Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Вошедший сам

• Название: Главная тайна горлана-главаря. Вошедший сам
• Автор: Эдуард Филатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4425-0012-7

О Маяковском писали многие. Его поэму «150 000 000» Ленин назвал «вычурной и штукарской». Троцкий считал, что «сатира Маяковского бегла и поверхностна». Сталин заявил, что считает его «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи». Сам Маяковский, обращаясь к нам (то есть к «товарищам-потомкам») шутливо произнёс, что «жил-де такой певец кипячёной и ярый враг воды сырой». И добавил уже всерьёз: «Я сам расскажу о времени и о себе». Обратим внимание, рассказ о времени поставлен на первое место. Потому что время, в котором творил поэт, творило человеческие судьбы. Маяковский нам ничего не рассказал. Не успел. За него это сделали его современники. В документальном цикле «Главная тайна горлана-главаря» предпринята попытка взглянуть на «поэта революции» взглядом, не замутнённым предвзятостями, традициями и высказываниями вождей. Стоило к рассказу о времени, в котором жил стихотворец, добавить воспоминания тех, кто знал поэта, как неожиданно возник совершенно иной образ Владимира Маяковского, поэта, гражданина страны Советов и просто человека.

---

Лариса Рейтер

Не удивительно, что Лариса закрутила роман с нарком-военмором, заявив о нём:

«С Троцким умереть в бою, выпустив последнюю пулю в упоении, ничего уже не понимая и не чувствуя ран…»

А Фёдор Раскольников осенью 1918-го стал членом Реввоенсовета Республики.

Житие победителей

В это время Анатолий Мариенгоф, продолжавший служить в издательстве ВЦИКа, познакомил Сергея Есенина со своим давним (ещё гимназическим) приятелем Григорием Романовичем Колобовым, который тоже приехал из Пензы. В Москве по-прежнему свирепствовал жесточайший жилищный кризис, поэтому оба пензенца снимали комнату у московского инженера, пустившего их к себе из-за боязни уплотнения. Вскоре к их коммуне присоединился и бездомный Есенин.

Григорий Колобов работал секретарём при помощнике Чрезвычайного уполномоченного ВЧК. Иметь отношение к чекистам, а уж тем более работать на Лубянке в ту пору было весьма и весьма престижно.

Мартин Иванович Лацис (Ян Фридрихович Суд барс), член коллегии ВЧК, руководивший подавлением левоэсеровского мятежа в Москве, опубликовал 1 ноября в чекистском журнале «Красный террор» статью, перепечатанную 25 декабря в «Правде». В ней, в частности, говорилось:

«Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора».

Газета «Утро Москвы» в номере от 4 ноября 1918 года дала высказаться другому высокопоставленному чекисту – Якову Христофоровичу Петерсу, который во время отставки Феликса Дзержинского замещал его на посту председателя Чрезвычайной комиссии:

«Всякая попытка русской буржуазии ещё раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которыми побледнеет всё, что понимается под красным террором».

Стоит ли удивляться, что, читая подобные высказывания, очень многие россияне содрогались – ведь гражданская война разгоралась уже вовсю.

Как тут не вспомнить Василия Витальевича Шульгина (того самого члена Государственной думы, который вместе с Александром Ивановичем Гучковым принимал отречение Николая Второго). О Шульгине Константин Бальмонт написал (в 1934 году):

«В нём нечто фантастическое: в нём
Художник, патриот, герой и лирик,
Цинизму гимн и воле панегирик,
И, осторожный, шутит он с огнём».

А Василий Шульгин, абсолютно не шутя, написал (в книге «Дни. Воспоминания», вышедшей в Белграде в 1925 году) о тех россиянах, которые рвались «истребить буржуазию как класс» и при этом ещё «стать всем»:

«У всех было одно лицо: гнусно – животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство…

Пулемётов! Пулемётов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе, и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…

Увы – этот зверь был… его величество русский народ».

А вот каким представлялся Шульгин Владимиру Пуришкевичу, написавшему на него эпиграмму:

«Твой голос тих, и вид твой робок,
Но чёрт сидит в тебе, Шульгин.
Бикфордов шнур ты тех коробок,
Где заключён пироксилин».

Сам Пуришкевич, приговорённый к четырём годам общественных работ, в мае 1918 года был освобождён по амнистии и уехал на юг – помогать разворачиваться Белому движению.

В сентябре 1918 года генерал Владимир Фёдорович Джунковский, которого арестовали сразу же после покушения на Ленина и содержали в Таганской тюрьме, неожиданно был вызван к Феликсу Дзержинскому. Глава ВЧК стал расспрашивать бывшего товарища (заместителя) министра внутренних дел царской России и шефа жандармского корпуса, как была организована охрана Николая Второго. Затем попросил поподробнее изложить всё это на бумаге. И Джунковский стал писать в своей камере о том, как охранялся российский царь. Среди прочего Владимир Фёдорович написал, как в царской России поддерживали футуристов и им подобных, поскольку власти полагали, что пусть лучше молодёжь восхищается стихотворцами, которые размалёвывают себе лица и ходят в жёлтых кофтах с воткнутыми в петлицы редисками, чем увлекается террористами, стреляющими в министров и губернаторов.

Примерно в это же время (в сентябре 1918 года) по Садовой улице Петрограда шёл трамвай, и в нём случайно встретились Зинаида Гиппиус и Александр Блок. По воспоминаниям Зинаиды Николаевны, Блок спросил её:

«– Подадите ли вы мне руку?

– Лично – да. Только лично. Не общественно.

– Благодарю вас… Вы, говорят, уезжаете?

– Что ж… Тут или умирать – или уезжать. Если, конечно, не быть в вашем положении…

– Умереть во всяком положении можно…»

Гиппиус имела в виду ^положение» Блока, пошедшего служить большевикам.

А вот идейные анархисты, разогнанные большевиками в Москве, советской власти служить не стали. Они (в том числе и Иуда Соломонович Гроссман-Рощин) перебрались к Нестору Махно и приняли участие в повстанческом движении Екатеринославской губернии.

В этот момент на Баку вновь начала наступать Кавказская исламская армия, и в ночь на 14 сентября английские войска оставили город. Бакинских комиссаров освободили из тюрьмы, и они на пароходе «Туркмен» отправились в Астрахань. Но команда корабля изменила курс и привела его в Красноводск, которым управляло социалистическое рабочее правительство. Комиссаров вновь арестовали и приговорили к смертной казни. В ночь на 20 сентября двадцать шесть бакинских комиссаров были расстреляны.

Первые критики

Свою «Мистерию» (по мере её написания) Маяковский, конечно же, читал Брикам. Те высказывали свои замечания, в том числе, надо полагать, не только положительные. Так, появление в пьесе персонажа, явно пришедшего из поэмы «Человек» и ассоциировавшегося с самим Маяковским, вряд ли было по душе слушателям.

– Зачем опять раздражать Горького? – вполне могли сказать Маяковскому Брики. – Ведь если он в пух и прах раскритиковал твоего «Человека», значит, встретит в штыки

и «Мистерию».

В ответ Маяковский приводил отзывы Андрея Белого и Бальмонта, которые отнеслись к «Человеку» с восторгом.

– Андреева заведует театральным отделом! – напоминали поэту. – От неё будет зависеть очень многое.

А Маяковский говорил о том, как Мария Фёдоровна благожелательно к нему всегда относилась:

– Не может же она так резко измениться!

Видя, что Маяковский с критикой не соглашается, Лили начинала сердиться.

Впрочем, стоп!

Всё это – всего лишь плод нашего воображения. Были ли на самом деле такие споры, неизвестно. Поэтому поищем лучше факты, которые подтверждаются документами.

В автобиографических заметках «Я сам» главка «19-й ГОД» начинается фразой:

«Езжу с мистерией и другими вещами моими и товарищей по заводам».

Обратим внимание на то, как написано слово «мистерия» – с маленькой буквы. В названии пьесы оно даётся с большой, а слово «буфф» – с маленькой: «Мистерия-буфф». Однако сам Маяковский (на афишах спектакля) написал название пьесы с двумя большими буквами: «Мистерия-Буфф».

Почему?

Буквы «Б» и «М» были в ту пору знаковыми, так как обозначали две партии – победившую и проигравшую: большевиков и меньшевиков.

Пойдём дальше. «Человек просто» – персонаж в пьесе весьма ответственный. Но среди действующих лиц «Мистерии-буфф» он занимает последнее (седьмое) место, а на третьем стоит «Дама-истерика». Что это за образ? Ей всё не по душе, всё ей не нравится, и она, «ломая руки, отделяется от толпы» и восклицает (в первом действии):

«Послушайте, / я не могу!
Не могу я среди звериных рыл!
Отпустите меня / к любви, / к игре».

Во втором действии «Дама-истерика» именуется совсем по-западному и предстаёт перед нами так:

«Мадам – истерика…всё время путающаяся под ногами, заломила руки».

Слов у неё по-прежнему очень мало – всего несколько фраз:

«И опять и опять разрушается кров,
и опять и опять смятенье и гул…
Довольно! /Довольно! / Не лейте кровь!
Послушайте, я не могу!»

На этом роль «Дамы-истерики» завершается – «нечистые» отправляют её в трюм ковчега, и больше она на сцене не появляется. Впрочем, в её поведении нет ничего особо истеричного. И оба появления этой Дамы никакого влияния на развитие сюжета не оказывают. Она вообще как бы лишний персонаж. Но Маяковский её в пьесу всё же включил.