Милле Мунк - Сага Овердрайв

• Название: Сага Овердрайв
• Автор: Милле Мунк
• Жанр: Русское фэнтези

Майя и Юн рождены на печальном острове, затерянном в холодных северных морях. Юн мечтает стать рок-звездой, а Майя – убежать из своего маленького городка. Им суждено встретиться в уставшем от течения времени Мегаполисе, где вскоре свершится предсказанный конец света. В свои последние дни рассыпающееся королевство лжи и тумана, пропитанное древней сагой и развращенное техногенной язвой, готовится принести в жертву кровавым богам инеистого самурая и гейшу в мехах.

---

Юн лег на холодную алюминиевую лавку, укрылся своим тонким плащом и еще долго не мог заснуть, наблюдая за тем, как кружит за большим стеклом снег – чистый и мягкий, похожий на больничную вату. Ветер, продувавший станцию насквозь, – от входных дверей до выхода у турникетов, – печально пинал смятую пивную банку по бетонному полу. «Печальным и пьяным», – повторил Юн про себя, словно молитву.

Открыв утром глаза, он, разбитый похмельем и неясной усталостью, в темноте ввалился в прокуренный тамбур первой электрички, прислонился к дальней двери с надписью «не прислоняться» и, скинув с плеча гитару, потерянно уставился в мелькающий за окном пейзаж. Вдоль путей растянулись бесконечные заборы и оставленные умирать, словно выброшенные на берег бурые левиафаны, товарные вагоны. Юн потягивал из бутылки, наряженной в пакет, остатки вчерашнего вонючего виски и вслушивался в монотонный грохот колес; и пьяный тигр в его голове озадаченно бродил кругами по клетке.

На рассвете Юн сошел на пустой заснеженной станции, так и не доехав до центра города, чтобы как следует проблеваться. Чехол на отвисшем растянутом ремне бил ему по ногам, скрежет подходящего к станции поезда скользил ржавым гвоздем по мутному стеклу его рассыпанных мыслей. С трудом сохраняя равновесие, Юн спустился по скользким ступеням разбитой лестницы, растерянно прислонил мешавшую движениям гитару к покосившемуся столбу с круглыми часами, и, сойдя с дороги, направился к дальнему забору. Юн обошел платформу и оперся рукой о стену; его вырвало, и на белом снегу осталась теплая разноцветная масса, обещавшая вскоре стать пищей для бродячих псов.

После этого Юн отошел на несколько шагов и опустился в снег, прислонившись спиной к стене. Он достал сигарету и закурил. В туманной дымке на горизонте – над дальней магистралью – поднималось хрупкое солнце. Мимо станции с шумом пронесся экспресс, окатив Юна снопом ледяных искр и метнув в небо пепел с его сигареты. «Я сижу в сугробе на окраине города, который скоро поставлю на колени», – сказал себе Юн и, уставившись на лужу присыпанной снегом собственной блевотины, ухмыльнулся.

Докурив, он поднялся на ноги, и вдруг услышал за спиной зовущий его голос. Юн обернулся и увидел, как из-за бетонных станционных плит торопливо выползал попрошайка в военной форме. У него не было ног, но он умело двигался по рыхлому снегу спиной вперед, перемещал вес тела на руках и подтаскивал за собой грубую доску с колесами, привязанную веревкой к руке.

Юн не собирался дожидаться, пока калека доползет до него. Юн знал таких – обрубленных по пояс, но не бывавших ни на одной войне, добровольно принесших себя в жертву и самостоятельно исполнивших приговор; возложившие руки на алтарь, посвятившие себя ритуалу дезоморфина – присягнувшие в верности кровавому богу с черными глазами и крокодильей челюстью, питающегося гниющей плотью и отрывающего конечности. Поставь подпись мутной кровью, разбавленной пополам с чернилами в шприце, и Крокодил11 сожрет твое тело, которое ты однажды одолжил ему взамен избавления от депрессии – уже не успел оглянуться, как заложил и перезаложил, – но так и не спасся. И теперь ты его раб, живой труп со следами гангрены, ставишься в пах. Посмейся теперь над гнусавым голосом персонажа из «Южного Парка»: «Наркотики – это плохо, понятненько?»; поплачь теперь над концовкой «Реквиема по мечте» или вспомни, как было в той песне: «Что я знал о джанке? Джаз фанк? Джанк – это я! Я – это джанк!»

Юн сплюнул под ноги и, все еще немного пошатываясь, побрел обратно к станции, когда попрошайка заверещал ему вслед и попытался ускориться. Он догнал Юна, и Юн почувствовал сильный запах, увидел переломанный нос и гниющие зубы в причитающем рту. «Одно из тех существ, что город поставил на колени, с которых они уже никогда не встанут».

Джанки просил «на хлеб», и Юн, поняв, что тот не отстанет, кинул ему «на бутылку». Монеты беззвучно упали в сугроб, а одна покатилась по склону и исчезла в темноте под станционными плитами. Попрошайка печально проследил ее путь и внезапно рассвирепел.

– Ты специально! Я что, по-твоему, животное? Я что, нуждаюсь в твоем одолжении? – прошипел он и вцепился своими зелеными ногтями Юну в ногу. – Хочешь, чтобы я ползал по земле и подбирал монетки? Тебя бы это повеселило, вижу! Ты был бы счастлив, озлобленный гопник со слащавой рожей педераста!

– Отпусти меня, – холодно сказал Юн.

– Что, неприятно? – усмехнулся калека. – Думаешь, ты лучше меня?

Он крепче сжал скрюченные пальцы, мертвой хваткой вцепился в щиколотки. Тигр в голове Юна показал пасть, полную острых зубов. Юн сжал руку в кулак, обвив между пальцев цепь от брелока ключей, и со всей силы опустил его на голову попрошайки, отчего тот взвыл от боли и упал в снег, схватившись за рассеченный лоб. Мимо пронесся очередной поезд. К окну одного из вагонов прилип толстый мальчик с леденцом за щекой – он с интересом уставился на арену, обагренную свежей кровью, со своей стремительно уносящейся прочь трибуны.

Юн снова замахнулся для удара. Гримаса боли на лице калеки постепенно начала растворяться в беззубой улыбке. Вдруг он начал прерывисто хохотать, захлебываясь леденящим воздухом. Дергающийся на снегу, будто в припадке, он напоминал рыбу, брошенную на землю.

– Ты правда думаешь, что лучше меня? – бормотал старик сквозь смех, пытаясь подняться на руках, окрашивая снег вокруг своей темной густой кровью. – Ненадолго, я говорю – ненадолго! Я смотрю на тебя теми же глазами, что и ты смотришь на меня, слышишь? А они, они – только и ждут, чтобы впиться тебе в глотку, да, ночью или днем, неважно! Они повсюду, выглядывают из каждого общественного сортира, где с тебя спросят денег, чтобы помочиться; и таятся в тенях у дороги, и в каждой забегаловке, в которую ты зайдешь, чтобы забыться – они найдут тебя повсюду, чтобы напомнить тебе о твоем месте!

Попрошайка поднял в воздух свой морщинистый палец. Взгляд Юна прояснился. Он пришел в себя и опустил руку. «Бродяга выжил из ума», – подумал Юн. Развернулся и, оставив калеку лежать на снегу, побрел к дороге. Юн торопился, и ноги его подкашивались так, что по пути он несколько раз едва не упал.

– Знаешь, где твое место? Бродячий пес, feilan12! – доносилось ему вслед. – Это сейчас ты молод, юн, а завтра они найдут тебя – точно найдут, они это умеют! Они тебя отыщут и попортят тебе кровь, да, попортят! О, ты тоже касался их крыльев, вдыхал их иссиня-черную пыльцу, я знаю! Они подарят тебе силу и отберут время, они много обещают, но потом отберут все до капли. Сегодня ты на коне, а завтра – на свалке! Всегда, и без исключений. Это все мотыльки, они питаются твоим нутром! Ты кормишь их, а они выращивают потомство в твоем животе, а потом – улетают в поисках новой жертвы, оставляют тебя одного, ни с чем; совсем-совсем пусто внутри, совсем-совсем черно… Эй, парень, постой! Куда же ты? Вот ведь снегу навалило – и все за один день…

Юн старался не слушать его вопли. «Проспиртованная мумия, безногий беглец из пропитого кельтского племени», – бормотал Юн себе под нос. Выйдя на дорогу, ступив на твердый асфальт, он вдруг понял, что уже совершенно трезв. Юн отряхнулся и направился к станции, к столбу с круглыми часами. По пути достал сигарету и долго пытался раскурить ее на холодном ветру. Солнце уже поднялось и плыло в темно-сером дыму красно-белых промышленных труб.

Когда на конце сигареты засветился огонек, Юн поднял глаза и увидел, что его гитара исчезла. На лавке под часами лежала только чья-то спортивная сумка.

«Добро пожаловать в Мегаполис!13 – подумал Юн и затянулся, запрокинув голову. – Герой теряет свой меч в самом начале саги».

5

Весь день Майя гуляла по центру города с гитарой за спиной. Прыгала по скользким от подтаявшего снега камням площадей, плыла в людском потоке по шумным проспектам и скрывалась в тенистых аллеях и узких переулках. Безликие манекены в витринах бутиков снимали перед Майей модные шляпки и махали беспалыми пластмассовыми руками с блестящими сумочками на локтях, и Майя отвечала им легкой улыбкой.

Майя кружилась в вихре огней большого города, они околдовывали ее, сводили с ума, звали за собой ароматами дорогих – немыслимо дорогих и тонких – духов; гипнотизировали иллюзией вседозволенности и миражом такой близкой – дотронься и рухнет, – красивой, изящной жизни. Здесь все было совсем не так, как в ее родном городе – туманном, затерявшемся на грани времен, молчаливом и скучном. Нет, жизнь била здесь кровавым фонтаном, лилась реками изобилия с рекламных плакатов, кричала в уши расслабляющей мелодией в стеклянных лифтах торговых центров.

Майя остановилась на перекрестке в ожидании зеленого света, раскинула руки и закрыла глаза. С неба медленно опускался чистый белый снег, и Майя ловила снежинки самым кончиком своего проколотого языка, на котором блестел в свете неоновых вывесок маленький металлический шарик – холодный, как кусочек льда, растворявшийся в безумном многоцветном коктейле. И в этот миг Майя верила в то обещанное ей городом бесформенное чудо; оно маячило где-то впереди – пусть далеко, но все-таки существующее, настоящее, то самое, сказочное чудо, которое можно потрогать или заказать в ресторане на самой вершине небоскреба, где тебе обязательно подадут его горячим на большой невесомой тарелке. Чудо, ради которого можно было бы проделать весь путь и претерпеть все тернии, всю боль и всю тщетность, что даже страшнее всяких терний и всякой боли. «Чего же я хочу? – спросила себя Майя и открыла глаза. – Что может дать мне этот город? И что он попросит от меня взамен?»