Елена Девос - Уроки русского

• Название: Уроки русского
• Автор: Елена Девос
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-09417-1

Елена Девос – профессиональный журналист, поэт и литературовед. Героиня ее романа «Уроки русского», вдохновившись примером Фани Паскаль, подруги Людвига Витгенштейна, жившей в Кембридже в 30-х годах ХХ века, решила преподавать русский язык иностранцам. Но преподавать не нудно и скучно, а весело и с огоньком, чтобы в процессе преподавания передать саму русскую культуру и получше узнать тех, кто никогда не читал Достоевского в оригинале. Каждый ученик – это целая вселенная, целая жизнь, полная подъемов и падений.

Безумно популярный сегодня формат fun education – когда люди за короткое время учатся новой профессии или просто новому знанию о чем-то – преподнесен автором как новая жизненная философия.

---

Презирая текст как таковой, Груша смотрела в глаза испытуемому – если глаза были так себе («Не лежит душа», – решительно качала головой Груша), фотография отбрасывалась, открывался другой мейл, и еще, и еще, и я просила: «Грушечка, ответь хоть слово, ну видно же, человек хороший, пишет грамотно…» И тут щебечущая Груша замолкала, грустнела, с опаской уставившись в клавиатуру, выстукивала: «Салют, Жерар», затем цепенела и словно бы окукливалась.

Выяснилось, что она абсолютно не умеет писать письма.

Я пожалела Жерара и закончила требуемый ответ, после чего вошла во вкус и написала еще пару писем и организовала Груше первое свидание. Волновалась я в тот день больше, чем сама Аграфена, надушенная моими духами и в кружевной шали на плечах. Наступил вечер, я ждала ее звонка, смотрела на часы, предвкушала романтику. Ан нет!

Груша, вернувшись домой одна, мрачно сообщила мне по телефону: «Он все хотел о каком-то дизайне говорить, я в этом ничё не понимаю… Говорю: „Кескесе?“ А он мне: „Ах, ах, вы же писали…“ Ты чё писала?!. Да и вообще какой-то… Шибзик. Блондин соломенный, и ботинки на босу ногу!»

Да, куда больший интерес Груша проявляла к брюнетам в носках, особенно если это был подлакированный, как бы чуть смазанный ваксой подвид, который Груша классифицировала в своей тайной романтической таблице как «итальянец обыкновенный».

– Вот эта мордашечка мне нравится! – с восторгом указала она своим пухлым наманикюренным пальчиком на страницу некоего великовозрастного юноши по имени Раян.

И я стала переводить то, что Раян писал о себе.

– Работает в строительстве, – мрачно сказала я.

– Хорошо, строительству никогда кризис не грозит! – обрадовалась Груша. – Чего еще?

– Любит Париж и поездки на велосипеде.

– Ну, я тоже люблю Париж. Какие у него намерения?

– Да откуда он знает, он же тебя еще не видел! – засмеялась я.

– Ладно, давай встретимся, попробуем… – вздохнула Груша. – Только я женщина порядочная! Надо бы как-нибудь намекнуть ему об этом… Он по-русски-то никак?

– Никак.

– Ну, что делать… Не помешает, – подкрутила Груша завитки надо лбом и улыбнулась зеркалу, – языковая практика.

Свидание было назначено через неделю.

Груша вернулась в отличном настроении, откатавшись с Раяном на велосипеде по всему Версалю. Последовали еще две или три встречи, а вот четвертая не удалась: я приняла расстроенную Грушу поздно вечером дома и оставила ночевать, благо муж был в командировке. Она, спрятав у меня на плече лицо, все в слезах, как писал поэт, и в губной помаде, выплакала-таки горькую правду. Итальянец оказался палестинцем, с женой и тремя детьми в Рамалле. Намерения у него насчет Груши были самые чистые: он ей предложил для экономии снять жилье на двоих, любить друг друга, пока у него не закончится французский контракт, и питаться дома, поскольку обожает русскую кухню.

– Говорила мне мама… – всхлипнула Груша.

Нечаянные радости

Тем временем моего полку прибыло.

Жан-Ив, к большому счастью для меня, уехал покорять новые горные и дипломатические вершины, а я получила несколько электронных писем и пять новых, очарованных русским языком странников договорились заниматься – кто час, кто два, кто полтора часа в неделю.

Я стала выезжать в Париж чаще, готовить обед и уроки накануне вечером, чтобы утром можно было только закинуть сумку на плечо, поцеловать Сережу, дать распоряжения Груше о том, что сегодня будут есть дети, и запрыгнуть в поезд, что уходил от нашей станции в сторону Сен-Мишель, к подножию Нотр-Дам на берегах зеленой Сены.

* * *

Все мои ученики были людьми своеобразными, и каждый из них учил язык по своей особой и личной причине. Лишь один из них занялся русским поневоле – на заре туманной юности. В школе надо было сделать выбор, какой второй иностранный учить: русский или немецкий. И я с изумлением узнала, что он, так сказать, выбрал «ненемецкий». Я даже не могла поверить, что такое возможно.

Я-то лично очень хотела выучить немецкий, но всякий раз, как только я за него бралась, я почему-то оказывалась беременна. А потом, с грудными детьми, было очень несподручно продолжать занятия чем-либо еще, кроме их пестования. Они не спали по ночам, предпочитали бутылочку грудному вскармливанию, писались, болели, не хотели есть то, что полезно, и хотели то, что вредно, они проливали яблочный сок и горькие слезы на мои тетради – в общем, немецкий продвигался до того плохо, что я только и запомнила стих Гёте, тот самый, который принес такую славу нашему Лермонтову.

Über allen Gipfeln
Ist Ruh.
In allen Wipfeln
Spürest du
Keinen Hauch;
Die Vöglein schweigen im Walde!
Warte nur, balde
Ruhest du auch.[2]

– Ужасный язык! – холодно прокомментировал Дидье мой прелестный стишок, и открыл учебник русского на заданной странице.

Он очень старался, освежал знания десятилетней давности крайне добросовестно, он знал, что русский будет не только интересен, но и нужен, если уж ты решил продавать французское мыло в Коломне со своим партнером Константином.

Тем не менее каждый раз его глаза, как самый точный будильник, начинали краснеть и слезиться к концу нашего урока – они не были приспособлены для чтения учебников. Тогда Дидье сморкался, чихал и начинал пытать меня маркетинговыми исследованиями, которые он на коленке сам сочинял для инвесторов, дабы получить деньги под свой замечательный мыльный проект.

– Как вы думаете, Светлана, вот, скажем, в Коломне людям есть чем помыться?

Я, как могла спокойно, отвечала, что не только есть, но и даже можно выбрать чем и как.

– Ну, а качество, качество мыла? Оно там, конечно, уступает марсельскому мылу, сваренному по старинным французским рецептам?

– Старинные французские рецепты, конечно, хороши, спору нет, – отвечала я. – Но вы не забывайте, что мировые гиганты уже не только везут свое мыло в Россию, но и понастроили там мыловаренные заводы, скажем, в Московской области… И вы будете, пусть даже и по старинным французским рецептам, соревноваться именно с ними – в первую очередь в цене, но, вполне возможно, и в качестве.

– Ну, ладно, – вздохнул Дидье. – Лучше объясните мне разницу между «ш» и «щ». Ведь это же одно и то же!

– Это вы сейчас слышите одно и то же, ухо не привыкло еще, не разогрелось, вот как мускулы, когда вы тренируетесь… – вдохновенно сказала я, посматривая на его большой блестящий тренажер, весь в гантелях и штангах, за которым Дидье себе ежедневно что-то там подкачивал и укреплял. – Растягиваются, правильно? И здесь то же самое. Ухо не готово еще, не растянулось, понимаете, на то, чтобы слышать разницу между этими двумя согласными звуками…

– Ну-ну, – проговорил он.

– Так вот, звук «ш» – вы хорошо знаете, это твердый согласный звук, ничего сложного для вас в нем нет, он есть в вашем арсенале. Зато там нет «щ». Что особенного в «щ»? То, что это звук невероятно мягкий, язык ставится ближе к верхним передним зубам… Да, вот так. И все, что вы произносите, будет после «щ» смягчаться, все гласные. Вы говорите «щя», «щю», хотя на бумаге должно быть написано «ща» и «щу», понимаете?

Я написала: «щу».

Он внимательно, чуть склонив голову набок, посмотрел на эту зяку – так довольная курица разглядывает в мягкой огородной земле червячка.

– «Щ» будет превращать твердую большую откры тую гласную букву в мягкий звук, – увлеклась я, – что было [у], как в «choux», станет [ю], как в «tu». На самом деле, мы произносим «щю», только не обращаем на это внимания. А! Да. И сочетание «сч» в большинстве случаев даст вам опять-таки «щ».

– Но это же нелогично! – возмутился он.

– Если логичнее, надо было выбирать немецкий, – тоном, не терпящим возражений, сказала я. – Ну-ка, повторите, ща-а-а-астье.

– Ща-а-а… – покорно прилепил он язык к нёбу.

* * *

Франсуа сразу мне признался, что его таланты находятся в области, далекой от лингвистики и точных наук.

– Вы со мной построже, – улыбнулся он, – со мной только строгие справлялись. Я в школе был такой, знаете… хулиган.

У меня нет оснований ему не верить, но я как-то плохо представляю себе моего голубоглазого смуглого ученика в безупречно белой поварской куртке (все это делает его похожим на сиамского кота, если только сиамский кот может аккуратно взбивать серебряным веничком ванильный сабайон, рассказывая желающим свою биографию) в роли хулигана, завсегдатая злачных мест, с вульгарной сигаретой за ухом и шипастым браслетом на правой руке.

Тем не менее, факты – вещь упрямая. В своем родном городе Марселе Франсуа и восьми классов не окончил, после смерти матери рос сиротой «при троюродном дяде», гонял на чужих мопедах. «Гонял» начало уже переходить в «угонял», когда хулиган вдруг бросил все в Марселе (несчастная любовь, коротко объяснил Франсуа) и подался в Париж, где пошел работать официантом – а кем же еще?.. – в знаменитую парижскую брассери «Две мартышки».