Гаэтано Моска - Теорика правительств и парламентарное правление

• Название: Теорика правительств и парламентарное правление
• Автор: Гаэтано Моска
• Жанр: Бизнес
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4365-0165-9

«Теорика правительств и парламентарное правление» наряду с «Историей политических доктрин» и «Началами политической науки» составляет своего рода «тривиум» – научный цикл монографий выдающегося итальянского учёного Гаэтано Моски (1858–1941). Данные труды, пользующиеся широкой известностью мирового учёного сообщества, теперь становятся доступными и отечественному читателю благодаря первому в истории переводу на русский язык, выполненному профессором Е.И. Темновым.

Труд Г. Моски рассматривает историю возникновения, становления и развития институтов европейского конституционного строя. Исследование, проведённое накануне прошлого века, как выясняется, становится всё более актуальным в начале XXI века, в эпоху парламентского кризиса и «цветных революций».

Монография, без сомнения, вызовет большой интерес научных работников, государственных деятелей, политологов, юристов – всех, кто интересуется проблемами истории формирования современного конституционализма и парламентской демократии.

---

В начале современной эпохи, в шестнадцатом и семнадцатом веке обстановка в этом отношения ощутимо изменилась, но не настолько, чтобы сравнив её с современной, не увидеть разницы. Больше не было баронов, засевших в своих крепостях-башнях и открыто бросавших вызов и королю, всей исполнительной власти, и силе законов государства. Но институты власти тратили бюджетные средства и разрастались количественно значительно быстрее, чем у них появлялась способность эффективно работать. Пока еще были возможны персонажи, типа хорошо известных дона Родриго и Инномито. С другой стороны материальные средства, которыми располагала социальная организация, хотя и более объёмные и регулярные по сравнению со средневековьем, всё-таки уступали нынешним и для того, чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить публичные финансы или армию тогда и сейчас.

Только в восемнадцатом веке европейские правительства начинали приобретать силу и эффективность современных правительств. От открытого противодействия правительственной деятельности не осталось и следа. Большие армии и большие финансы обобщаются. Действительно, если сравнить мир столетней или стопятидесятилетней давности с нынешним, сколько различии можно отметить. Верно, никто не освобождался от наказания в случае серьезного нарушения закона, но последний применялся с оглядкой в отношении тех, кто совершил большое или мелкое правонарушение, авторитет и влияние могли обеспечить безнаказанность. Прочность публичной администрации, аккуратность и правильность выполнения ею своих обязанностей заметно уступали ещё нынешним. Государственные доходы, военные силы, ресурсы, собираемые правительственной организацией с общества и концентрирующиеся в её руках, увеличились с тех времен до наших дней четыре раза.

Мы видим, что правительство, представляющее собой не что иное, как организацию меньшинства, отличающуюся особыми свойствами, скоординированную и использующую в своих действиях все наличные силы против индивидов изолированных и разобщенных, поглощает часть их экономических ресурсов, их материальных сил, заставляя их служить своим целям. Свою деятельность ему удаётся превращать в мощную и неотвратимую. Чем лучше организована эта машина и чем больше объём сил, объединяемых её действием, тем в большей степени её деятельность становится неотвратимой, а развитие индивидуального действия дисциплинированным. Наоборот, когда эта машина в стадии становления или расстроена, тогда её эффективность ослаблена. Доминирующие элементы общества вместо того, чтобы скоординироваться, действуют каждый за себя и индивидуальное насилие, власть человека над человеком поднимают голову. Легко видно, насколько эта характеристика различных степеней совершенства, которой достиг социальный организм, является существенной в правительстве. Понятно, таким образом, почему мы его рассматриваем в качестве одного из наиболее важных критериев, применимых в исследовании самих правительств.

Конечно это критерий исследования, но он с трудом может стать критерием классификации. Действительно, на основе чего можно было бы подразделить правительства на две, три или четыре категории, учитывая различное количество интеллектуальных и материальных сил, которые они способны поглощать из общества и концентрировать в своей деятельности? Но с другой стороны, если эта классификация на основе данного критерия, по крайней мере, бесполезна, то какую ценность имеет общая классификация, что говорит она нам действительно существенного и характерного? Что общего имеют империя Августа, современный Китай и королевство Людовика XIV, почему мы должны ставить их вместе в классе монархических правительств? Что имеет общего классическая демократия в Афинах и в Соединенных Штатах Америки? Ничего, кроме названия. Согласимся, по крайней мере, на критерий исследования, применив который к обществу можно сразу высветить существенные стороны его политической организации: или его строй, внутреннюю упорядоченность, потенциал её коллективного действия.

V. Здесь следует объявить два главных принципа, в очевидности которых каждый легко убедится.

Первый состоит в том, что те, кто составляет политический класс, не могут принуждаться силой. В том случае, если речь идет о материальных средствах правительство, может обеспечить их поступление с помощью силы, что, как правило, и происходит. Те, от кого эти средства идут, едва ли выполняют свои обязанности по убеждению в том, что это полезно и им, и всем остальным. Большинство такого убеждения не имеет или не придает им большого значения. Для большинства людей подлинным мотивом, определяющим их поведение, является уверенность в том, что если они не выполнят положенное, их принудят к этому. Когда же имеют в виду элементы, составляющие само правительство, органа предписывающего и приказывающего, ясно, что никого из его состава нельзя принуждать. Поэтому не принуждение, но естественная страсть человека к власти, к преимуществам, связанным с ней, должны быть и являются на самом деле, побудительной силой к вхождению в господствующий класс.

Второй критерий ни в малейшей степени не оправдывает гипотезу некоторых писателей, что вначале люди оказались под властью правительства благодаря спонтанному акту собственной воли, поскольку противоречит и истории, и самой человеческой природе. Второй критерий связан не с тем, что массы подчиняются руководящему классу спонтанно, а с тем, что они чувствуют превосходство и проистекающее из него влияние. Именно по этой причине, помимо не поддающегося исчислению престижу, который предоставляет политическому классу его координация и организация, элементы данный класс составляющие, должны отличаться своего рода превосходством, внутренне присущим их личности. Как бы то ни было, индивид, составляющий часть политического класса должен иметь, а в некоторых случаях предположительно иметь заслуги или качества, имеющиеся не у всех и которым общество в большинстве своём придаёт весьма важное значение.

Эти заслуги и качества не всегда являются одними и теми же во все времена и во всех странах или, скажем лучше, критерии формирования или допуска в политический класс, различны. И эта вариативность настолько важна, что мы полагаем, что она может составить второй критерий. С его помощью можно, если не классифицировать, то по крайней мере изучать правительства и находить в них наиболее важные характеристики и существенные черты. Но сначала посмотрим, каковы эти различные качества, которые по очереди определяют допуск в политический класс.

В первые периоды социального сцепления, политический класс составлялся благодаря объединению вождей. Руководители народа в варварском и диком состоянии были самыми сильными и храбрыми, так что военная доблесть стала критерием вхождения в господствующий класс. Постепенно по мере увеличения цивилизованности общества, формирования обычаев и традиций, развития интеллектуальной культуры и богатства, появляются другие средства, с помощью которых немногие могут предписывать многим, этот критерий становится менее исключительным и, в конце концов, его важность становится относительно малой.

В связи с этим следует отметить:

• что военная доблесть является одним из видов персональных заслуг, которая становится отдельным критерием, если приобретает особую политическую важность. Добавим, что военную доблесть ни в какую эпоху не следует смешивать с грубой силой. Даже в эпоху дикости люди не склонялись слишком перед превосходством материальной силы. Другое дело сила разума, решимость, энергия – качества, в любое время и в любом месте составляющие подлинное расположение к приказу, вызывающие уважение и стремление подчиниться;

• что даже в мало цивилизованном обществе военная доблесть не может быть исключительным критерием допуска в политический класс. Трудно найти эпоху более грубую, жестокую и воинственную, через которую прошла Европа в средневековье. Но наряду с классом феодальных синьоров, рекрутированного на основе военной доблести, мы находим политически очень мощный класс церковников, вход в который был открыт всем и высокие моральные и интеллектуальные качества вели к первым ступеням иерархии. Равным образом во всех цивилизациях Древнего Востока, если политически важным классом был всегда класс или каста воинов, возможно ещё более важным оставался класс жрецов;

• что в периоды самой жестокой анархии и варварства единственным средством приобретения и удержания богатства была шпага, более богатым был и более сильным, обладание богатством было следствием военной доблести. Но в последующую эпоху, когда установилась определённая социальная организация, человеческие общества обыкновенно вступали в тот период, применительно к которому трудно сказать богатство ли вело к первым ступеням военной иерархии или военная доблесть – к богатству и власти, и в каком случае, и в каком соотношении эти факторы перемешивались. Заметим, например, как в эпоху греко-римской античности высшие классы благодаря своему богатству в то же самое время снаряжали наиболее важные подразделения армии и имели большое влияние в государстве.