Даниил Калинин - Памяти подвига

• Название: Памяти подвига
• Автор: Даниил Калинин
• Жанр: Историческая проза

Задавались ли вы когда-нибудь вопросом: а какими были люди, выстоявшие в декабре 1941 года? Думали ли вы о том, что дало им силы на эту борьбу и что отличало их от нас? Роман «Памяти Подвига» даст ответы. Вы заглянете в лица тех, кто остановил Вермахт. Воочию увидите всё напряжение боёв: удары отборных немецких частей; отчаянные контратаки советских войск и ожесточённые уличные бои. Вы узнаете о том, что нужно сделать сегодня, чтобы стать достойными памяти их подвига…

---

Самой нереальной получается сама картина боя. Командир роты позволил немцам подобраться к самым окопам, не дал команды вести огонь на предельных дистанциях поражения из винтовок и пулеметов.

Ну не будем всё валить на Белика, бой и оборону роты придумал то ваш покорный слуга. Так вот я думаю, определенный резон у этого решения есть. Кинжальный пулемётный огонь – это традиционный армейский приём и термин, тут и выдумки никакой нет, проверенный временем ход. Кидать гранату с 2-х секундной задержкой, чтобы она взрывалась в воздухе и получался эффект шрапнели – спецназовская «фишка». Очень даже эффективно получается. А придумали её как раз в Великую Отечественную, если не раньше. Ну а все остальное-математика. У немецкой роты по штату – 12 ручных пулемётов. Собственно, в роте РККА их по штату столько же, да плюс 2 станковых пулемёта («максима»). Но только где эти штаты в 1941, в начале декабря?! Плюс 8 пулемётов и 2 орудия с отличной оптикой в бронетехники. Итого 20 единиц. Да попробуй наши отстреливаться из винтовок, их бы просто смели машингеверы. Да и три моих пулемета ничего бы не решили на дистанции в те же 500 метров. На таком расстоянии их как в тире расстреляли бы танки, даже ответного немецкого огня из МГ-34 хватило бы. А тут один за одним— гранатная атака, кинжальный пулеметный огонь и дружный винтовочный залп практически в упор по набегающим фашистам. Могло бы сработать. А если бы остался в строю станковый «Максим» в дзоте-то тогда бы немцы не смогли бы добежать и до окопов второго взвода.

Ну и наконец, психология. В большинстве своём, пополнение было из необстрелянных солдат. Ядро роты, прошедшее Белоруссию и бои под Смоленском (что опять же, чистая правда: 148 дивизия, оборонявшая мой город, там и воевала в июле-августе), было немногочисленно. Вид правильной немецкой атаки, надвигающихся танков, ураганный огонь МГ-34, гибель товарищей рядом – всё это просто сломало бы новичков. А в моём варианте обороны – противника не видят, потерь не несут. Рядом наблюдают только своих. И желание только одно – поскорей бы в бой, бить фашиста! Плюс возможность еще как-то управлять ротой в первые минуты непосредственного огневого контакта. Возможность организовать бойцов и дружно нанести максимальные потери врагу, которые в свою очередь, морально надломили бы немцев.

Ещё более нереально, что идею подпустить поближе немецкое подразделение позволили воплотить. В РККА было две инстанции, легко рубящие на корню полезную инициативу – непосредственное начальство (в данном случае комбат) и институт политических руководителей. С начальством всё более или менее ясно. Предположительно, Белику просто очень повезло с комбатом. Что касается политруков и комиссаров-то эти люди порой играли столь негативную роль при боевых действиях, что порой проигрывались целые сражения. Может, это и искажённая информация, но двоевластие в подразделениях очень мешало. И бывало по-всякому: были политруки, которые честно воевали в качестве командиров рот и взводов – и такие случаи тоже не редкость. А много было и других, что «воевали» в глубоком тылу и исключительно языками. Про данных политработников фронтовики говорили: «рот закрыл – войну закончил». И эти люди не только мешались в процессе боевой подготовки; они навязывали командному составу ошибочные решения, из-за которых гибли наши солдаты, а войска терпели поражения.

Раз политрук роты не фигурирует в данном эпизоде, то, скорее всего, он выбыл по ранению или в связи с гибелью ранее описываемых событий.

И вот ещё то, что могло бы зацепить чей-то внимательный взгляд: осведомлённость командира роты. Не вызывает сомнения, что бывалый солдат знал трофейное оружие. Командиров, заканчивающих военные училища до войны, обучали артиллерийскому делу. Как я понимаю, они могли заменить выбывший расчёт; но главное – умели грамотно построить оборону с учётом наличия артиллерии. Однако такие вещи, как тактику ведения воздушного боя или технические особенности различных типов авиации, пехотный лейтенант знать не мог. Даже если старший.

Но это знаю я. И именно так себе представляю мысли командира. Ну что же, пускай имеется немножечко вымысла, зато моя фантазия будет более яркой.

Вроде бы всё. Но вот что важно: я так и не дал ответа на вопрос— какие же они были, мужчины и ребята, кадровые солдаты и городское ополчение, совершившие свой подвиг?

Глава 2. Воспоминания. сержанта Грушко

Каждый боец взвода норовил поздравить с сожжённым броневиком. А ведь если быть честным, с «хорьхом» мне просто повезло. Экипаж немецкой машины очень самонадеянно подобрался на 200 метров к нашим позициям, и очень удачно для меня подставил борт, скрывающий двигатель. А мой второй номер, Васька Зайцев, третий диск зарядил именно бронебойно-зажигательными пулями Б-32. Но если с немецкой «коробочкой» нам повезло, то поединок сразу с двумя МГ-34 был крайне сложным. Если бы не наш снайпер, Роман Войкутов, меня бы с Васей уже бы не было. Хотя второго номера унесли с простреленной грудью. Пуля прошла выше легкого, но гарантии никто никакие не даст. Мне «повезло» больше: кусок свинца калибра 7,92-мм рассёк щеку, прострелил ухо. Контужен, наполовину оглох. Но в строю, а как иначе? Ранение не тяжёлое.

Привезли горячее. Хлеб, перловую кашу с тушенкой. А из немецких трофеев мне достались галеты, две банки мясных консервов: свинина и какие-то сосиски. Выпил чая, весело пошла каша, обильно сдобренная немецкой свининой. Полегчало. Сами собой закрылись глаза, сознание провалилось в воспоминания, когда я в первый раз ел трофейные консервы, когда сослуживцы на меня смотрели по-другому и говорили другое…

Я родился в 1918 году, на Орловщине. Отец прошел весь кровавый путь войны, которую нынче называют империалистической. (Однажды я слышал, что при Царе ее называли Второй Отечественной. Но об этом сейчас никто не вспоминает). Поженился он в коротком отпуске, а вскоре появился на свет и я. Германскую родитель закончил старшим унтер-офицером. Не успел он хоть немного порадоваться семейному счастью, как его мобилизовали в РККА. С Гражданской отец пришёл младшим командиром Красной армии.

Вернувшись с войны, батя878 занялся хозяйством. Сильный, трудолюбивый, каждое слово – увесистое, как будто молотом приложил. Говорит немного, но всегда по – существу. Впрочем, мама рассказывала, что молодым он был очень веселым, смешливым. Даже после германской – гораздо больше от него было тепла и участия. А вот «победив контрреволюцию», отец изменился, стал молчуном. С хорошо проступившей сединой в 27 лет. Однако это не мешало ему поднять хозяйство, срубить новый дом, родить с мамкой до 30-го года еще трёх детей. И хозяйство было справным: помимо двенадцати десятин посева, постоянно имели скотину. К примеру, в 1930 у нас было 8 коз, 3 свиньи, 15 кроликов, десятка полтора кур. Хватало всего: молока, яиц, мяса, сала, овощей, картошки, хлеба. Матушка наловчилась делать не только творог и простоквашу, но даже домашний сыр! А потом вдруг в нашей деревне обнаружились враги народа…

Чтобы там не говорили, «кулаки» не были «классом эксплуататоров». По крайней мере, моя семья – и все, с кем я столкнулся позже, в спецпоселении. Все они имели крепкие крестьянские хозяйства, но не более.

Жили люди конечно по-разному. Кто больше всех пахал и трудился – у того и был больший достаток. Кто-то жил и ещё богаче, некоторые действительно спекулировали, занимались ростовщичеством. Но так и было их – единицы. А еще была «беднота». Кому-то действительно не везло. А в основном – бездельники, что не желали работать, промышлявшие грабежом ещё в гражданскую, спивающиеся. Они-то охотно шли в наём, когда «просыхали». Пару раз и отец пользовался их трудом за плату. Но в основном работали семьёй – помогали родные. Помню, что однажды, после сбора урожая, услышал тихо произнесённое отцом: «да, за это стоило воевать».

А в 1930-ом, в сентябре месяце, нас пришли «раскулачивать». Мы – контрреволюционный элемент!

Забрали всё-дом, землю, скотину. Особо бесновалась деревенская «беднота» – лодыри и пьяницы, увидевшие шанс поживиться и просто поглумиться над теми, кто недавно был богаче и сытнее.

Даже из личных вещей практически ничего не дали забрать. На отца было страшно смотреть. Точно, если бы не мы с мамой, он бы так просто дом не отдал. Потому и лучше: себя бы не сберег и дом не отстоял – «товарищи» были при оружии. Мать тихо тогда прошептала: «вот Сережа, расплата нам за грехи». А потом добавила: «Бог им судья, проживем». Из того, что можно было из дома забрать, взяла маленькую икону Казанской Божьей Матери. Ещё как-то умудрилась взять сверток с копчёным салом.

Погнали нас на станцию, стали грузить в теплушки. Теснота страшная, дети плачут, бабы тоже подвывают. Мужики тупо, отрешённо смотрят перед собой. Неизвестно, выжили бы мы тогда, если бы не мама. Она тихо отрезала каждому из нас по кусочку сала каждый день пути, насилу заставляла есть отца. Сама же практически не ела. Приходилось делать это тихо, чтобы люди рядом не увидели. В пути практически не кормили, воды было мало, после сала всегда очень хотелось пить. Мать заставляла ждать, когда будут выдавать кипяток. И правильно: сколько людей померло, пока ехали, из-за голода, из-за того, что пили любую жидкость, а потом слегали с дифтерией.