подруги заговорили все сразу громкими, оживленными голосами. Клава подсела к Рыжовой и, взяв ее за руку, кричала о том, что не согласна больше оставаться в медсанбате и хочет служить на передовой; Аня, улыбаясь, сообщила, что ей обещано место в одном из батальонов.

- Веселые денечки! - повторила Маша.

Она снова подумала о любви Горбунова, и ее словно омыла теплая волна... Но не потому, что сама она привязалась к этому человеку, - ей было ново и весело сознавать себя любимой. Ее как будто уносил на себе быстрый поток больших событий, интересных встреч, отважных поступков, чистых побуждений... Самая опасность вызывала особенное, обостренное чувство жизни. И даже трудный быт казался теперь Маше полным прелести необычайного.

Максимова, наконец, встала и вышла из комнаты. Маша проводила ее загоревшимся взглядом.

- Ох, сестрички! - начала она. - Если бы вы только знали... - Она умолкла, заслышав шаги в сенях.

Дуся, широкая в плечах, плотная, вернулась, неся охапку соломы.

- Ты о чем? - спросила Голикова.

- Так, ничего, - сказала Маша.

Надо было устраиваться на ночь, и девушки вышли из-за стола. Маневич расстелила на соломе плащ-палатку, потом подошла к подругам. Она немного косолапила, ставя носки внутрь. Взявшись за руки, обнявшись, девушки постояли несколько секунд, как бы прощаясь с вечером, который был так хорош и уже кончился.

- Песен не попели, жалко, - сказала Клава.

Аня переставила коптилку на край стола, чтобы не так темно было в углу, где подруги собирались спать. Сидя на шумящей, потрескивающей соломе, они стаскивали сапоги, снимали гимнастерки. На троих было одно одеяло, и поэтому его разостлали поперек; ноги покрыли шинелями.

- Прямо не верится, что я опять с вами, - тихо сказала Маша. Она лежала посредине, между Клавой и Аней.

- Я так рада, - прошептала Голикова, привлекая голову Маши к себе на круглое, мягкое плечо.

Слышалось ровное, спокойное дыхание Максимовой. Она лежала на самом краю общей постели и, кажется, уже уснула. На столе клонился, вытягиваясь, огненный лепесток коптилки. И сумрак, наполнявший комнату, слабо покачивался на бревенчатых стенах.

- Совсем спать не хочется, - в самое ухо Маши сказала Голикова.

- И мне не хочется, - шепнула Маша.

"Сейчас я им все расскажу", - подумала она, вздохнув от сладкого волнения... Приподнявшись на локте, она попыталась удостовериться в том, что Максимова действительно спит.

- А знаешь, я из пулемета стрелять научилась, - сообщила Голикова.

- Не ври, - сказала Маша.

- Мне капитан Громов показал...

- Кто это Громов?

- Ты его не знаешь... Артиллерист один.

- Он н-ничего себе, - заметила Аня.

Клава села, поджав под себя ноги, покосилась ка спящую Дусю и, низко наклонившись над Рыжовой, еле слышно сказала:

- Он мне объяснился вчера.

- Объяснился? - не сразу переспросила Маша. Ее собственная новость оказалась как бы похищенной у нее, и девушка почувствовала себя уязвленной.

- То есть не совсем объяснился, но дал понять, - прошептала Голикова; глаза ее в полутьме казались огромными.

- Как это дал понять?

- По-всякому... Сказал, что у него голова кружится, когда я рядом стою. Потом про руки мои говорил, про волосы.

- Ну, а ты что? - спросила Маша заинтересованно.

- Он меня обнять хотел, я по рукам ударила, - радостно сказала Голикова.

- И все?

- Потом он меня обнял... Мы в сенях стояли... Там темно... Ну, и поцеловал... Потом я вывернулась и убежала.

- Пошляк он, твой Громов, - проговорила Маша, так как ей действительно не понравилось то, что произошло с Голиковой: это не отвечало ее собственным смутным ожиданиям, и девушка была обижена не столько за подругу, сколько за самое себя.

Голикова помолчала, не понимая, почему событие, доставившее ей столько удовольствия, не обрадовало самых близких ей людей.

- Отчего же пошляк, если я ему нравлюсь? - выговорила, наконец, она.

- Стыдно об этом думать сейчас, - сказала Маша, испытывая даже некоторое мстительное удовлетворение от того, что говорит это подруге, опередившей ее своим рассказом.