Алексей Лукшин - Убей в себе дьявола

• Название: Убей в себе дьявола
• Автор: Алексей Лукшин
• Жанр: Драматургия

Книга о друзьях, в которой отношения людей открываются через призму окружающих их предметов. Где каждый играет в свою игру, удобную только ему.

---

– В моём случае проще. Разве об этом думаешь? Нельзя же думать о ком-то плохо беспричинно.

Андрей Философ перешёл на медленный тон:

– Я вот что думаю. Когда человек что-нибудь произносит вслух, он совсем не то имеет в виду, что говорит, а там, в глубине слов, примешан свой интерес, и своя позиция, даже шаг к отступлению на всякий случай, чтобы сказать: а я не о том говорил о чём ты подумал. И начинается новая версия. Что Жора?

– Избили. Всё вернул. При условии, – Семён вздохнул, – что считает себя правым.

Андрей подхватил:

– А по-другому нельзя. Он для того и начинал игру.

– Думаешь, изначально им так всё и планировалось? – Семён заинтересовался мнением товарища.

– Даже думать не хочу. На многих посмотреть, так у всех по прошествии лет образуется круг знакомых и близких. И круг со временем расширяется. А у него? Ты решил собою возместить этот пробел. Вспомнил, что столько лет знакомы. Что, его душа отзовётся на твой порыв? Нет, Сень, мир безжалостен! Ты дал слабину. Проницательность – редкое качество. Чаще можно встретить благодарных людей. А люди ошибочно принимают благодарность за проницательность. Чушь.

Раздалась трель мобильного телефона Семёна, прерывая разговор, как петушиное кукареку в знойный день на тихом хуторе.

– Да, слушаю. Привет-привет, Денис, – он приложил руку к груди извиняющимся жестом и показал Андрею: два слова. – Мениск достал, не мог бы почистить? Да хоть сейчас! Ладно, в понедельник, к восьми утра. Всё, спасибо, до встречи.

Он положил телефон. Откинулся в кресле, расслабился.

– Извини. Наконец-то. Колено достало. Чуть что, при игре в волейбол, в футбол оступлюсь, недели на две из строя выхожу, – он постучал с обидой по ноге. – Времени нет. Понимаешь, а всё равно на свои болячки сквозь пальцы смотришь. Так устроено большинство людей. Двадцать лет покоя не даёт. А в больницу только сейчас собираюсь, и то случайно. Смотри, символично как. В армии служил вместе с Денисом. Там первый раз у меня колено и защемило. А теперь он мне его и поправит.

– А я бы сразу. Болячки, они выплывают в самый неподходящий момент, – Андрей взглянул на Семёна пристально и, сменив интонацию, спросил: – Как на личном фронте? Скандалы?

– Нет, рассосалось, – равнодушно ответил Семён, словно об ушедшем вчерашнем дне. – Из дома ушёл как бы, – нехотя выдавил он ироничную улыбку, – от большой Машки. По вечерам езжу домой. С детьми, с женой нахожусь до семи, до восьми вечера. Потом еду к Маньке маленькой. Так каждый день. Вроде нормализовалось. Все смирились. А ты что думаешь?

– Я за семью. Встречаться, гулять, изменять – думаю, безнравственно.

Он умышленно отстранился от чёткой формулировки, чтобы не обидеть друга, если ответ придётся ему не по душе. В кабинете, где и так было тихо, воцарилось молчание.

Безмолвие искусственно затянулось.

– Тебе легко говорить, – наконец выдавил из себя задетый нравственным уколом Семён, – ты не оброс достатком. Хотя может, деньги для тебя другую ценность представляют. А может, – он ещё поразмышлял, – раньше нагулялся, когда мы были молодые. Впрочем, сложно предположить, откуда в нас берётся то или иное убеждение. В тебе, несмотря на серьёзность, присутствуют пыл, азарт, страсть, но опять же – непорочная. Мне, по крайней мере, так видится. Скажи, как можно сочетать непринуждённость и лёгкость, словно ты в детстве задержался? Как бы выразиться точней, доступней, грамотней? С силой твоих убеждений, с жизненной твёрдостью, что ли! Так, к-кажется?

Он выдержал паузу, отстранился, как будто и не собирался говорить дальше.

– Люблю с тобой беседу держать, – его глаза радостно сверкнули. – Я даже умней становлюсь в собственных глазах. А ты на моём месте как бы поступил?

Андрей Философ пропустил мимо ушей фразу о достоинстве совместной беседы.

– Почему легко? Нелегко. Вся простота в сложности. Избегая или предугадывая непростой момент, лавируешь, как лиса. А достаток, как ты сейчас заметил, в этой самой форме, получается, развращает сознание. Возьми, например, любовницу, которой ты помогаешь. Или Жору-засранца. Не будь твоего достатка, твоя помощь не извратила бы этих людей. Считай, что твой достаток мешает им жить. Потому лишь, что в детстве их, да и многих из нас, не учили, как следует вести себя при условии, что у человека как у гражданина, как у члена общества, есть деньги, достаток.

– Не уходи от ответа. Ты бы как поступил?

Андрей всё понял и опередил мысль друга:

– Ты всю жизнь только и воспитывал свою порядочность. Влюбился. А теперь мечешься. Ты продолжаешь к тому же, очень сильно любить некую порядочность в себе. Крестьяне без достатка, людишки вокруг называют это совестью.

Но Семён настойчиво впился в него и не уступал:

– Ты бы как поступил?

Андрею не нравился прямой и открытый разговор. Он говорил не то, что хотел услышать друг.

– Советы, советы. Я вот на тебя смотрю и думаю, чем всё это закончится. Тебя ведёт твоя неординарность. Она же примет за тебя решение, когда зайдёшь в тупик.

Семён перебил:

– Не хочешь говорить!

– Почему не хочу? Ты хочешь услышать? – он взглянул на него тяжёлым, как будто скопировал с известной картины молниеносный взгляд Ивана Грозного. – Если хочешь услышать, пожалуйста. Слушай моралиста. Что ещё я могу сказать, в защиту общепринятых ценностей. Семья превыше всего. Всё остальное за бортом. У тебя же полноценная семья!

– Нет. Про мораль не хочу. По-человечески скажи.

Андрей тут же неожиданно остыл:

– Так. Да, конечно, сложнее.

Он принялся разглядывать картину на стене: парусник в борьбе с громадной волной, с издалека, вдоль горизонта, пробивающимся лучом. То ли солнце, то ли береговой маяк. Написанная яркими вызывающими красками, она возбуждала интерес лишь неестественностью цветов и странным виденьем автора. Искусственный тайм-аут мерно уложился между вопросом и ответом, как трафарет, наложенный на оригинал.

– Влюбиться в женщину, помимо жены, ужасно. Пока жена не знает, терпимо. Топтать святое каждый раз, когда влюбишься, – невтерпёж. Знаешь, личность она ведь в постоянстве. Если твоё постоянство – менять женщин на стороне, тогда не позволяй вмешиваться им в ту жизнь, где у тебя дети, жена, семья. Не давай собой управлять. Чья сила – и в чьей слабости?

Понимая сказанное Андреем как-то по-своему, особо, Семён Светлов согласился:

– Маленькая Маша всё понимает. Потому не хочет меня с семьёй разлучать. Даёт возможность и там быть. «Нет, – говорит, – ты не должен уходить от жены, от детей». Сильно меня любит. Понимает мою проблему.

Андрей скептически заметил:

– Со стороны это самое видится, твоей жене, например, так как будто она противопоставляет себя ей. Доказывает, что и она что-то значит. Раз ты всё-таки поддался. Ты же потакаешь её желанию. В ущерб жене, матери твоих детей. В этой ситуации, что у тебя я всецело на стороне твоей жены. Ты мой друг, потому я молчу. На одной чаше весов – порядочность тире совесть, на другой – любовь с её возвышенной песней, начало которой в твоём достатке, в похотливой струнке твоей сущности, безбожности, но… Ты не мусульманин. Там, напротив, ты являл бы собой почтенного господина.

Семён критически возразил:

– Недолюбливаешь маленькую Машку? Она тоже сразу внутренне поняла твою идейность. В этом она схожа с тобой. Любая её идея проходит обязательно через наши с тобой отношения. Как-то она даже сказала: «Будь поменьше таких, как ты, мир принадлежал бы таким, как она». Я ей раз и навсегда, пять лет назад, запретил хоть каким-то образом пытаться влиять на нашу дружбу. Она тебя боится после этого. Всякий раз, когда она видит тебя, её выворачивает наизнанку. Я вижу, слышу в её интонации, чувствую её ложь при тебе. Но кто из вас лакмусовая бумажка, не пойму.

– Она правильно боится, – безмятежно заключил Андрей, – не хочет, чтобы её вывели на чистую воду. Ты скажи ей, пусть не боится меня. Я ей плохого не желаю. Она сама всё испортит, – пространно предсказал друг.

– Оставь её. Я всё понял. Представь! С этой минуты ты на моём месте. Ты ушёл бы из семьи или нет?

Андрей крепко призадумался, мысленно представляя вопрошаемое действие.

– Ты ей не веришь. Иначе бросил бы семью. Оправдываешься сам перед собой навязанной себе порядочностью. Тебе предстоит мучиться и мучить других. Зачем? Раз выбрал такой путь – мучайся. Мучайся. Наверно твой статус мужчины от того выше. Мучайся-мучайся. Других мучай.

Семён показал рукой на дверь.

– Тише. Может, слушает.

Андрей согласился:

– Что-то понесло. Забыл, что Майка там. А ведь слушает!

Поднял указательный палец вверх и мягким баритоном иронично продекламировал:

– Точно слушает. Глубокие вещи обсуждаем, – и нормальным голосом сказал: – А ты не думал, что и я нахожусь в решение и внутренней борьбе? Что у меня вертится – похлеще твоего. Но я понимаю, что лучше женщину вряд ли найду, а приобрести то же самое ценой предательства и жертвоприношения, – он многозначительно из стороны в сторону покачал головой, – нужен смысл, а его нет, – и, со всей серьёзностью кидая последний штрих к своей мысли, добавил: – Его, смысл, нужно выдумать.