Юрий Михайлов - Семь буханок чёрного… Сборник рассказов

• Название: Семь буханок чёрного… Сборник рассказов
• Автор: Юрий Михайлов
• Жанр: Русское современное

«Семь буханок чёрного…» – новая книга Юрия Михайлова. Её герои живут как в советской стране, так и в новой России. Жизнь их складывается непросто: коммуналки, неустроенность, бедность, тяжёлый труд ради выживания… И тем не менее, они по-настоящему любят, умеют крепко дружить и жертвовать собой.

---

– Какая, на хрен, баня, Кать? Как картинку разукрасили всего. Мамка точно прибьёт вечером. А всего-то хотел пяток огурчиков домой принести…

– Валь, так чужое всё это! Как можно-то? Я, думаю, и от отца тебе попадёт…

– Не, батя не тронет меня, он меня уважает… Я за семью стремлюсь.

– Ой, держите меня, устремитель! Вон, папа мешок хлеба привёз, за работу с ним расплатились. Сказал, что кроме денег, целых семь буханок чёрного дали!

– Иди ты! – Не поверил Валька. Встал с дивана, пошёл к кухонному столу, возле которого стоял солдатский вещевой мешок. С ним отец прошёл весь Ленинградский фронт, полтора года госпиталей, в нём привез пять медалей и орден Красной Звезды, а также книжечку, где записано: такой-то такой-то является инвалидом 2 группы. Валька присел на корточки, потрогал зеленоватую парусину, руки ощутили плотные буханки хлеба.

– Кать, умираю, жрать хочу со вчерашнего вечера…

– Подожди чуток, скоро и мама с работы вернётся, и папа дома будет. Хотя папа сказал: Валька придёт, накорми его. Только немножко пусть ест, а то заворот кишок будет…

Мальчик уже не слушал сестру: он умело развязал солдатский узел, завернул края, из мешка глянули головки сразу трёх буханок чёрного хлеба. Запахло ржаной мукой, да такой вкусной, что у Вальки закружилась голова. Он вынул буханку, положил на стол, наклонился и снова завязал мешок. Осторожно взял хлеб обеими руками и понёс, как сокровище, к сестре на диван. Катерина деловито оттирала пальчики от зелёнки.

– Кать, пополам?

– Что ты, шальной, я столько и не съем… Да и ты сразу обожрёшься.

– Нет, Кать, я так хочу есть…

– Да, ешь ты, глупый, ешь… Вон, папа сказал, что товарищ Сталин провёл денежную реформу. Снизил цены повсюду. Теперь, сказал папа, мы заживём хорошо.

Катя еще что-то рассказывала о папе и соседях, отщипывала кусочки от своей половинки хлеба и отправляла в рот. Пропустила момент, когда Валька доел свою порцию и стал смотреть на вторую половинку буханки. Она заглянула в глаза и увидела такой голод, что отодвинула от себя краюху и сказала:

– Ешь, конечно… Но я тебя предупредила о завороте кишок.

…К вечеру у Вальки поднялась температура, он обхватил живот руками и катался по полу, как юла. И папа, и мама, и Катя не знали, что делать: спину ли лечить или от болей в животе спасать мальчишку. Мама побежала к папиной старшей сестре Наталье, монахине, как все её звали за чёрные одежды и вечный тёмный платок на голове. Одинокая, без мужа и детей, она очень любила Вальку, больше всех на свете. Он звал её баба Ната, знал, что она его любит, и крутил ею, как хотел.

Баба Наталья уложила Валентина на родительскую кровать, гладила его живот, шептала молитвы. Тихо-незаметно влила в рот литр воды с касторовым маслом. Потом отец разместил сына на коленях попой кверху, и лекарка резиновой грушей накачала туда тёплой воды, наведённой с кусочком благородного мыла «Красная Москва».

Очистился мальчишка часа за два: из него текло как из утки. Мама напоила больного горячим чаем и уложила вместе с Катей на родительскую кровать. Дети уснули быстро и спали крепко, спокойно, похоже, без снов. Валька разметал руки в стороны, походил на маленький самолётик.

Наталья собралась уходить. Надела белую косынку, поверх неё повязала тёмный платок, обернувшись от двери, сказала:

– Александра, если узнаю, что ты била по спине Валентина, прокляну… Ты меня знаешь: слово моё тяжёлое, свет будет не мил.

– Клянусь на иконе, Наташа! Не била я его… – Мать опустилась на колени, смотрела на тёмный лик родственницы и беззвучно плакала, не вытирая слёз. – В сов-хо-зе огур-цы воро-вали, па-ра-зи-ты…

– Я всё сказала, – донеслось из-за незакрытой входной двери.

…Валька снова летает во сне. Он превращается в маленький самолётик и плавно поднимается к белым облакам. Самолётик с человеческим сердцем. Оно то замирает от ощущения высоты, то начинает учащённо биться, когда стремительно падает на лес, речку, глубокие овраги. А вот и двор со старыми тополями, вороны каркают, сидя на толстых сучьях, тренькает мелодично звонок проходящего возле самого забора трамвая. Голос бабы Наташи, суровый, с хрипотцой: «Александра… прокляну… ну-ну-ну! Слово моё тяжёлое, свет будет не мил… ил-ил-ил!»

«Мама, не бойся, баба Ната хорошая… Добрая… Я знаю!» – Хочет крикнуть Валька, но голос сел, язык колючий, шершавый… Самолётик снова взмывает вверх. Тревоги уходят из маленького сердца. Остаются только ощущения от счастья полёта, радости открытия земли, бесконечно широкой и большой.

Дети и внуки бобыля

Они приехали вдвоём, отец и сын, в середине апреля, в полдень. На тополях едва пробились первые клейкие листочки, их запах дурманил голову. Тёплые весенние волны, завихряясь на высокой насыпи проносящимися грузовыми и пассажирскими составами, обрушивались на нежно-зелёный от молодой травы луг, на дачные посёлки, разбросанные по берегу реки. С другой стороны студёного водного разлива, поднявшегося до максимума от бурно таявшего снега, горячий воздух прорывался с нагретого солнцем поля, что окаймлял Кабаний лес с крутыми оврагами, поросшими мшистыми елями и шелестящими на ветру осинами.

Несколько дней подряд Василий Иванович Лихачёв, живущий на реке постоянно, буквально кожей чувствовал тёплые потоки воздуха, пахнущие землёй и болотом. Они будоражили память, не давали спать, звали в дорогу, ведущую в юность, а, может, и детство: его новым соседом по даче в столь раннюю пору стал белобрысый мальчик, шести – семи лет от роду. Малыш, оставив отца в доме, подошёл к зелёным штакетинам забора, прижался к вертикальной дырке и стал смотреть на террасу, где Василий Иванович, заслуженный дед по количеству четырёх, имеющихся у него внуков, сидел за круглым столиком и пил кофе.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал Василий Иванович. – У кустов малины – калитка… Можете заходить в гости, будем знакомиться.

– Здравствуйте, – ответил без всяких речевых дефектов мальчик, – меня зовут Филипп… Папа зовёт Филипок. С одним «п», так проще. А вас как зовут?

– Как Чапаева… Василий Иваныч. Слышал про Чапаева?

– Нет. А что вы делаете?

– Вот, кофе пью. Да за вами наблюдаю: соседи всё-таки приехали. Надолго ли, молодой человек?

– Папа не решил пока. Но на выходные – точно останемся…

– Филипок! – Имя мальчика с одним «п» донеслось от крыльца соседнего трёхэтажного домины, близко прижавшегося к забору Василия Ивановича. – Ты где?

– Здееесь… Рядом с кустами! – Прокричал мальчик, не поворачивая головы, и задал трудный для пенсионера вопрос:

– А можно звать вас дедушка Василий?

– А у тебя есть дедушка?

– Не знаю… Я никогда не видел его.

– Конечно, можно… А ты знаешь, что дедушек должно быть два?

– Нет… Спасибо, – уже торопливо сказал Филипок и помчался к отцу.

«Вот тебе и фокус, похоже, пятого внука завожу, – улыбнулся Василий Иванович, отпивая остывший кофе. – Упустил за разговором время. Не кофе, а помои. Но, уж больно собеседник-то хорош. Копия мой младший лет двадцать пять тому назад. – Он сделал ещё глоток и переключил мысли на семью. – Что ж, так и будем жить? Я здесь, как старовер Лыков в чащобах Хакасии, который год в одиночестве… Они там, в городе? И что сыновья придумают на это лето? Опять проигнорируют? Старшему, с кровью пополам, вытянув все жилы, купили квартиру: он всё-таки двоих малышей поднимал. Младший, пока учился да жил с нами, помалкивал, доволен был, что у мамки с отцом на всём готовом. А теперь вот женился, обрёл голос: продай да продай жильё и дачу, купи им трёхкомнатную квартиру, а себе – „однушку“, да на первом этаже, чтоб подешевле было. Всё равно, мол, помирать скоро… Так и сказал.»

Василий Иванович не смог сдержать то ли стона, то ли всхлипа на вдохе, его крупные плечи затряслись, будто от кашля: «Боже мой, кровь ведь моя, как я тебя любил, белоголового… И куда, куда всё девалось? Одна ненависть и злоба остались. Не хватило бы денег на такой расклад, нет!! – Почти прокричал забытый всеми отец и дед. – В конце-то концов, ты живёшь в моей квартире, – мысленно обратился он к младшему сыну. – Я понимаю: тоже двоих растишь… Но я-то нигде оказался? В семьдесят с гаком – торчу на садовом участке. Прости меня Анфиса, царствие тебе небесное, но хорошо, что не увидела всё это. А я – не бабка: постирай, поняньчись, сготовь, накорми малышей… Значит, никому не нужен? Вот дарственную не оформил, не отдал тебе дачу. А куда бы пошёл тогда? В канализационный люк, бомжевать? Господибожемой, страшно-то как. Ведь я – известный учёный, публицист. Старший сын тихо и незаметно ушёл и младшего потерял…»

– Есть, кто живой? – Во внутренней калитке дачного забора, распахнутой настежь, стоял высокий, статный мужчина лет тридцати с небольшим. – Не помешал? Можно к вам, «для познакомиться»?