Максим Куделя - Иркутский НЭП: начало конца. Дело иркутского ОМХа (1926—1927)

• Название: Иркутский НЭП: начало конца. Дело иркутского ОМХа (1926—1927)
• Автор: Максим Куделя
• Жанр: История

В 1926 году в Иркутске прошёл громкий судебный процесс, завершившийся расстрельными приговорами. Руководящие и рядовые работники, связанные в основном с городским отделом местного хозяйства (ОМХ), обвинялись в хищениях, растратах, коррупции и дискредитации советской власти. «Дело Лосевича» (по фамилии главного фигуранта) гремело на всю Сибирь, а газетные материалы о нем удивительным образом перекликаются с сюжетами произведений Ильфа, Петрова, Булгакова и Зощенко.

---

Сюда же относились классические, как для дореволюционного, так и для постсоветского периода, нарушения – закупки услуг и товаров по завышенным ценам и обход конкурсных процедур: «…сделка на проволоку с гр. Сапожниковым была совершена по ценам, вдвое более высоким, нежели у госорганизаций. Покупаются у частников кожаные рукавицы по цене от 1 р. 60 к. до 2 руб. за пару, и то время как в Сибторге они стоили 1 р. 05 к. пара […] Переплачивалось не только против цен госорганов и кооперации, но и против цен, существовавших у частников; так, бабит на иркутском частном рынке стоил 12 р. пуд, лестрест платит 18 р. 50 к. пуд; канат – 16 р. пуд, лестрест платит 18 руб. […] То же самое при сдаче различных работ. Государственные механические мастерские политехникума получают вдвое меньше заказов, нежели частная мастерская „Литейщик“. Часть этих заказов „Литейщик“ передает на изготовление в государственные мастерские, так как у него не было соответствующего оборудования […] Как известно, сделки на сумму свыше 500 руб. подлежат обязательной регистрации на товарной бирже. Для того, чтобы обойти это законоположение, сделка с Сапожниковым на проволоку в сумме 4500 руб. разбивается на 16 отдельных счетов, при чем вся проволока принимается на склад сразу»34. Правда, нужно отметить, что все эти факты не трактовались, как свидетельство «откатов» и «распилов», а были квалифицированы просто как бесхозяйственность. Несмотря на то, что, например, «рабочие деревообделочники знали, что не на свои деньги Борейша (арестованный сейчас зам. управляющего Лесотреста) купил себе дом и завел мотор»35, тот же Борейша, получивший 2 года заключения, вообще был полностью оправдан после рассмотрения кассационной жалобы в Верховном суде.

Более необычным выглядит сюжет с так называемым «экономическим фондом» – наличными суммами, поступавшими от реализации имущества бездействующих предприятий и сдачи в аренду недвижимости, но не учитывавшимися на счетах ОМХа и проходивших помимо смет. Именно он стал источником растрат, но интересно то, что из него же выплачивались надбавки к зарплате и отпускам сотрудникам (бухгалтерам, инженерам), периодически производились расчеты с рабочими и подрядчиками, оплачивались командировочные и т. п. Вот, например, объяснения управляющего Лестреста Фельдгуна: «Мы не могли спецам платить хорошее жалованье, поэтому штат был текучий […] Вот яркий пример: на сользаводе […] за бурением новой скважины, наблюдал квалифицированный инженер. Он получал 120 руб. Эта ставка его не удовлетворяла. Я шесть месяцев кормил его молитвами, но, наконец, он не выдержал и ушел в Черембасс на 250 рублей […] Ясно, что чтобы не растерять инженеров, чтобы удержать спецов, необходимы дополнительные вознаграждения. Выбрасывала нас за рамки сметы оплата временных сотрудников. […] Был целый ряд фактов, как, например, освобождение торговых помещений, которые требовали охраны. Губфин же давал твердую смету и говорил: – Хоть умри, но уложись! Уложиться было нельзя и это толкало на создание «внебюджетных сумм»36.

Впрочем, развал хозяйства на суде выглядел наиболее бледно. По сути «развалился» только залезший в долги и нахватавший неисполнимых подрядов за пределами губернии Стройтрест – предтеча областного и городского Управлений капитального строительства. Его банкротство с последующей ликвидацией было слабо связано с основной линией обвинения, что и выразилось в приговоре его управляющему: И. Е. Голубцов получил всего лишь 2 года условно, а уже через месяц вообще был полностью оправдан Верховным судом по кассации.

Более доказательными, конечно, были факты использования служебного положения, растрат и пьянства. Обвиняемые их, в общем-то и не отрицали. В то же время некоторые нюансы были и тут. Например, обвинения во взяточничестве.

В деле имелось два однотипных эпизода – сдача в аренду в обход конкурсных процедур и по заниженным расценкам городских бань37 и помещения под шляпную мастерскую38. При этом взяток в том виде, как мы сейчас привыкли их себе представлять не было. Были лишь те самые пьянки и кутежи, причем оплачивавшиеся в том числе и самими «мздоимцами». Тем не менее, суд посчитал, что по вопросу о сдаче в аренду помещения шляпной мастерской была создана такая обстановка, при которой ее арендатор была «поставлена в условия приглашения, приема, угощения, приглашая для этой цели к себе женщин, для удовлетворения желания Киселева, Фельдгуна и др. сотрудников ОМХ’а»39. Также и попытка (лишь попытка!) арендатора бани «обходным путем […] добиться от заведывающего ОМХ’а Лосевича согласия на заключение с ним договора на аренду бани»40 была квалифицирована как взятка.

Основным источником растрат для большинства фигурантов дела служил тот самый «экономический фонд», которого как бы и не было, что осложняло (а может быть наоборот, «облегчало») следствию и обвинению оценку масштабов «хищений».

Наконец, самыми очевидными в плане растрат были действия заведующего телефонным трестом Н. А. Кузикова. Вот, например, последовательность его комбинаций с векселями только за 1926 год:

«…17 февраля текущего года Кузиков закладывает цемент за 3.200 р. в Промбанке и из полученной ссуды покрывает позаимствованные с текущего счета 3.081 р., оставив разницу в 109 р. […] Ссуда была дана только на полтора месяца и 30 марта цемент нужно было выкупить. Чтобы покрыть ссуду под цемент, Кузиков 30 марта берет авансом 5.000 руб. якобы на выкуп грузов и из этой суммы рассчитывается с Промбанком. Остающиеся 1.800 руб. прокучиваются, пропиваются в иркутских притонах […] Но наступил момент, когда потребовали отчет в полученном пятимесячном авансе. Кузиков обращается за содействием к Юдкину, заместителю Фельдгуна по иркутской конторе Лестреста. Юдкин выдает Кузикову дружественный вексель на 5000 руб. сроком до 28 июня. Этот вексель учитывается в Промбанке и полученными деньгами покрывается аванс. Чтобы выкупить вексель иркутской конторы Лестреста, Кузиков получает два дружественных векселя от Голубцова […]. Один, в 5000 руб. он учел в Промбанке, другой в 3.000 р. – в Дальбанке и выкупил вексель Лестреста. […] 5 июля он опять берет авансом 5.000 руб. и выкупает вексель Стройтреста. Окончательно запутавшись в денежных делах, Кузиков все-таки не сдается. Он обращается в Стройтрест к своим приятелям Киселеву и Голубцову и те предлагают ему занять должность уполномоченного по постройке Стройтреста в Даурии. […]. Перед поездкой Кузиков берет под отчет 3.120 руб. и 28 августа он выкупает второй вексель Стройтреста в 3.000 руб.»41.

Телеграфист, прапорщик колчаковской армии, член ВКП (б) с ноября 1921 года, 23 февраля 1924 года исключенный из партии «за участие в карательных отрядах при Колчаке в чине офицера, игру в карты и излишества», однако оправданный и восстановленный в партии 5 мая 1925, тридцатидвухлетний Кузиков был, пожалуй, самым ярким в этой компании. Уже находясь в предварительном заключении он, препровождаемый на допрос к следователю, «…уговорил милиционера позволить ему зайти к возлюбленной. Кузиков получил свое удовольствие, а милиционер – два года заключения»42.

Характерной приметой времени было то, каким образом были потрачены не маленькие по меркам нищего существования большинства населения страны деньги. Они были проедены и пропиты.

Регулярные коллективные застолья на квартирах и дачах сослуживцев, в гостиницах и в гостях, выезды на казенных лошадях на охоту на Ангару, в Баяндай и даже на Селенгу43, пикники с ночевками на Петрушиной горе в обществе женщин44, пьянки при поездках на приемку леса. На этапе следствия, тайну которого как мы видим особо не хранили, в газетах фигурировали более 80 попоек в период с конца 1924 по август 1926 года45, т.е. практически еженедельно. Правда на самом процессе, как уже было сказано, многие подсудимые отказались от части показаний и в обвинительной части приговора было зафиксировано лишь полтора десятка таких случаев завершаемые размытым «и т. д.».

Последним и в чем-то даже комическим аккордом в этой тянувшейся почти два года истории беспечного мотовства стали четыре тысячи восемьсот рублей, спрятанные Лосевичем под половицей его дома в Новосибирске и пролежавшие там втуне три месяца.

Итог подо всем этим как нельзя лучше подводит фраза Остапа Бендера в одной из финальных глав «Золотого теленка»: «А что я могу на них сделать, кроме нэпманского жранья? Вот навалился класс-гегемон на миллионера-одиночку!»

* * *

«Прощай, прощай, моя квартира!»

Булгаков. «Зойкина квартира»