Михаил Бледнов - Между небом и асфальтом

• Название: Между небом и асфальтом
• Автор: Михаил Бледнов
• Жанр: Русское современное

Будет бесспорно занимательно в качестве экстремального экскурса в эпоху криминального цинизма и смутных представлений о духовных ценностях. Молодое поколение достоверно уткнётся лбом в некрашеный забор криминального общества. На примере одного взятого молодого индивидуума развивается его блицкриг во взрослую суровую реальность. Написано от 1-го лица. Максимальный реализм времени с его менталитетом, жаргоном и криминальной философией. P. S. Роман имеет продолжение.

---

Отец и сын, это должно быть одно целое. Сын должен скучать по отцу, и когда что-то наболело или проблема, он обязательно приходит и делится этим в первую очередь со своим родителем, а не с улицей. Вот тогда…

Словом, у меня не было того человека, с которым бы я мог обсудить свой первый сексуальный опыт. Вы понимаете, о чем я?! Снова на «вы». Я говорил о многом со своей бабушкой, той, что подарила мне часы, но, ведь совершенно понятно, не обо всем можно поведать ей. Вот если бы отцу, то другое дело. Но у меня не было такого отца.

Потом, когда мне было уже 8 лет, у меня родилась сестра Таня. Нет, я абсолютно не ревную, ведь я не испытывал ярко выраженной любви к себе со стороны отца. Но не лишено вероятности и то, что появление ее еще больше отдалило нас. Он до сих пор относится к ней лояльно, и порой не скрывает лирического настроя. А на мне клише тог, не особо желанного. Я не мог понять сей причины.

Впоследствии он стал конкретный сноб. Его снобизмом пропиталась вся наша квартира, и маразм. Да, он тоже имел свое место, а его адиафра по отношению ко мне не угасала, а лишь из углей превращалось в пламя, или здесь более грамотно было бы сказать с точностью да наоборот. Дифирамбы в адрес сестры и постоянное нудение, лоббированное к моей скромной персоне нон грата. Это как звук бор машинки. К нему тяжело привыкнуть.

Однажды, когда отец был на вахте, я угнал из гаража нашу машину Жигули «копейку». Все ребята, как достигали определенного возрастного ценза, поступали именно так. Соблазн велик, особенно в те 1988—1989-е годы, заехать с шиком во двор техникума на авто, это круто. Галимый эпатаж, но зато девки визжат, а ты крутишь руль и куришь, как взрослый. Ну, в общем, ему меня кто-то сдал с потрохами. Я уже спал тогда, как сейчас помню, он накидался водки или еще там чего и зашел ко мне в комнату. Я, конечно, почувствовал, проснулся, но делал вид, что сплю. Думал, это дело на тормозах спустит. Но не тут-то было. Он даже не поинтересовался, сплю ли я или нет. Он не дал мне встать и стал окучивать, как умел.

Бил руками по всем местам и даже по голове. Ситуация, по крайней мере, для меня достигла наивысшей точки эскалации. Бил по голове, не дав даже подняться, за кусок железа, который совсем не пострадал и мирно стоял в гараже, будь он проклят этот кусок.

Мать прибежала и оттащила его. Я так и не вставал, и тихо проревел, наверное, часов до двух ночи. Потом еще долго этот поганый «ежик» стоял у моего горла, может, чуть ниже кадыка. Это тот самый ком, защитный рефлекс от несправедливости, хотя защищает ли он? Защищаться необходимо самому.

С другой стороны, когда меня в 1995 году закрыли, и я находился на ИВС (изолятор временного содержания), еще раньше его кличали КПЗ. Можно подумать, что от рокировки или полной перемены аббревиатуры, содержание в камерах стало более соответствовать санитарным нормам, или количество подозреваемых уменьшилось. Ну, в общем, мусора, сфабриковали дело, и терпила – баба ослица, на очной ставке опознала именно меня. Ее два демона изнасиловали и цацки рыжие сняли. А, покопавшись в компьютерном архиве, видно, она нашла в моей физиономии некоторое, а быть, может и поразительное, сходство со злодеем насильником.

Как я прибыл, сам по звонку, она меня разглядела видно и кричит ментам, что не он. А эти опричники Фемиды давай ее лечить и обрабатывать. Ты, мол, на него укажи в любом случае, он все равно «плохой». Плохой – во загнули, а мы, говорят, тебе, если что, за дачу ложных не предъявим. Ну, опознала меня, дичь, с мусорской постановы. Не в том суть, через несколько суток меня освободили под подписку о невыезде. А суетился больше всех других отец. Нанял адвоката, оплатил его, а мама говорила мне потом, что он ночами молился в тайне и свечи ставил, шептал перед иконами. Дома у нас есть еще от бабушек.

Вот так вот, парадокс! Не могу объяснить, ну а после всего отношения у нас совсем сошли на ноль. Зеро – знаете, как в казино. Не в ту сторону рулетку крупье завернул. Даже не здороваемся, как в разных измерениях. Он и к сыну-то моему как-то прохладно относится, а он, роднуля мой сына, очень на меня похож. Точно меня повторяет. Его даже мои тетки Ванькой, как меня, называют, а он Егорушка!

* * *

– Поехали, – говорит мне Муха, – вечерком в «Маяк».

У него что-то с подругой не заладилось, он и решил залить это, утопить все в стакане. Хотя должен отметить, это наоборот обостряет. Ты начинаешь ей звонить, выясниловку раскачивать, кипеш из этого только выходит, и все еще больше на ножи становится. Но я Муху отговаривать не стал. Сам такой, уж если вобьешь что себе в голову, мама не горюй. Да и с кем, как не с лучшим другом об этом пошептаться. Договорились словиться у Маяка часов в восемь. К тому времени я купил себе Жигули «семерку».

Представляете, 18 лет, а у меня своя лайба. Аж дух захватывала, красная цветом с люком, тонировкой на прибандиченный манер. Я ее лелеял. Заказал кожаные чехлы, поставил магнитолу «Пионер», четырехполосые колонки той же фирмы. Конкретно, нафокстроченная тачила. Боже, как ее Ленка любила, я даже ревновал. И другим девчушкам она нравилась, в смысле, машина. Своя машина и не надо угонять из отцовского гаража эту консервную банку желтого цвета. Во, бред, желтого цвета. Это ни в какие ворота не помещается. То ли дело – моя, красненькая. Уважаю этот цвет, он придает почти любой машине стремительный антураж, ну, может, за исключением Волги.

Воображаю себе, пошлятина. Наверное, любой колорист, пришедший к подобному решению окрасить Волгу в красный, вплотную приблизился к жизненному тупику. Как говаривал синьор Робинзон «Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Красная Волга, это все равно, что негр – Дед Мороз.

Ровно в восемь моя ласточка уткнулась бампером в паребрик, правее самого кабака метров в сто. Приблизиться к входу не представлялось возможным. «Что за черт?» – подумал тогда я. У центрального входа хаотично дефилировали, по меньшей мере, десятка полтора милиционеров, включая в себя пасмурные монументы омоновцев. Эдаким барельефом смотрелись последние на фоне «Маяка». Я насторожился, как-то сразу вкурил, что сегодня, по крайней мере, в этом проторенном заведении, нам с Мухой не обломится.

Закурив, я продолжал наблюдать за входом, пытаясь вектором взгляда выхватить знакомые силуэты, ну, или хоть один. Не заметил, как к машине с другой стороны подошел Муха с пацаненком из левобережной бригады. Малый, такое погоняло было у него, потянул за ручку, дверь не послушалась, а я вздрогнул и, увидев знакомые морды лиц, поднял фишку вверх.

– Не межуйся, свои, – бросил Малый, как только открыл дверь, потом протянул руку и сказал «привет». Следом за ним поздоровался Муха.

– Здорово, братан, – в своей манере. – Видишь, кипешнулся в баре стол.

– А что, какие дела, красные приемку устроили? – спросил я.

– Угадал, – вступил в полемику снова Малый. – Пацанов упаковали, кто-то цинканул в контору из администрации «Маяка».

– А что вышло-то? – повторил я.

– Там к пацанам хозным кенты из Одессы заехали. Они с ними на гастрольном туре словились, работали по колпакам вместе да хрусты ломали. Вот и пригласили погостить. Один из гастробайтеров «Дуст» одесский ваксы перебрал, и рамс качнул, ну, беспонтово, на ровном месте, баклан. С ним Егорка Шотландец стебанулся, он-то правильный пацан, за справедливость. Ну и надел на перо этого Дуста.

– А Дуст, что, погоняло, или ты так? – снова интересуюсь я, собираю картинку события.

– Реально так кличут.

– Тараканов что ли травит?

– Вот и Егор ему так сказал. Короче, краями не разошлись. Ну, Егор сорвался. Он у нас на хате, я его отвез. – Малый рассказывал достаточно оживленно, сопровождая повествование не произвольной пантомимой, с темпераментом холерика.

Что же касается того, кого звали Егор Шотландец, могу сказать одно, пацан авторитетный, бывший боксер, но с головой все в порядке. Он с Ленькой Малецким и другими ребятами на Ленинском работал по отъему, и на автовокзале по соседству с нами у них станок был. С ними еще «трудовские» работали. Улица Труда есть у нас такая. Тогда я еще не знал, что напишу о нем в перспективе книгу. Много, а может и не совсем, это для кого как. Позже их бригада солидно укрепилась в городе, взяли под контроль многие лакомые куски пост перестроечного пирога.

Работал Егор тесно с вором в законе Филатычем. Я о нем слышал. Серьезный жульман. А Ленька, сламщик Шотландца, погиб где-то под Амстердамом. Результат около криминальных интриг.

Их ОПГ совершила активную экспансию в первопрестольную, эдакий блиц криг. У них даже был карт-бланш на многие незаконные операции. Егора короновали на законника.

Вот с каким человеком мне приходилось общаться. Он даже стал моим своеобразным пропуском в жизнь. Я с ним словился позже на зоне. Но о лагерных перипетиях не сейчас.