Николай Энгельгардт - Окровавленный трон

• Название: Окровавленный трон
• Автор: Николай Энгельгардт
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-5385-4

Действие романа происходит в конце XVIII века во времена правления Павла Первого. Привычный образ императора – тупого солдафона и полоумного деспота, помешанного на муштре и смотрах, подозрительного и кровожадного, – рушится с первых же страниц книги. С одной стороны, это мечтатель, нежный и любящий муж и отец. С другой – неуравновешенный, деспотичный человек, власти которого нет границ, приступы ярости и гнева его непредсказуемы. Придворные интриги, искренняя любовь и холодный расчет, заговор против императора Павла и его гибель – вот о чем увлекательно рассказывает книга известного историка, писателя и публициста Николая Александровича Энгельгардта (1867–1942).

Другое название книги: «Павел Первый»

---

Государыня засыпала ласками прелестного Сашу, как она с тех пор звала мальчика, и вскоре так привыкла к ребенку, что постоянно посылала за ним и держала при себе в рабочем кабинете. Если являлись вельможи с докладами, монархиня отсылала Сашу играть с великими княжнами. Она сама вырезала ему лошадок с кучером и санками из бумаги, подолгу с ним разговаривала, любуясь золотым сердцем и острым, быстрым умишком мальчика. Великолепны были игрушки, которые дарила ему императрица. Подарила охоту за оленями. Игрушку заводили, и олень бегал, собаки лаяли и гнались за ним, егеря скакали на лошадях, трубил рог. Когда Саше Рибопьеру пошел пятый год, государыня пожаловала его офицером в конную гвардию, что по армии давало ребенку чин ротмистра. Такой милостью в долгое царствование Екатерины воспользовались лишь десять мальчиков: внуки «великолепного князя Тавриды», три Голицына и Браницкий, приходившиеся двоюродными братьями Саше Рибопьеру, два сына фельдмаршала Салтыкова, граф Шувалов и граф Валентин Эстергази.

Когда возник вопрос о том, кого пригласить воспитателем любимого внука императрицы, великого князя Александра Павловича, Иван Степанович Рибопьер указал друга своего детства в Швейцарии, женевского гражданина Цезаря Лагарпа, который и получил почетное предложение монархини. Глубокую признательность хранил к семейству Рибопьеров благородный женевец. С воцарением императора Павла, впрочем, его уважавшего, Лагарп удалился на родину. Он испытал там превратности политического поприща и все тернии «народоправия» как диктатор Гельветической республики. Лагарп находился в постоянной переписке с Иваном Степановичем.

Матушка Саши Рибопьера была фрейлиной Екатерины. Честь необыкновенная, ибо тогда фрейлин было только двенадцать. Вообще число придворных великой монархини было очень немногочисленно, ибо для того потребно было иметь выдающиеся качества ума, породы, воспитания. Нелегко было попасть в славную стаю екатерининских орлов и орлиц. Кроме же первых и вторых чинов двора, было лишь двенадцать действительных камергеров в чине генерал-майоров и двенадцать камер-юнкеров в чине бригадиров или статских советников. Они постоянно дежурили при государыне и наследнике, составляя их ежедневное общество, и представляли высшую школу и рассадник государственных людей[5].

В кругу избранных людей Екатерины рос «маленький Рибопьер», как его называли, постоянно приглашаемый подростком и на «большие» эрмитажи, на которых бывал обыкновенно бал с ужином, иногда же маскарады, и число приглашенных доходило до 200 человек, и на «средние»; эти начинались театральным представлением, пением, танцами артистов императрицы, чтением и ее произведений и русских прославленных авторов, а продолжались разными играми: в играх, встав после карт, для отдохновения занемевших от сидения членов, принимала участие и сама императрица. Тут «маленький» Саша Рибопьер проявлял всю грацию, ловкость, ему врожденные, и бесконечную откровенную веселость. На «средних» эрмитажах бывало не более 50–60 гостей. Но Саша был свой и в теснейшем кружке «малого» эрмитажа.

Беспредельная любовь и благоговение к великой монархине воспитались в сердце Саши Рибопьера с младенческих лет. Государыня подарила Саше свой большой поясной портрет, и это изображение он хранил и чтил, как святыню. Сияние гения Екатерины озаряло годы наступающей юности его и навеки пленило его сердце! Двор ее был не только величав и великолепен. Он был еще образцом хорошего вкуса и самого изысканного тона. Это было беспрестанное излияние царского величия, не терявшего никогда своего достоинства, и беспредельной благости, а со стороны подданных такой же беспредельной любви. Так мнилось мальчику. Из любимцев Екатерины он знал Мамонова, роскошного красавца Зорина. В восемь лет он очень испугался, когда его вдруг поднял во дворце могучими руками Потемкин, богатырь ростом и осанкой, одетый в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшей волосами.

Царствование Павла Петровича показалось юноше угрюмым облаком, тенью нашедшим на блестящий двор неподражаемой царицы, эпикурейцев-вельмож и ее преторианцев. Суровый дух Павла Петровича, рыцарский и мистический его характер были непонятны и даже ненавистны воспитанникам скептического прихода французской энциклопедии. «Маленький» Саша Рибопьер видел, прежде всего что император облек в старомодные мундиры, ботфорты, плоские треуголки с косицами не одних военных, но и всех придворных, которые до сих пор облекались в изящнейшее и богатейшее платье по своему усмотрению. Исчезли эти сочетания нежных цветов, эти потоки бриллиантов, кружева, дивные табакерки…

Император снял фасон шитья для полной парадной формы гвардейского мундира со старого бироновского кафтана. А кафтан этот увидел он на Ненчини, певце-буффе итальянской оперы…

III ДЕЛОВОЕ УТРО КНЯЗЯ ЛОПУХИНА

Передние комнаты в доме князя Петра Васильевича Лопухина наполнялись просителями с самого утра. Терпеливо стояли и сидели здесь люди, перешептываясь, вздыхая и провожая завистливыми глазами тех немногих счастливцев, которые, едва появившись, сейчас же почему-то получали доступ во внутренние покои. А между тем часто это были просто длиннобородые купцы в длиннополых кафтанах или евреи с огромными пейсами в традиционных лапсердаках. Секретарь князя и два его помощника то и дело появлялись в передних и, опытным взглядом окинув собрание, к одним подходили и что-то шептали им на ухо, после чего лица последних вытягивались, и они, вздыхая и сгорбившись, удалялись. Других постоянно тщательно обходили, несмотря на умоляющие взгляды.

Время шло. Кареты вельмож одна за другой подкатывались к парадному подъезду, загромождая набережную. В гостиных происходило другое собрание. Там прохаживались военные и штатские, сидели, ведя приятное «козри», разодетые дамы. Но и там одни немедленно получали доступ к князю другие ждали его выхода, третьи не знали, удостоит ли он заметить их и подойти.

Князь в это время сидел в уборной перед трехстворчатым большим зеркалом, завешанный пудромантелем. В то время как парикмахер чесал его волосы, устраивал «гарбейтель» и укреплял по обеим сторонам его шишковатого объемистого черепа искусственные крупные букли на проволочных каркасах, секретарь докладывал дела ожидавших просителей, и именно этот доклад определял их дальнейшую судьбу. В то же время поминутно камердинер князя, итальянец в белоснежном жабо и малиновом кафтане – мальтийский цвет был дан самим императором князю для ливрей, – докладывал о прибывших вельможах и дамах. Одних князь просил немедленно пожаловать, других – подождать. Перед князем сменялись униженные, низко кланяющиеся фигуры допущенных к нему просителей и полные достоинства, с разной, однако, степенью независимости, разодетые фигуры вельможных посетителей, садившихся с табакеркой в одной руке и надушенным платком в другой в кресла около князя и сообщающих новости двора и света. Некоторых князь встречал легким криком и поднимался и шел им навстречу, причем вокруг головы его носилось белое облако пудры, и так же приветливо провожал. Другим только кланялся в зеркало.

Принимая дам, князь рассыпался в извинениях за домашний костюм, целовал их ручки, а нередко и уста, порой увлекая для интимной беседы в маленький, смежный с уборной кабинетик, убранный зеркалами и картинами игривой французской школы, с мягкой, прихотливо изогнутой мебелью.

Через несколько дней после монастырского праздника князь на утреннем приеме волновался и сердился. К нему привели дурака Иванушку, дерзким поведением навлекшего гнев императора и уже лишенного своеобразного придворного звания.

– Дурак, болван! – кричал князь, потрясая сжатыми кулаками перед носом старичишки, однако не смея его ударить.

Княжна Анна Петровна покровительствовала старому шуту и просила за него самого государя. Только это избавило Иванушку от более чувствительного наказания.

– Как смел ты столь дерзко говорить перед лицом монаршим! – кричал Лопухин.

– А зачем же вы мне, дураку, поручали перед ним говорить! – дерзко ответил старый шут.

– Молчать! С глаз моих долой! Отошлю в Москву с обозом в собачей клетке! – кричал князь.

– Что ж, псам-то у бар лучше житье, нежели людям! – сказал шут.

– Вон! – завопил князь.

Шут поклонился и вышел не торопясь.

– Какова дерзость, – отдуваясь, сказал князь секретарю.

– Дураки и сумасшедшие у всех народов находились всегда на особливом положении, ваше сиятельство, – почтительно заметил секретарь, бледный молодой человек из духовного звания.

– Да, это так! Для дураков закон не писан, хотя бывало в истории, что и дураки законы писывали, а умные должны были их исполнять. Ха, ха! – сам своей остроте засмеялся князь.

Секретарь тоже засмеялся тоненьким голоском, выразив восхищение остроумным замечанием князя на бледном лице.