Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

• Название: Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам
• Автор: Эдуард Филатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4425-0010-3

О Маяковском писали многие. Его поэму «150 000 000» Ленин назвал «вычурной и штукарской». Троцкий считал, что «сатира Маяковского бегла и поверхностна». Сталин заявил, что считает его «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи».

Сам Маяковский, обращаясь к нам (то есть к «товарищам-потомкам») шутливо произнёс, что «жил-де такой певец кипячёной и ярый враг воды сырой». И добавил уже всерьёз: «Я сам расскажу о времени и о себе». Обратим внимание, рассказ о времени поставлен на первое место. Потому что время, в котором творил поэт, творило человеческие судьбы.

Маяковский нам ничего не рассказал. Не успел. За него это сделали его современники.

В документальном цикле «Главная тайна горлана-главаря» предпринята попытка взглянуть на «поэта революции» взглядом, не замутнённым предвзятостями, традициями и высказываниями вождей. Стоило к рассказу о времени, в котором жил стихотворец, добавить воспоминания тех, кто знал поэта, как неожиданно возник совершенно иной образ Владимира Маяковского, поэта, гражданина страны Советов и просто человека.

---

Почему?

Скорее всего, Брики получили приказ задержаться в Германии. Их присутствие в Москве, как посчитал кто-то из гепеушных начальников, было нежелательным.

И Маяковский выступил в Берлине всего только один раз (в первых числах сентября). Об этом выступлении оставил воспоминания поэт и писатель Вадим Андреев, сын знаменитого писателя Леонида Андреева:

«На сцене Маяковский был один и весь вечер – не помню даже, был ли перерыв – заполнил чтением своих стихов и разговорами с аудиторией, стараясь сломить неприязнь, что ему не всегда удавалось. Он начал своё выступление словами:

– Прежде чем напасть на Советский Союз, надо вам послушать, как у нас пишут. Так вот – «слушайте», – и он превосходно прочёл замечательный рассказ Бабеля «Соль».

Впечатление от этого рассказа было огромное.

После сравнительно недолгого чтения своих произведений – я помню только, что он читал отрывок из «Флейты-позвоночника», «Прозаседавшиеся» и опять «В сто сорок солнц» – начались разговоры с аудиторией. Кто-то крикнул:

– Почему вы больше не надеваете жёлтой кофты?

Маяковский ответил сразу, не задумываясь:

– Вы хотите сказать, что я на революции заработал пиджак?

В зале засмеялись. Маяковский улыбнулся и, переменив тон, очень серьёзно начал объяснять, что всему своё время – было время кофтам, а теперь вот пиджакам, так как советская литература занята теперь гораздо более серьёзным делом, чем дразнение буржуев. Помню, что, обращаясь к сотруднику «Накануне», он сказал несколько слов в защиту небольшой книжки Брика «Не попутчица», незадолго перед тем неодобрительно этой газетой прорецензированной».

Упомянутые строки «В сто сорок солнц» – это самое начало стихотворения «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче», в котором провозглашалось:

«Светить всегда, / светить везде…
Вот лозунг мой – / и солнца!»

После этого выступления Маяковский, видимо, получил приказ поскорее вернуться на родину. И 15 сентября он сел в поезд, направлявшийся в Ригу.

Перед тем как покинуть Берлин, поэт отправил письмо за океан – Давиду Бурлюку:

«Дорогой Додичка!

Пользуюсь случаем приветствовать тебя. Шлю книги. Если мне пришлёте визу, буду через месяца два-три в Нью-Йорке…

Твой В. Маяковский.Сегодня еду на 3 месяца в Москву».

Как естественно и просто! Пожил месяц-другой в Германии, дела потребовали – вернулся в Москву. Пришлют визу – отправится в Америку!

При этом заметим, что, согласно тону, в котором написано это письмо, Маяковский не просто возвращался домой, на родину, а как бы «заезжал» туда на время («на 3 месяца»), чтобы вновь отправиться в очередной вояж.

В тот же самый день, когда поезд увёз Маяковского из Берлина, в Москве состоялось заседание президиума Центральной Контрольной Комиссии, на котором было принято решение:

«а) Войти в политбюро с предложением об отстранении т. Краснощёкова и других лиц, причастных к злоупотреблениям в Промбанке.

б) Торгово-промышленной инспекции возбудить совместно с ГПУ формальное следствие в отношении лиц, злоупотребления которых доказаны».

Маяковский прибыл в Москву 18 сентября.

Чуть больше года работал он в ОГПУ, и эта работа доставляла ему пока сплошные удовольствия. Самой большой неприятностью был роман Лили Брик и Краснощёкова, но и тут всё потихоньку утрясалось. Уколы критиков, продолжавших публиковать свои впечатления о творчестве поэта-футуриста, были намного больнее. Вот почему, узнав, что Лев Троцкий только что выпустил новую книгу, посвящённую литературе и литераторам, поэт сразу же приобрёл её.

Глава третья. На пороге нововластия

Мнение наркомвоенмора

В связи с тем, что в конце 20-х годов прошлого века Лев Троцкий был объявлен злейшим врагом советской власти и выслан из страны, память о нём основательно вытравляли. Его произведения изъяли из книжных магазинов и библиотек и безжалостно уничтожили. Поэтому в советских книгах, посвящённых Маяковскому, Троцкого не цитируют, словно наркомвоенмор никогда не высказывался о творчестве поэта-футуриста, поэта-комфута, поэта-лефовца.

А между тем Лев Давидович Троцкий не только говорил о Маяковском, но и посвятил ему целый раздел своей книги, вышедшей в конце лета 1923 года.

Заглянем в неё.

Книга, можно сказать, программная, так как посвящена самой злободневной в тот момент теме – это видно не только по названию («Литература и революция»), но и по фразе, которая являлась посвящением:

«Христиану Георгиевичу Раковскому, борцу, человеку, другу, посвящаю эту книгу.

14 августа 1923 года».

Биографический энциклопедический словарь:

«РАКОВСКИЙ Христиан Георгиевич (настоящие имя и фамилия Крыстю Стан чев) (1873–1941), политический деятель, дипломат. С 1889 – в европейском социал-демократическом движении. В 1918 – председатель Временного революционного правитель ства Украины. Один из основателей Коминтерна, член ИККИ. С 1923 – полпред СССР в Великобритании…»

Своим посвящением Троцкий как бы сразу заявлял читателям, что его другом может быть только борец, который является ещё и человеком.

После этих слов наркомвоенмор сразу же переводил взгляд на поэзию, ища в ней «борца» и «человека», которого можно было бы зачислить в свои «друзья». Но, увы:

«Годы революции стали годами почти полного поэтического безмолвия. ‹…› Мы получили, правда, «Двенадцать» Блока и несколько произведений Маяковского. Это кое-что, намёк, скромный задаток, но не уплата по счетам истории, даже не начало уплаты».

Как видим, «Мистерию-буфф», которой Маяковский так гордился, Троцкий даже не упомянул. А ведь поэт, выступая 30 января 1921 года на диспуте «Надо ли ставить «Мистерию-буфф?»», напомнил:

«…вывел её на свет божий Анатолий Васильевич Луначарский в своей книжке «Речь об искусстве», где он писал: «Впервые в истории мировой революции дана пьеса, идентичная всему ходу мировой революции»».

Народный комиссар по военным и морским делам как бы слегка «подправил» народного комиссара по просвещению, написав, что в первые годы революции на литературном фронте не было ничего выдающегося:

«Литература после Октября хотела притвориться, что ничего особенного не произошло, и что это вообще её не касается. Но как-то вышло так, что Октябрь принялся хозяйничать в литературе, сортировать и тасовать её».

И тут Троцкий сразу же дал понять, что ему очень хорошо знакомы не только те стихотворцы, которые провозглашали себя революционным авангардом российской поэзии, но также и их популяризаторы (толкователи):

«В своей книге о футуристах Чуковский, у которого на языке то, что у более осторожных на уме, назвал по имени основной порок Октябрьской революции: «По внешности буйная, катастрофическая, а по-существу – расчётливая, мозговая, себе на уме»».

Этот же «порок» Троцкий разглядел и у многих литераторов страны Советов, которые внешне буйствовали, клялись в верности Октябрю, а в душе были очень расчётливы.

И ещё Лев Давидович, пожалуй, одним из первых заявил, что судить об Октябрьской революции, об эпохе советской власти потомки будут по тому, как это время отразилось в стихах живших в ту пору поэтов. Лучшим стихотворцем начала правления большевиков в России Троцкий назвал Блока, сказав о нём:

«Конечно, Блок не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался. Но плодом его порыва явилось самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма «Двенадцать» останется навсегда».

От Блока Троцкий перешёл к молодому поколению стихотворцев, сказав, что это – «молодёжь призывного возраста гениев». Среди этой «молодёжи» на первом месте стоял, конечно же, Маяковский, который прославлял себя чуть ли не в каждом своём стихотворении. В книге «Литература и революция» он охарактеризован так:

«Маяковский по сути своей Маяковоморфист, заселяет самим собой площади, улицы и поля революции…

Маяковский атлетствует на арене слова и иногда делает поистине чудеса, но сплошь и рядом с героическим напряжением поднимает заведомо пустые гири. Он всегда стреляет на пределе – а, как известно артиллеристу, такая стрельба даёт наименьше попаданий и тяжелее всего отражается на орудии».

Сатирические произведения Маяковского Троцкий тоже не посчитал образцами истинно революционной поэзии. И с Лениным, певшим поэту дифирамбы за его «Прозаседавшихся», не согласился, заявив: