Владимир Данчук - В садах Эдема

• Название: В садах Эдема
• Автор: Владимир Данчук
• Жанр: Русское современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98948-027-2

Владимир Иванович Данчук известен православному читателю по книгам «Священная история Нового завета», «Жития святых» (избранные), «Книга живота».

«В садах Эдема» – книга о семье, о детях, построена в форме дневника, светом детской невинности проникнуты все, от первой до последней, страницы. Однажды Ф. М. Достоевский заметил, что «рядом с детьми душа лечится». А Господь наш Иисус Христос сказал о детях, что «таковых есть Царствие Небесное». Отсюда – идея и название книги.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

Педагогическая беседа: сидят обе на диване, Олечка штопает, Лиза играла, но за горячим и острым разговором бросила игрушки и задорно смотрит на маминьку. Оля:

– А будешь непослушной девочкой, так мы с отесинькой уйдём от тебя.

– А я двейку зак’ою – чик!

– Ну, так что ж. Мы через балкон уйдём.

– А кам высоко!

– А мы по лестнице спустимся. Вот, есть у меня такая лестница – верёвочная, привяжем к балкону и спустимся.

– А шко эко акое (а что это такое)?

– Лестница? Из верёвочек сплетённая.

– А где? Шко-ко я не видева.

– Спрятана лестница… Вот спустимся и уйдём куда-нибудь.

Лиза молчит. Думает. И оживляется:

– Я тохэ куга-ко бы уехава…

И, вспомнив, ликует:

– К девочке Сене!

Это её выдуманная, сказочная подружка.

– К девочке Сене! – веселится, выпрямляясь, Лизанька. – Я знаю, в какой скаоне (стороне) она хывёт. Вон кам!..

И она машет рукой на запад.

Во дворе. Болтик от велосипеда потерялся. Лиза хлопотливо присаживается на корточки возле виновато поникшего вело-ослёнка, трогает пальчиком гаечки, говорит:

– Потияйся хууп… (потерялся шуруп)… А экок? экок потиму не потияйся?

Я слушаю вполуха, гляжу, соображаю, как выйти из положения, бормочу:

– Почему?.. почему потерялся?.. Да кто его знает, Лизанька, почему…

Она снова обращает свой взгляд к велосипеду, вновь пальчики перебегают с гаечки на болтик, с болтика на гаечку:

– Кук к’епко захууп’ено (тут крепко зашуруплено), га?.. А кук… кук с’ябо (слабо), га?

Зовёт меня:

– Отесинька!

– Что?

– Иги сюга! На минукочку!

Зовёт Олю:

– Маминька! Иги сюга! Я кибе тиво скаху… (чего скажу)

– Хоть всё море перерой!.. – декламирует Олечка, одевая Лизаньку.

– Нек! – останавливает она маминьку. – Не всё мое…

– А что? – не понимает Оля.

– Всю земью…

10.06.84

«Борьба с Западом в нашей литературе» Страхова – я думал он проследит зачатки славянофильских идей в нашей словесности (а их от Ломоносова, Фонвизина, Шишкова можно немало насчитать), что ещё вообще никем не сделано, чаще просто прослежено пунктирно, но и Страхов этого не сделал. Он «пошёл от обратного» и разбирает идеи западников, оказавших наиболее заметное влияние на русские умы. Что ж, тоже интересно. Страховым я заинтересовался по Розанову и не разочарован. Ум не яркий, но сильный, стиль почти художественный – блестящий полемист, читать его – просто наслаждение. Удивителен, но и показателен тот факт, что ни его аналитика, ни сама его личность не вызвали в обществе должного внимания. Та же история, что и с Леонтьевым. Розанову понадобился «скандал», чтобы приобрести читателей, и эпатаж, чтобы им заинтересовались. Страхова я полюбил (совершенно непонятна история с письмом о Достоевском – значит, была какая-то теневая сторона в личности этого «мирского монаха», которая лишь раз вырвалась наружу, и теперь никак не вклеивается в тот образ философствующего отшельника, который прочно – может быть, ошибочно – сложился в моей голове).

«Мечтательность нашего времени грозит превзойти все увлечения былых времён… Нелепое, невежественное убеждение, что мы, теперешние люди, лучше, выше людей прошлых времён; нелепая убеждённость, что здесь, на земле, возможно какое-то благополучие, мирящееся со всеми противоречиями нашей судьбы и природы – эти мысли, свидетельствующие о крайней дикости наших умов и сердец, о том, что в нас заглохло истинное понимание и чутьё вещей – господствуют повсюду в наше просвещённое время».

«Может быть, нам /т. е. России/ суждено представить свету самые яркие примеры безумия, до которого способен доводить людей дух нынешнего просвещения; но мы же должны обнаружить и самую сильную реакцию этому духу…»

«Итак, есть случаи, есть положения, которые хуже всего, что обычно считается самым худым на свете – хуже греха и преступления. В грехе можно раскаяться, преступление искупается самым сознанием виновности, но мучиться самому и мучить других, не чувствуя себя ни в чём виноватым – вот горе самое тяжкое».

«Одно из самых дурных последствий демократии состоит в том, что общественное дело стало добычею особого класса политиканов, людей посредственных и ревнивых, естественным образом мало уважаемых толпою…»

О средневековом мирочувствии (мне кажется поразительно верным): «В настоящем состоянии общества преимущества, которые один человек имеет над другими, стали вещами исключительными и личными; наслаждаться удовольствием другого или благородством другого кажется дикостью; но не всегда так было. Когда Губбио или Ассизи глядел на проходящую мимо свадебную кавалькаду своего молодого господина, никто не завидовал. Тогда все участвовали в жизни всех, бедный наслаждался богатством богатого, монах радостями мирянина, мирянин молитвами монаха; для всех существовали искусство, поэзия, религия».

В последнем утверждении, которое легко оспорить и просто осмеять, веет тот дух идеальной истины, который с трудом «выпаривается» из истории эпох, но который только и делает возможным трезвое и «художественное», образное и цельное восприятие отрезка исторического времени, недоступного уже непосредственному опыту.

«Революция окончательно стала противорелигиозною и безбожною. Общество, о котором она мечтала… есть род армии, состоящей из материалистов, в которой дисциплина заменяет добродетель… Зависть заключает в себе всю нравственную теорию этих мнимых основателей наших законов».

В другом месте движущими силами революции он называет жажду мести и наслаждение разрушением. И это было.

11.06.84

Не пошёл сегодня на работу: поднялся в половине 4-го – в сильный и складный шум дождя за окном, обрадовался, сел пить чай и читать Анненкова. Вчера письмо от Чугунова пришло – они перебираются в деревню всей семьёй.

Во дворе. Лизанька едет на велосипеде, поматывая своей русой растрёпанной головкой, я иду за нею. Вдруг она останавливается, задумчиво и внимательно смотрит на идущего навстречу мальчика, примерно её лет, и поднимает личико ко мне:

– А почиму майчик не на висипеге?

– Нет, наверное, у него велосипеда.

– Почиму неку?

– Не купили, видимо.

– А почиму не купии? – этот вопрос она задаёт уже с нескрываемым лукавством: сама заметила бесконечное однообразие своих вопросов.

– Может, он плохо себя ведёт, не слушается – вот ему и не купили…

Но моя малопедагогическая хитрость посрамляется – Лиза поправляет меня:

– Нек, он ухэ байхой, он ухэ с’юхает… (слушает)

Провинилась, но быстро и покорно просит прощения:

– Бугу с’юхаться…

Так быстро и так покорно, что я сам подыскиваю для неё оправдание:

– Ничего; ты ещё маленькая, ты ошиблась просто…

– А кы? – острый, внезапный вопрос.

– Я?.. Я тоже могу ошибаться…

Вероятно, это её совершенно устраивает, потому что она смеётся и сочиняет:

– Мы охыбаться мохэм, га?.. – и неожиданно продолжает. – В гугую кайейку (в другую тарелку) повохым, га?.. (положим)

Почему-то «ошибка» связалась у неё с перепутанными тарелками.

За столом, дерзким и вызывающим голосом:

– Хочу мяся!.. гай мне мяся!.. Мама!

«Мама», а не «маминька».

Оля строго:

– А что нужно ещё сказать?

Так же дерзко и вызывающе:

– Ничиго!

– Ничего – значит, и не будет ничего…

Тут личико внезапно меняется, с просительным выражением:

– Маминька, гай мне, похауста, мяся…

Бабушку иногда (и тоже не без вызова в нашу с Олей сторону) называет бабулей, прекрасно зная, что нами это не приветствуется. Я ничего против этого не предпринимаю – если это слово служит у неё элементом бунта, так пусть и свяжется навсегда с мятежом, с выпадением из нормы. Но мятежом не живут, он редок и кратковременен, возврат к норме неизбежен.

Пока Олечка обегала ближайшие магазины, мы с Лизанькою бродили в больничном скверике и кормили голубей застарелым печеньем. На обратном пути:

– А почиму нага к’охыть? (надо крошить)

– Потому что у голубей горлышки маленькие.

– А у миня?

– У тебя – большое.

– А почиму?

Я пожимаю плечами:

– Ты уже большая девочка…

И изображаю руками разницу между Лизой и голубем. Но ей этого мало.

– А почиму?..

Но от дальнейших вопросов меня избавляет новое событие. В небе слышится гул самолёта.

– Самаёк! – кричит Лизанька. – Где самаёк?

– Погоди, – говорю, – пока не вижу…

– Вон! вон! – кричит Лизанька и показывает ручкой.

Мы с Олечкой удивляемся: какие глазки!

– А пачиму самаёк к’ыыхками не машет?

– Да уж не машет… Так он сделан.

– Пакамухка, – поучающе отвечает сама Лиза, – к’ыышки у него немахучие.

Мы удивляемся:

– Верно!

– А у птичек – махучие!

И, не выдерживая более академического тона, хохочет, подпрыгивает, кричит:

– Немахучие!.. немахучие!..