Наташа Труш - День свалившихся с луны

• Название: День свалившихся с луны
• Автор: Наташа Труш
• Жанр: Русское современное

А что было делать?! Что делать ей, если годы уходят, а ей захотелось, чтобы все было, как у людей? Банально? Банально! Но жизнь очень часто состоит из таких вот банальностей: уютный дом, любимая работа, заботливый муж, здоровые дети. Перечислять можно долго. Но нужно ли? Нужно ли, если все это перечеркнуто одним только заявлением Мишеньки – большого ребенка ее любимого Васи Зиновьева. Нет, Даша не осуждала его за это. Потом поймет. Правда, для Даши это «потом» может быть очень поздно…

---

Сама Даша изредка звонила им из жилконторы – в ее коммуналке телефона тогда еще не было. Но то, что рассказывала она – это одно. Тут доверяй, да проверяй! Поэтому раз в месяц Борюсик появлялся у Даши под каким-нибудь надуманным предлогом. То якобы лампу настольную старую в ее хозяйство пристроить, то покрывало на диван. Дарья дары принимала, так как ей один раз четко и грамотно объяснили: это нормальная человеческая помощь.

– У тебя комнатка пустая, а у нас – излишки. А мы хорошо знаем, что такое переезд и обустройство, правда, Борюсик?!

Спорить с Томочкой было бесполезно. Да Даша и не спорила. И спасибо им, помогли обставить ей ее норку «излишками» так, что у Даши стало уютно, и все необходимое для жизни было.

– Борис Ефимович, здравствуйте! – Даша улыбнулась.

– Здравствуй, Дашенька. – Климов как-то странно посмотрел на нее, и устало вздохнул. – Как ты?

– Я – хорошо. А вы? Борис Ефимович, что-то случилось? С Томочкой? С Володей?

Дашку было не провести. Она по природе своей была чуткой и интуитивной. Сразу поняла, что Борюсик к ней не просто поболтать – чайку попить. От него каким-то горем тянуло.

Он и в самом деле отказался от чаю. И сказал:

– Даша, я к тебе с плохими вестями…

Он мог и не договаривать. Она догадалась обо всем. Родители…

Она часто думала о том, что такой образ жизни до добра не доведет. И знала, что не далек тот день, когда все кончится. Иногда она казнила себя, называла бессердечной, призывала себя иметь милосердие к ним. Иногда порывалась собраться и поехать домой, забрать мать и отца, привезти их в Петербург, а тут вылечить, и…

Никакого «и». Никакого «и» уже больше никогда не будет. Дашка думала, что по отношению к родителям у нее все внутри давно очерствело, столько боли и горя принесли ей эти самые близкие люди.

А оказалось – нет. Ничего подобного! Оказывается, она жалела их и любила, просто боялась показать им это, потому что они в пьяном угаре не поняли б ее порывов. И себе боялась признаться, что это так. И сейчас, узнав от дяди Бори Климова, что родителей больше нет, она забыла про все свои обиды на них, про сломанное детство, и накатившееся на нее снежным комом большое сиротство хлынуло из глаз солеными слезами.

Климов гладил ее тяжелой горячей рукой по русой голове, которую Дашка уронила на сцепленные в замок до побелевших костяшек пальцы, и что-то говорил. Она слов не разбирала. Плакала. Потом вытерла рукавом глаза и нос, и, не глядя на Борюсика, сказала:

– Ехать надо…

– Не надо. Даша, это случилось две недели назад. Ты же понимаешь, нам не сразу сообщили. Пока в деревню, пока оттуда нам… Вот такой испорченный телефон. А ехать не надо…

Да, ехать ей было некуда. И не к кому. Подружка Люда и ее приятель Андрей Мурашов, тихонько поженились и уехали в подмосковный Жуковский. Там у Андрея жил дядя. С его помощью Андрей поступил учиться в какой-то крутой столичный вуз. Даша не очень поняла из Людкиного письма – в какой, но учат там чуть ли не на послов-дипломатов.

Была еще тетя Дуся, но ехать в их старый барак, где живет соседка, где все напоминает Даше о ее прошлой жизни. Нет уж, раз хоронить нечего, то и ехать незачем.

Родители Даши – Таня и Алеша Светловы – после хорошего подпития сгорели вместе со своей комнатухой в бараке. Видимо, кто-то закурил в постели. Так, во всяком случае, решил следователь. Да и то, правда: врагов у них не было, кроме себя самих. Угловая квартира Светловых выгорела быстро – только чудом удалось не пустить пожар в остальное жилье, вовремя заметили и потушили. Но хоронить фактически было нечего. И некому. Соседи соорудили на местном кладбище что-то вроде могилки, а потом пили три дня за помин души. И лишь спустя две недели кто-то догадался позвонить в сельсовет в бабушкину деревню Мурино. Там глава администрации Степан Мартынович сообразил, о чем речь идет и передал соседям Дарьиной бабушки весть эту, а они уж и позвонили в Питер Климовым.

– Не надо, Даша, никуда ехать. Помочь ты им уже ничем не сможешь. Раньше-то не могла, а сейчас им другая помощь нужна…

Даша поняла его. В этот же день ближе к вечеру собралась она в храм. Что делать – не знала. Знала, что сама крещеная – бабушка в детстве ее за ручку взяла, и в церковь отвела. Батюшка тогда еще сказал, что имя у Даши правильное, совпадает с каким-то церковным праздником.

Сама она в этом деле не очень разбиралась. Крещеная и крещеная. А тут как открылось ей что-то после Борюсиковых слов. Поняла сразу, какая помощь нужна ее непутевым родителям.

В храме Даша, краснея и заикаясь, спросила у какой-то старушки, что делать ей. Бабушка оказалась правильной и понятливой, направила к батюшке. Даша все думала о том, как рассказать чужому человеку о родителях, о жизни их не праведной, чтобы хоть более-менее приличными выглядели они в ее рассказе, а батюшку увидела, глаза его, руки, и полилось из нее все, как есть, вместе со слезами.

– Крещеные были родители твои? – спросил в конце ее исповеди отец Павел.

– Крест не носили, но крещены были – это точно.

Про то, как отца крестила, бабушка ей сама рассказывала, и от матери слышала, что ее тетка тайком от родителей в церковь водила, где крестили ее и имя дали – Таня. Дело в том, что от рождения она была наречена другим именем. Сумасшедшие, помешанные на Крайнем Севере, родители зафигачили ей имечко в своем вкусе – Челнальдина, что в переводе с тарабарского значило «Челюскин На Льдине». О, как! Родители ее безвылазно сидели на метеостанции, где-то на Таймыре, а Таню воспитывала тетка. Челнальдиной Таня была лет до трех. А потом тетка приложила максимум усилий и выправила племяшке новые документы. Так что в школу она пошла уже Таней. И только родители неизменно называли ее Челналдиной, или коротко – Челкой. В школе ее все так и звали – Челка и Челка. И в училище театральном тоже. Всем нравилось. К счастью, никто не знал его происхождения – уржались бы. Когда Таня со смехом рассказывала эту историю, все думали, что она так шутит.

Даша вспомнила эту историю про мамино имя, и у нее слезы навернулись на глаза…

Отец Павел совершил обряд заочного отпевания. Даша стояла со свечой в руке, горячий воск скатывался по ее пальцам, и боль потихоньку уходила из сердца. Она по-детски успокаивала себя: «Им там хорошо, моим мамочке и папочке. Ведь там нет водки…» И еще подумала о том, что есть какой-то знак в том, что ушли они в иной мир вместе. И впервые от слова «любовь» ее не передернуло…

А за вечерним чаем, который организовала Евдокия Дмитриевна, Дарья вдруг стала рассказывать соседке горькую историю своей жизни. Они засиделись на коммунальной кухне допоздна вдвоем. Алла Сергеевна и Юра, которые крайне редко составляли соседям компанию, в этот день и вовсе отказались от кухонных посиделок – видели, что Даша пришла заплаканная. В душу к ней не лезли, просто сослались на занятость. Дядя Петя на скорую руку перекусил, и поспешил в свою комнату – к телевизору. Тоже, видать, почувствовал, что не до него. И Даша слово за слово разговорилась.

Евдокия Дмитриевна слушала не перебивая, не «ахая» и не «охая», не давая своих оценок событиям Дашкиной жизни, интеллигентно помалкивая, чем расположила к себе Дашу еще больше. А когда расходились на ночлег, сказала:

– Ты не казни их, особенно сейчас. Родителей не выбирают. Они жизнь дали тебе. Вот и живи не как они, а разумно. И счастливо.

– Да где бы его взять, счастья-то… – горестно, как старая бабка, возразила Даша.

– «Где взять»…Самой строить!

А по весне Даша познакомилась с художниками. Они жили в огромной квартире – бывшей питерской коммуналке, прямо под самой крышей. Окна в той квартире были маленькие, округлые сверху, потолки низкие, паркет высох и «пел» под ногами на разные голоса. Даже при дефиците жилплощади, эти хоромы не привлекали никого, и были отданы под мастерскую художника Ивана Сурина. Ваня был личностью не заурядной, и вокруг него кучковались парни и девушки, которые готовы были ему кисти промывать и грунтовать холсты, Да что там! Даже варить для Вани супы и каши, и стирать его уделанные краской портки, лишь бы рядом быть.

Сколько Сурину было лет, не знал толком никто, да и он сам, наверное, тоже. Заросший от макушки до пяток густой шерстью, Ваня был похож на неандертальца. Клочковатая шерсть торчала из прорех на застиранной тельняшке не только на груди, но и на спине, на боках и на плечах, из чего можно было сделать вывод, что на Ване нет живого места, вернее, не волосатого. Буйную гриву Ваня затягивал в конский хвост, а иногда его многочисленные поклонницы сооружали из нее прически, украшая Ванину голову цветными побрякушками-заколками.

Но при всем при этом Ваня был человеком уважаемым, и его периодически приглашали на разные тусовки. Где речь сказать, где живопись свою выставить. Тут уж Ваня, дабы не ударить в грязь лицом, наряжался в выходной костюм, доставал из-под дивана гору не стираных носков-бумерангов, обнюхивал их старательно, выбирал те, что воняли меньше, не всегда попадая в пару. С носками была вечная беда. Зато с галстуками все было зашибись! Галстуков у него было штук сто. Это при том, что галстуки были подарками на все случаи жизни, причем, как мужчинам, так и женщинам. Ваня дарил галстуки на дни рождения, свадьбы и календарные праздники. И этого добра у Вани меньше не становилось, так как ему тоже дарили исключительно галстуки.