Николай Ващилин - Империя Зря. История с биографией

• Название: Империя Зря. История с биографией
• Автор: Николай Ващилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

История страны СССР и биография строителя коммунизма в коротких рассказах от рождения до смерти. Ни страна, ни человек умерли не внезапно. Автор пытается рассмотреть первопричины гибели страны и её народа.

---

Иногда во дворы заходили точильщики, выкрикивая истошными голосами свои призывы «Ножи точить!». Я не мог отвести глаз от искр, которые снопом вылетали из-под лезвия затачиваемого ножа. Мне мерещились искры бенгальского огня, новогодняя елка, увешанная мандаринами и грецкими орехами в фольге и папа с ватной бородой, изображающий деда Мороза. Мне казалось, что точильщик, как дед Мороз, может исполнить любое желание и я шептал сквозь слезы: «Верни мне папу».

Раз в месяц мы с мамой ходили на прием в Исполком. Мама брала меня, чтобы разжалобить начальника и встать в очередь на жилплощадь. Очередь и без нас была огромной, на десятки лет томительного ожидания. Но без очереди вообще кирдык. Начальник допытывал маму, где она воевала и сколько раненых спасла. Искал повод отказать.

Второй Белорусский фронт, Смоленск, слышали? – оправдывалась мама, показывая ему истлевшую книжку красноармейца. – А разве было время считать раненых, товарищ? Ведь пули кругом свистят, снаряды рвутся. Я его тащу, а он в три раза больше меня и кровью истекает. Я, что должна была остановиться, сказать, подожди браток я тебя только в книжечку запишу, ты у меня сорок первый. Я и сейчас сутками больных лечу, сына, вот, некогда увидеть. Сам растет, улица воспитывает.

– А где орден ваш «Красного Знамени»?

– Сын на фантики променял, а документы наводнение испортило.

– Плохо, гражданочка! Вот документики надо восстановить. Пишите в Министерство обороны СССР. Пусть дубликат присылают.

В конце концов, в очередь на жилье нас поставили, заронив на многие годы терпение и надежду на светлое будущее.

От одиночества и от нападок я чувствовал себя беззащитным и упрашивал маму купить мне друга – щенка. Мама долго упиралась, объясняла, что его кормить нужно мясом, а нам самим есть нечего. Но потом сдалась. У ее подруги в Вырице немецкая овчарка Астра принесла щенков, и она одного нам подарила. Радости моей не было конца. Я поехал на своем велосипеде «Орлёнок» забирать щенка. Когда я стал уезжать, положив щенка за пазуху, Астра сорвалась с цепи и, звеня обрывком, болтавшимся у нее на шее, настилом бросилась за мной. Хозяйка, увидев эту сцену, окриком позвала Астру и та, послушно повернула к ней, подарив мне жизнь и своего «ребёнка».

Щенка мы назвали Найдой. Найденой, значит. Я с ней гулял, спал, ел и слушал радио. Она росла быстро. Не по дням, а по часам. Я бегал на рынок и выпрашивал у торговцев для неё кости. Но мясо ей все равно приходилось покупать. Через полгода мама не выдержала и решила отдать ее в хорошие руки. Нашла знакомых, которые хотели собаку. Пришел дядька из собачьего питомника. Найда забилась под кровать. Ее достали, взяли на поводок и повели. Она села, уперлась передними лапами. Мужик тащил ее, как на лыжах. Я заорал. Найда завыла. Мама обняла меня, и мы вместе рыдали. Ночью у меня поднялась температура, и мама крутилась возле моей кровати с лекарствами. Утром в дверь кто-то заскребся. Мама открыла. Найда сидела и вертела головой, не понимая, что это за игра, правильно ли она сделала. Мы бросились ее целовать, и она прожила у нас еще месяц. Есть перестала мама. Смотрела, как я ем и говорила, что она не хочет, нет аппетита. Тогда Найду отвел к дядьке я сам. Она шла нехотя, упиралась, скулила. Когда я позвонил и дверь открылась, Найда посмотрела на меня и вошла в квартиру. Я хотел погладить ее на прощание, но она не далась, забралась под кресло. На следующий день я пришел навестить Найду и поиграть с ней. Увидев меня, она поджала хвост и забралась под кровать. Больше я не приходил. Долго плакал по ночам под одеялом, чтобы не расстраивать маму. Мама тоже переживала и обсуждала планы ее возвращения. Так мы долго лечили раны, которые не залечиваются никогда.

Вся наша жизнь вертелась вокруг мыслей о возвращении папы. К папиному возвращению мне покупали новые ботинки, к папиному возвращению я учил стихи и песни, к папиному возвращению бабушка вязала долгими зимними вечерами теплый свитер, а мама вышивала на подушках цветы гладью и болгарским крестом. Маму и бабушку соседи тоже презирали и обижали байкотом. Мы держались во дворе особняком, уходили гулять вдоль линий Васильевского острова, любовались просторами Невы и мечтали о том, как все будет хорошо, когда вернется папа.

На праздники мы ходили к маминой подруге Лизе, которая жила в подвале не Среднем пр., 17. Мама брала меня, чтобы я поел вкусненького. Но я стеснялся и говорил, что есть не хочу. Но вот от бумажных игрушек, которые делал муж Лизы, китаец Сяо, я отказаться не мог. Когда они купили телевизор, позвали и маму. Мама, конечно, взяла меня. Народу в комнату набилось много. Пел Ив Монтан. «Сеть ун шансон…». Мама плакала и шептала мне на ухо, что он похож на папу. Я чувствовал себя таким одиноким, меня охватывала такая невыразимая тоска, что я падал на топчан и рыдал, пока не кончались слезы.

Больше всего на свете я не любил засыпать на своём топчане, когда мама с бабушкой закрывали меня одного, тушили свет и уходили на кухню стирать и готовить еду. Под полом, в зловещей тишине, начинали скрестись крысы, под окном нашего подвала шаркали ноги прохожих, а за стеной кряхтел и кашлял сосед, с маниакальной настойчивостью пытавшийся разрушить стену. Я долго лежал с открытыми глазами, а потом оказывался в этих кошмарах уже спящим. Во сне я видел как на папу замахивались палками охранники зоны, меня заталкивали между сараями паханы и пытались ножиком проткнуть мою курточку, крысиные полчища подбирались к моим ногам на топчане, а убежав от них на крышу нашего дома и поскользнувшись на крутом её скате я падал вниз в бездну с замиранием сердца и тихим, беспомощным стоном. Но каждый раз в самый последний момент перед моей неминуемой гибелью чьи то тёплые руки обнимали меня и я сладко засыпал под их покровом до самого утра, пока золотистые лучи солнца не заглядывали вскользь в наш сырой и тёмный подвал.

Когда вернулся папа, счастью не было конца. Мы долго показывали ему наши подарки, которые готовили к его возвращению. А он только наливал в гранёный стакан водочку, а потом начал кричать на маму. Папу не прописывали в Ленинграде и не брали ни куда на работу. Он целыми днями пропадал в пивнушках, которых заметно поубавилось. Один раз его пьяного забрали в милицию. Нас всех сковал ужас. Неужели все повторится. Но утром папу отпустили. Мы с мамой начали обивать пороги Большого дома на Литейном, 4. Очень большого. Больше, чем этот дом в Ленинграде домов не было. У милицейского начальника я жалости не вызывал, на что, видимо, рассчитывала моя мама. Зато я видел, как он косился своими сальными глазками на маму. Она у меня была очень красивая.

Мама писала письма Хрущеву, перечисляла кошмары фронтовых будней, свои и папины военные заслуги. Когда руки у всех опустились, а папа серьёзно запил, пришла бумага из Большого дома с разрешением ему жить в нашем подвале на третьей линии Васильевского острова города-героя на Неве. Мы все хотели запомнить миг этого счастья. Мы одели всё нарядное и пошли фотографироваться моим фотоаппаратом «Смена» на стрелке Васильевского острова.

– Улыбнитесь – попросил я.

Все заулыбались, а мама заплакала.

Есть город, который мне снился во сне

Папа устроился шофером на старую работу во Всероссийское театральное общество. В качестве исправительной меры после заключения его посадили на легковую машину. Так было подальше от соблазна, от ценных грузов. Да и зарплата на легковушке была значительно меньше. Но мне это даже больше нравилось. Кататься на «Победе» было куда как интереснее. Да и катал он меня теперь подальше, на озеро Отрадное, когда по субботам отвозил на дачу своего начальника Юрия Толубеева. Видимо, тот был добрый дядя, разрешал отцу иногда брать меня и мы в дороге играли и дурачились с его сыном Андрюшкой. Эти поездки на озеро были для меня желанными праздниками. И не только потому, что нам было весело с Андреем, но и потому, что рыбалка на озере мне напоминала лето в моей родной деревне.

Теперь на лето мы с бабушкой и Люсей ездили к родственникам в Опочку, в деревню Вересенец. Там жила бабушкина племянница Настя и у нее был большой дом. Деревня стояла на берегу реки Великой. А значит у всех были лодки. Летом в деревне работы много. Косить, полоть, пасти скот, доить, кормить, стирать, сажать, и только к вечеру деревенские собирались у реки. Отдохнуть, искупаться, полоскать белье. Мужики ловили рыбу. Но получалось не у всех. Я к рыбалке привязался сильно. Научил меня этому делу сосед дед Залога, бабушкин дальний родственник. Я помогал ему ставить сети, носить снасти и весла. А он учил меня разговаривать с рекой, то есть брать рыбу. Сети он мне, конечно, не доверял. Но лодку с некоторых пор стал давать. Лодка была длинная и узкая, как индейская пирога. И управлялась одним длинным веслом. Свернуться с непривычки в воду с такой лодки было очень просто. Но когда я поднаторел, он мне стал давать лодку. И я стал рыбачить самостоятельно. Ловил я на удочку и спиннинг. Уплывал далеко вверх по течению, а потом сплавлялся, забрасывая спиннинг. Но сначала нужно было поймать живцов на удочку и, поднимаясь вверх по течению, поставить на живца жерлицы в заветных местах омутов и плесов. А потом, сплавляясь по течению и нахлестывая спиннингом, проверять расставленные жерлицы – нет ли чего? Сплавляться вниз по реке для меня было большим удовольствием. Ниже по течению, недалеко от Пскова, построили гидроэлектростанцию, и река разлилась, затопив пойменные луга и леса. Течение в старом русле, в старице, несло воду напористо, а в разливах вода струилась медленно и величаво, а где-то и вовсе останавливалась в глубокие темные омуты, окруженные высокими лесистыми берегами. Сплавляясь, я любовался причудливыми пейзажами затопленных лугов и почти машинально хлестал спиннингом, забрасывая блесну между ветвями засохших деревьев, пока тугой рывок поклевки не возвращал меня из грез к реальной жизни. Тогда я подсекал щуку и тащил ее, бешено трепыхающуюся и сверкающую своим белым брюхом. На реке я пропадал от зари до зари и, чтобы не умереть с голоду, приходилось выбираться на берег и, разведя костер, готовить себе нехитрую еду. Вечером к реке сходилось, сползалось, слеталось лесное братство напиться студеной водицы, поплескаться, почистить перышки. Возле деревни слышался гомон ребятишек, бабы полоскали белье, мылись, запасались водой для бани. Я ловил так много рыбы, что бабушка продавала ее на базаре или выменивала на другие необходимые продукты у соседей. И ласково звала меня кормильцем. Вечерами все собирались у самовара и пили липовый чай с медом и с сухарями. А потом пели песни.