Анна Данилова - Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…

• Название: Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…
• Автор: Анна Данилова
• Жанр: Русское современное

Я – Садовник, я вырастил в саду своего романа семью, не предполагая, что все они обретут плоть и кровь, запылают чувствами в реальной жизни, заставляя мое сердце биться, страдать, любить… И никто не знает, вернутся ли они когда-нибудь в мой сад.

---

***

Ближе к обеду к Тане пришел человек и начал задавать вопросы. Но она так и не смогла ему ответить, кто пытался ее зарезать. «Я ничего не видела. Было темно. Я почувствовала острую боль и все, больше ничего не помню».

***

Поздно вечером, после ужина, когда все, кроме Наталии, которая еще не возвратилась от подруги, расположились в гостиной у телевизора, Катя зашла к старшей сестре в комнату и отлила немного ее духов «Мадам Роша» в пустой флакон. «Снегирев уехал, Банк ушел». Ей хотелось поговорить с сестрой, спросить, что же ей теперь делать и где взять сил, чтобы жить дальше, но Наташи не было. Была лишь ее комната, неповторимая, как и она сама.

Катя на цыпочках вышла из комнаты и пошла к себе.

***

ЖЕЛАНИЕ ПОБЫТЬ ОДНОЙ загнало Нату на вокзал, откуда она позвонила домой и предупредила, что уезжает на пару дней «к приятельнице». На самом же деле она поехала на электричке в Жасминку – маленький поселок за городом, где в прошлом году делала этюды и жила у женщины по имени Елена. Никакая она ей не приятельница, просто женщина, сдающая за деньги комнату в большом деревянном доме.

Она сразу узнала Нату, впустила ее в дом и, предупредив «Чтоб не рисовала на стенах и дверях», отвела в чистую светлую комнату.

Была ночь, шел дождь, Ната лежала на узкой кровати в чистой постели. Рядом на столе стоял стакан с молоком. Молоко казалось голубым. Окна блестели со стороны улицы от света фонаря, по стеклам текла вода. «Я так никогда не напишу. Чтоб свет, и прозрачное стекло, и дождь, и голубое молоко, и река с ивами за палисадником.»

Она встала и в одной рубашке вышла во двор. Большой черный пес хрипло залаял, но увидев Нату, смолк и залез, звеня цепью, в будку. Босая, Ната перешла улицу, спустилась по скользкому холму к реке и вымокшая до нитки остановилась на берегу. Река, серо-черная, глянцевая, кипела под струями дождя. Ната скинула с себя рубашку и вошла в воду. Теплая. Как то голубое молоко, что давала ей перед сном Елена. И поплыла. Это была свобода. Тело, словно застоявшееся от однообразия городской искусственной жизни, обрело гибкость и силу. Никогда еще Наталия не чувствовала себя такой сильной. Сильной и свободной.

Она вышла, отжала волосы, рубашку и обнаженная, ощущая себя частью природы, возвратилась в дом. В комнате растерлась до жара сухим жестким полотенцем и очень быстро уснула. А рано утром, приняв решение, вернулась первой электричкой в город. Позвонила Банку, который всю ночь ждал ее звонка и выкурил две пачки сигарет, и сказала ему коротко: «Да».

***

МНЕ ПОЗВОЛЕНО МНОГОЕ. Существует дверь, чудесная деревянная дверь кладовки, которая переносит меня в одно мгновение из городской квартиры в мой рабочий кабинет с пишущей машинкой на даче. Это удивительное место. От возможностей у меня кружится голова.

Я слышу звонок. Это Глеб. Он пришел мне рассказать о Саше. Что ж, постараюсь не быть занудой, и, быть может, помогу ему своим молчанием. Ведь если к вам приходит человек со своими проблемами, это еще не значит, что ему нужен ваш совет. Ему скорее всего нужно ваше безмолвное понимание, широко раскрытые, полные участия и сочувствия, глаза.

– У меня есть женщина, – сказал он уже в комнате, когда мы с ним расположились в креслах, а в крошечных хрустальных рюмках сверкнуло золото коньяка. – Я почему-то поверил вам с первой минуты и мне кажется, что вы способны понять меня. Понимаете, я даже не знаю, как это случилось. Она работала у меня на кафедре лаборанткой. Красивая высокая девушка. У нее длинные светлые волосы, голубые глаза, точнее даже, синие… ярко-синие. Кожа белоснежная, полные розовые губы и аккуратный нежный нос. Мы с ней занимались любовью в лаборантской, на столе. У нее восхитительные колени, и кожа на них гладкая, упругая с каким-то сливочным блеском…

– Вы любите женщин, – сказал я и тут же осекся – слишком уж уверенно прозвучала моя фраза. Хотя оно и понятно, кто как ни я знаю Глеба лучше и дольше всех.

– Да, люблю, – мягко согласился Глеб и улыбнулся своим мыслям. – И не могу похвастать, что это продиктовано чисто эстетическими чувствами, хотя они, разумеется, играют важную роль. Сейчас я скажу вам нечто совершенно удивительное, но это так. Это правда. Я похотлив. Для меня страсть мало чем отличается от похоти. В словарях пишут, что похоть – это грубое животное чувство, то есть половое влечение… грубое… А страсть? Разве страсть не является высшим проявлением полового влечения? Согласен, грубость в момент близости непозволительная. Но это теоретически. В жизни же – у меня, во всяком случае, – грубость позволяет испытать более острые ощущения, причем как мне, так и женщине… Я вас шокирую?

– Нисколько. Я понимаю, элемент насилия и грубости распаляет… – Я старался не подавать виду, что его откровенность застала меня врасплох. И подумал еще тогда, как же он будет себя вести в саду, куда я собираюсь его пригласить; неужели существует такая тема, на которую он не сможет говорить здесь, в этих стенах, а раскроется лишь ТАМ?

– Я кажется чересчур разоткровенничался, – словно прочтя мои мысли, одернул самое себя мой гость и даже выпрямился в кресле.

– Я ведь собирался рассказать вам лишь о том, что уже больше года веду двойную жизнь. Конечно, это не редкость для мужчины. Но, понимаете… Наши отношения, носившие прежде исключительно сексуальный характер, резко поменяли полюса! Саша не подпускает меня к себе, при этом делая такое недоуменное выражение лица, что мне становится не по себе… Словно она стыдится этого. Она даже теперь не переодевается при мне. Словно между нами не было никакой близости, а маленькая Машенька появилась от непорочного зачатия. Я справлялся, не больна ли она. Нет. Спросил, не появился ли у нее в жизни другой мужчина. Нет же! Я совершенно сбит с толку. Прихожу к ней, только и слышу: мне необходимо триста тысяч, двести, пятьсот…

– И вы даете ей деньги?

– Конечно. Клара не знает, что по вечерам я иногда подрабатываю частными уроками английского. Представьте, Денис, ЭТИМ я зарабатываю почти столько же, сколько лекциями. Вот как все в мире перевернулось. Хорошо, что я знаю иностранный… Но я отвлекся…

Я закрыл глаза и вспомнил страницу машинописного текста с описанием вот этой нашей встречи. Только там я был в образе случайного попутчика, разговор происходил в электричке. Наступила минута, когда Глеб должен был признаться этому попутчику о своем желании избавиться от Саши. Неужели он и мне расскажет об этом? Я весь покрылся испариной. Ну нельзя же быть до такой степени открытым.

***

– … мне эти встречи не приносят радости как прежде… – только и сказал Глеб, состорожничал, но сколько грусти и разочарования прозвучало в этих словах.

И еще я подумал – не без ревности, – что попутчику он доверял больше.

***

КЛАРА села на постели.

Еще с детства научившись распознавать где сон, а где реальность, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что то, что происходит сейчас с ее домом – сон, конечно же сон. Но тогда откуда же эти натуральные слезы и рыдания? Она смахнула слезы. Ей только что снился обугленный дом, ИХ дом, полуистлевшие столы и стулья, диваны с торчащими в разные стороны пружинами, обгоревшая, с запекшейся кровью на боку, собака, белый кот с подпалинами, сожженными усами и лопнувшими глазами; ей снилась несуществующая в ее памяти, а рожденная беспокойной ночью узкая лестница, уходящая в небо, и стая красных птиц, кружащихся над дымящимися обломками; и был Глеб, молодой; он уходил от нее, унося на руках двух девочек, это были не их дочери, хотя лица были очень знакомыми; он шел, спотыкаясь, а девочки, обхватив его за шею мертвой хваткой, кричали и плакали, смешиваясь голосами со всем этим кошмаром, адом… Где-то совсем рядом рожала немолодая уже женщина, она стонала, скорчившись под грязным коричневым одеялом, а люди, призраками проходившие мимо – и даже сквозь нее, не обращали на роженицу никакого внимания.

И даже она, Клара, не могла почему-то подойти и помочь несчастной, потому как не чувствовала, не видела себя в этой картине, в этом ужасе.

…Она посмотрела на спящего мужа, на его губы, чуть прикрытые, словно замершие вот так во время поцелуя или разговора, и подумала, вот бы узнать у него, почему он нес на руках этих девочек. Кто они? Но она не сделает этого. Никогда. Да и незачем тревожить его. Уже шесть часов. Надо успеть первой принять душ, успеть воспользоваться феном, сварить какао – Веруся с вечера просила, – приготовить кашу, бутерброды, зашить чулки, разбудить Катю и не забыть бы не будить Нату, а еще спросить, кто это сунул в кувшин с желтыми искусственными хризантемами вымазанную в крови тряпку. Может, Глеб порезался и впопыхах, чтобы не испугать домашних, сунул ее туда?