Николай Энгельгардт - Окровавленный трон

• Название: Окровавленный трон
• Автор: Николай Энгельгардт
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-5385-4

Действие романа происходит в конце XVIII века во времена правления Павла Первого. Привычный образ императора – тупого солдафона и полоумного деспота, помешанного на муштре и смотрах, подозрительного и кровожадного, – рушится с первых же страниц книги. С одной стороны, это мечтатель, нежный и любящий муж и отец. С другой – неуравновешенный, деспотичный человек, власти которого нет границ, приступы ярости и гнева его непредсказуемы. Придворные интриги, искренняя любовь и холодный расчет, заговор против императора Павла и его гибель – вот о чем увлекательно рассказывает книга известного историка, писателя и публициста Николая Александровича Энгельгардта (1867–1942).

Другое название книги: «Павел Первый»

---

Император сам то становился в позицию S, то в позицию Z, искусно показывая разницу.

Оркестр играл знаменитый менуэт d'Exaudet и Павел Петрович сиповатым своим голосом стал подпевать слова:

Cet étang
Qui s'éteng
Dans la plaine.
Répéte au sein de ses eaux
Les verdoyants armeaux,
Où le lampre s'enchaine
Un ciel pur.
Un azur
Sans nuage,
Vivement s'y réfléchit,
Le tableaux s'enrichit
D’ima-a-a-age.[2]

Император сделал низкий реверанс на последнем слове вельможам, которые, расплываясь в улыбках, подхватили нестройными, старческими голосами припев, случайно имевший как бы прямое указание на опасность постоянной перемены настроения властелина.

Mais, tandis que l'on admire
Cette onde ou le ciel se mire.
Un zéphyr
Vient ternir,
Sa surface
D'un souffle il confond les traits.
L'éclat de tant d'objets
S'effa-a-a-ce.[3]

К старым голосам вельмож присоединились молодые – прелестных монастырок, – и следующую строфу за императором напевала, улыбаясь, вся зала:

Un désir
Un soupir,
О, ma tille.
Peut aussi troublez un coeur
Où se peiut la candeur?
Où la sagesse brille
Le repos.
Sur ces eaux,
Peut renaître;
Mais il se perd sans retour
Dans un coeur dont l'amour
Est mai-ai-aitre…[4]

Вся зала разнообразно присела в глубоком реверансе вместе с императором.

И выражение лица и замечания императора передавались придворным, и они восторгались, в то время тайно предаваясь разнообразным чувствам: одни – опасениям, другие – надеждам. Восхищение императора не может ли стать возвращением фавора? Тем более что, казалось бы, Нелидовой, если платонизм отношений ее к государю не выдуман, нечего и делить с новой фавориткой… Так думали, конечно, те, кто не знал характера Екатерины Ивановны.

Сторонники Лопухиной, как сенсуалисты, не переставали питать уверенность, что двадцать лет всегда возьмут верх над сорока годами. Однако они не могли не отдать должного маленькой фаворитке. Нельзя было заметить лет в оживленном огнем вдохновения личике ее и в движениях стройного, маленького тела. Она влекла к быстрым ножкам своим восхищение зрителей. Что же, если мгновенная прихоть причудливого властелина опять переменит положение шахмат и сложившиеся уже сочетания придворных партий!.. Менуэт принимал неожиданно политическое, даже европейское значение…

Императрица сияла, обрадованная успехом Екатерины Ивановны, так как фавор ее не отнимал Павла Петровича у семьи. Граф Кутайсов и граф Ростопчин с трудом скрывали неудовольствие.

Невольно взоры всех с танцующей пары переходили на новую фаворитку, ее отца и мачеху. Но князь Лопухин, казалось, не замечал происходящего, беседовал со своими старыми друзьями, Гагариным и Долгоруковым, которых он с семьями побудил переселиться из Москвы в дома, стоявшие рядом с его, на набережной. Княжна Анна Петровна в белом воздушном хитоне стояла у пьедестала статуи какого-то античного героя, остановив рассеянно-задумчивый взгляд глубоких, выразительных глаз на изменчивой картине вечернего неба в противоположном окне. Возле нее рассыпался с французскою живостью в болтовне конногвардеец, шестнадцатилетний хорошенький мальчик, граф Александр Иванович Рибопьер. Красота Лопухиной носила кроткий, меланхолический характер. Выросшая в Москве, чуждая двору и свету в эту минуту Анна Петровна была далеко от великолепной залы. Вспоминались ей родные липы московской усадьбы, игры детства и товарищ этих игр бывший в эту минуту далеко при армии, начинавшей свой марш по Европе.

X ПЕРВЫЙ ВАЛЬС

Император выразил Екатерине Ивановне восхищение, когда танец был окончен. Затем он сказал несколько слов графу Кутайсову, который с довольным видом направился к оркестру, а потом подошел к графу Рибопьеру и что-то ему передал.

Рибопьер сейчас же с глубоким поклоном пригласил княжну Анну Петровну Лопухину на ее любимый танец – вальс.

Шепот легким шелестом пробежал по рядам придворных. Теперь опять настроение переменилось. Те, кто было уныли, – просияли, другим стало понятно, что всегда рыцарственный в отношении женщин император Павел хотел выказать тонкую учтивость к отставной фаворитке, но не более. Дамы были взволнованы. В первый раз в присутствии августейших особ должен был исполняться модный танец. Этим окончательно снимался запрет с вальса, что составляло само по себе событие большой важности.

Диц повел по струнам волшебным смычком своим и запел сладко и воздушно льющуюся мелодию, постепенно вступали прочие инструменты, и мелодия росла, усложнялась, вновь слабела и вновь гремела, и упоительное кружение звуков подняло и покорило все сердца.

Уже полный вечер стоял в садах, и небеса гасли и белели с каждым мгновением. Золотой полоской блеснули вершины дерев, блеск сошел с них, и сады погрузились в тень. В огромные открытые окна теплые волны душистого воздуха почти не вливали освежения. Но звезды не проступали на небе. Белая, северная, болезненно-загадочная ночь ложилась на стогна столицы, молочным морем окутывая Смольный и удвояясь в беломраморном зале. Еще страннее теперь сияли огни бесчисленных свеч. Они придавали какой-то мертвенный оттенок лицам. Старческие черты проваливались синеватыми пятнами теней и казались осклабленными черепами. Но и молодые цветущие лица поблекли и призрачно изменились. Чудесно изменилась и княжна Лопухина, но изменилась к лучшему. Ее матовая бледность стала сверкающей белизной слоновой кости. Подхваченная ловким кавалером, она понеслась по окружности зала в свободном его пространстве, и ее черные кудри развевались как змеи, ее черные печальные глаза стали бездонно глубоки, она вся была страсть и упоение и, казалось, упав на руки юноши, переносилась волшебной силой вдохновения.

Смычок Дица то рыдал, то замирал упоительно, то молил, то грозил, то смеялся, и в растущей мелодии появлялось что-то сатанинское. И тогда казалось, что это не девушка танцует, а чародейка в ночные часы совершает чарования, носясь волшебными кругами.

– Да, это не менуэт! – шептали пораженные и плененные зрители.

Новая сила, новая власть, новая жизнь входили с этими звуками, с этим танцем, и как наивны теперь казались поклоны и грациозные повороты и все ухищрения старого танца, последнего менуэта отходящего прошлого!..

Екатерина Ивановна Нелидова вздрогнула при первых звуках ненавистного ей вальса и затем уже не могла отвести глаз от соперницы. Сначала ей все казалось только неприличным и безобразным в этом грубом мещанском танце: и близость кавалера к даме, дерзко обнимающего ее талию, и эти сплетшиеся их руки, и однообразные па и повороты. На что тут было смотреть? Чем любоваться? Где искусство? Пристойно ли исполнить перед очами императора низкую пляску грубых немецких ярмарок и базаров! Все чувства ее были оскорблены.

– Quelle bassesse! Quelle bassesse! – шептала она с горечью.

И что сделалось с Дицем? Что такое он играет? Краска залила под румянами щечки маленькой фаворитки. Звуки скрипки первого скрипача его величества казались ей крайне неприличными, даже дерзкими. С живостью перевела она взгляд с танцующей пары на императора. К величайшему своему удовлетворению, она заметила, что император, во всяком случае, доволен не был. В самом деле, при первых звуках вальса, при первых кружениях пары император Павел Петрович характерным жестом вздернул голову и лицо его выразило удивление и почти неудовольствие. Но, увы! Это было недолго! Вдруг ноздри его стали раздуваться, глаза засверкали насмешливым огнем, щеки втянулись и губы искривила гримаса, он стал потирать руки, переступать с ноги на ногу и, поворачиваясь в разные стороны, подмигивать окружающим придворным. Те, в свою очередь, подхватывали и повторяли ужимки императора, как верное зеркало, и скоро зала представляла интересную сцену многих вельмож и генералов, в допотопных мундирах, с буклями и косичками, подпрыгивающих, потирая руки, и так резко помахивающих головами, что косички летали в разные стороны. Екатерина Ивановна отлично знала и ненавидела это странное, почти шутовское состояние Павла Петровича, этот полуискренний, полупритворный насмешливый восторг. В эти минуты сказывалась в нем, быть может, кровь его отца, Петра Третьего, в таком виде, с трубкой в зубах и со стаканом пунша в руке выходившего на балкон, кобенившегося и кривлявшегося там на соблазн народу, как паяц в ярмарочном балагане.

– Quelle bassesse! Quelle bassesse! – с горечью повторяла Екатерина Ивановна.

Но скоро звуки и кружение ненавистной соперницы стали внушать ей чувство гнетущей тоски и ужаса. Прыжки и повороты императора становились все резче, все нелепее, а вслед за ними и повторявших их придворных, отлично знавших, что нельзя было больше угодить императору, как делая вид, что совершенно понимаешь все его жесты и непостижимые восклицания. Звуки скрипки Дица принимали все более томительно-страстный, волшебно-заклинающий характер, одуряющая власть кружения охватывала Нелидову, всю свою ненависть соединившую на кружившейся в прозрачном белом хитоне со змеями – черными кудрями – дьяволице.