Нин Ван - Как Китай стал капиталистическим

• Название: Как Китай стал капиталистическим
• Автор: Нин Ван
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-98379-204-3

За четыре десятилетия после смерти «великого кормчего» Мао Цзэдуна Китай превратился в собственную противоположность – отсталая и замкнутая аграрная страна с тоталитарной диктатурой стала одной из самых открытых и быстрорастущих индустриальных экономик мира. Как это произошло? «Как Китай стал капиталистическим» – это краткий очерк демонтажа китайского тоталитаризма, написанный автором главных экономических открытий XX века, лауреатом Нобелевской премии Рональдом Коузом.

---

Внутрипартийная политика Мао Цзэдуна и разработанная им теория нескончаемой классовой борьбы с неизбежностью привели к тому, что в идеологическом плане «культурная революция» была даже более радикальной, чем «большой скачок». Чтобы сохранить чистоту социализма, защитить его от буржуазного влияния, с одной стороны, и феодальной порчи, с другой, «красных охранников» (хунвейбинов) – в большинстве своем учеников старших классов и студентов – подстрекали истреблять все институты и объекты культуры, унаследованные от прошлого. Компартия объявила войну «четырем пережиткам» – старому мышлению, старой культуре, старым обычаям и старым нравам. В результате храмы были разрушены, книги и картины сожжены, культурные реликвии уничтожены. Во второй половине 1960-х годов единственными книгами, доступными для жителей Китая, являлись собрания сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Мао, а также отдельные произведения, одобренные правительством и призванные продемонстрировать победу социализма. Все прочие книги были запрещены, библиотеки закрыты. Учителя и профессора – особенно те, кто побывал за рубежом, – претерпевали унижения и издевательства, многие из них умирали или кончали жизнь самоубийством. Серьезно пострадала система образования, академическая наука превратилась в объект насмешек и пародий. Массы подхватили лозунг «Знание бесполезно». Образованная элита по большей части подверглась репрессиям, многих интеллектуалов бросили в тюрьму за правый уклонизм; знание стало смертельно опасным достоянием. Внешнеэкономические связи с Японией и западными странами были разорваны, и китайская экономика потеряла доступ к передовым технологиям. Варварское уничтожение культурного наследия Китая – как материального, так и духовного – явилось, возможно, самой парадоксальной, самой трагической особенностью «культурной революции». Радикальный антитрадиционализм, крайние проявления культурного самоотрицания и самоуничтожения, доходящего ни много ни мало до тотальной декитаизации, кажется, не имеют аналогов в мировой истории. Начиная с первых десятилетий XX века, когда Китай чувствовал себя беззащитным перед растущей экономической, военной и культурной мощью Запада, китайская интеллигенция все чаще критиковала национальное культурное наследие. Однако критика в адрес китайской культуры компенсировалась тем, что интеллигенция была глубоко к ней привязана эмоционально. Выросшие при социализме хунвейбины по большей части не питали ни уважения, ни, тем более, привязанности к собственным культурным традициям. Под прикрытием революционных лозунгов юные бунтари развязали террор по всей стране, став смертоносным оружием против существующей политической системы и культурного порядка. Главными жертвами были видные партийцы и интеллектуальная элита.

Поглощенный мыслями о классовой борьбе – непрерывной войне с затаившимися врагами социализма, – Мао поставил экономику в зависимость от радикальной политики. Подчинение экономики политике во время «культурной революции» повлекло за собой новый раунд децентрализации управления народным хозяйством: «великий кормчий» объявил войну центральному государственному аппарату (Wii Li 1999: 650–658). Децентрализация экономики, возможно, стала важнейшим, хотя далеко не всеми признанным фактором, позволившим уберечь экономику от хаоса «культурной революции». Несмотря на то что Китай сотрясали вооруженные стычки и погромы, экономика пострадала не так сильно, как в эпоху «большого скачка». За исключением первых трех лет «культурной революции», отмеченных экономическим спадом, объем производства по темпам роста обгонял численность населения – даже в 1969–1972 годах, когда коэффициент рождаемости достиг максимального значения. Однако из-за продолжающейся неразвитости потребительского сектора экономика по-прежнему росла только за счет государственных инвестиционных программ и условия жизни большинства китайцев не изменялись или даже ухудшались. Устав от низкого уровня жизни, перенаселения и бесконечных призывов к классовой борьбе, все большее число людей теряло веру и задавалось вопросом: «Неужели это тот социализм, за который мы боролись?»

«Культурная революция» нанесла огромный ущерб Коммунистической партии и государственному аппарату. Если во времена «большого скачка» политическая элита не подвергалась гонениям, в эпоху «культурной революции» ветераны компартии оказались в самом центре политической борьбы. Политическая структура общества и государственный аппарат были сильно ослаблены. Жестко структурированный централизованный госаппарат, сформированный из дисциплинированных и безропотных чиновников, – отличительная черта эпохи сталинизма, – несомненно, не входит в наследие, оставленное Мао Цзэдуном своим преемникам. Экономика Китая оставалась социалистической: свободный рынок и частная собственность были запрещены. Но централизованное планирование характеризует ее в гораздо меньшей степени, чем предполагает слово «социализм».

На Западе китайский социализм воспринимался – и, возможно, до сих пор воспринимается – как более или менее точный аналог системы, существовавшей в Советском Союзе. Поскольку в годы правления Мао Цзэдуна Китай был отрезан от остального мира, о жизни китайцев в те времена известно крайне мало. Внешний мир вынужден был судить о Китае по социалистическому ярлыку, а не по реальным фактам. Китай рассматривался сквозь призму сталинизма, в этом и состоит причина недопонимания.

Необходимо отметить, что, хотя ответственность за децентрализацию китайской политико-экономической системы лежит непосредственно на Мао, свою роль в этом процессе сыграли и другие факторы – не столь явные, но не менее важные. Территория Китая настолько велика, что централизация в этой стране в любом случае непростая задача. Старинная китайская поговорка гласит: «Небо высоко, император далеко». Следовательно, необходима хотя бы некоторая степень автономии на местах. Исторически сложилось так, что конфликт между централизацией управления (которая в китайской литературе называется «цзюньсянь») и децентрализацией («фэнцзянь») занимал умы китайских правителей с того самого момента, как император Цинь Шихуанди объединил страну в 221 году до н. э.[55] Хотя императорский Китай прославился своими инновациями в сфере управления (централизованный бюрократический аппарат формировался из лиц, сдавших экзамены на пригодность к госслужбе), наряду с централизацией всегда существовала децентрализация. Возможно, централизация является наиболее известным аспектом традиционной политики Китая, и все же политическая система держалась на поиске равновесия между двумя разнонаправленными силами – централизацией и децентрализацией, – как между Инь и Ян в философии тайцзи.

Хотя под руководством Мао Китаю удалось практически с нуля создать мощную промышленную базу, итоговые экономические показатели внушали уныние. Но нищая страна и едва работающая экономическая система не единственное, что Мао Цзэдун оставил после себя, – его политика вызвала недовольство огромного количества людей, и большинство из них жаждало перемен. Под конец правления Мао Китай оставался страной с раздробленным обществом, фрагментированной экономикой, невнятной и сумбурной политикой – страной, едва плетущейся по пути, который некогда казался «золотой дорогой» к социализму. С окончанием эры Мао Цзэдуна китайцы должны были открыть новую страницу в своей истории.

Глава 2 Переходный период

Сразу после смерти Мао Цзэдуна 9 сентября 1976 года в Китае началась ожесточенная борьба за власть, исход которой было невозможно предугадать[56]. О одной стороны в этом противостоянии участвовала группировка, которая сложилась вокруг Хуа Гофэна, назначенного Мао на должность первого заместителя председателя ЦК КПК и исполнявшего обязанности премьера Госсовета с февраля 1976 года после смерти Чжоу Эньлая. О другой— «банда четырех», в которую входили вдова Мао Цзян Цин и три ее ставленника из Шанхая, поднявшиеся на самую верхушку партийной иерархии во время «культурной революции». Вдобавок ко всему партия раскололась по идеологической линии. Упомянутые выше группировки объединяло то, что они поддерживали «культурную революцию» и были многим ей обязаны. Их противниками были высокопоставленные кадровые работники и ветераны войны, сплотившиеся вокруг маршала Ε Цзяньина, в том числе Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и Ху Яобан. Все они выступали против «культурной революции» либо участвовали в ней против воли. Перед смертью Мао Цзэдун опасался, что передача власти будет сопряжена с волнениями, и тревожился о судьбе «культурной революции», которую считал одним из величайших своих достижений наряду с победами над Чан Кайши и Национальным правительством (Spence 1999: 178).

11 сентября, спустя два дня после смерти Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн решился на смелый шаг. Он сообщил Ли Ояньняню, занимавшему пост вице-премьера по экономике, о намерении арестовать «банду четырех» и попросил Ли как можно скорее связаться с Ε Цзяньином. В то время Ε Цзяньин был заместителем председателя ЦК КПК, заместителем председателя Центрального военного совета и министром обороны. 13 сентября Ли Ояньнянь тайно навестил Ε Цзяньина и передал ему срочное сообщение от Хуа Гофэна. Маршал Ε давно не одобрял действий «банды», а потому с радостью согласился на предложение Хуа Гофэна. 26 сентября при активном участии Ε Цзяньина был разработан план свержения «банды четырех». Спустя десять дней – 6 октября— «банду четырех» арестовали без единого выстрела. Сразу после этого Хуа Гофэн консолидировал власть в своих руках, заняв при поддержке ветеранов партии пост председателя КПК. Первая в истории КНР передача власти прошла гораздо спокойнее, чем думал Мао, хотя и не без драматизма[57].