Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах

• Название: Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах
• Автор: Ольга Рыкова
• Жанр: Русское современное

Очень простая повесть о том, что все понимают неоднозначность всего происходящего в мире, но никто не хочет ничего менять, мы привыкли не замечать чужой боли, мы живем в мире собственных иллюзий и предрассудков. Предлагаю читателям два развития событий. Каждый решает сам для себя, в какой реальности он находится.

---

И, кажется, оттуда в Европу привозят финики, а, да, еще оттуда приезжает в последнее время слишком много нелегальных эмигрантов так же, как из Сирии и Афганистана. Я знаю про арабскую весну. Я читала про нее в интернете и смотрела по телевизору.

Я заплатила восемь евро, и мы пошли дальше гулять, поедая на ходу приторно-сладкие восточные плоды.

Потом в номере все еще думая о чистоте и натруженности рук Далиля. Вдруг я вспомнила руки щеголеватого официанта из уличного кафе в Реймсе, он подавал нам меню и блюда с чувством достоинства, присущего, пожалуй, только царственным особам; цепочка от ключей, свисающая из кармана поношенных несвежего вида черных джинсов, казалась мне, аксельбантом из чистого золота! Но его ногти были безнадежно грязными и черного цвета. Потом, вспоминая это, я подумала, что, возможно, он подрабатывает механиком в какой-нибудь мастерской. Но это уже не имело значения, эти ногти останутся в моей памяти навсегда, как запах свежего хлеба или запах шоколада. Это мои первые впечатления от посещения Франции.

11 июля

На второй день нашего приезда мы снова пошли осматривать окрестности нашего 10 округа, на обратном пути, довольные и уставшие, с пакетом круассанов, мы вновь подошли к уличной палатке, но, к нашему удивлению, за ней не было мужчины – восточного мудреца, там стоял взъерошенный громкий и много жестикулирующий парень с оливковой кожей и густыми ресницами, обрамляющими задорные глаза, полные жизни и энергии. На нем была ярко-желтая футболка, обтягивающая довольно приличный пресс. На вид ему было лет восемнадцать – девятнадцать. Рядом с ним стояли еще двое мужчин старше его. Один был в плотной флисовой толстовке, для которой явно было жарковато. Мальчик в футболке с особым усердием жестикулировал и поднимал голову гордо вверх, объясняя им что-то на французском и показывая на забинтованную до локтя правую руку. Можно было подумать со стороны, что он тореадор, только что заколовший огромного быка, и он бесконечно горд этим! Его речь была адресована довольно приятному и спокойному мужчине, одетому немного не по сезону.

– Сава, – сказала я подойдя. Мужчины, наскоро попрощавшись, быстро ретировались.

– Сава, – ответил он со всей открытостью и великодушием человека, просто кайфующего от того, что он живет.

Я в основном жестами объяснила, что нам от него надо.

– Вы женщина из России? – спросил он вдруг на английском.

– Да.

– Отец мне вчера рассказал, что вы покупали финики, здесь не так много русских, – зачем-то сказал он и замолчал.

– Я Азат.

– Я Ольга, это моя дочь Даша.

– Красивая, сказал он, глядя на неё с веселой бесшабашной улыбкой.

И я подумала, что у него нет этого неприятно-липкого взгляда восточных мужчин, разглядывающих женщин. Наверно, он уже родился во Франции, он уже другой – он француз.

– Сколько вам лет? – спросила я.

– Пятнадцать, – ответил он.

Пятнадцать, на год старше Дарьи, выглядел взрослее, но это обычное дело для восточных юношей. Мальчишки-дагестанцы, которые есть почти в каждом классе у нас в России, тоже выглядят старше своих сверстников.

Даша включилась в разговор, благо дело, ее английский-то в порядке. Они поболтали минут пятнадцать, я их не слушала, я разглядывала людей, выходящих и заходящих в метро.

Потом по дороге домой она рассказала мне, что Азат седьмой ребенок в их семье и самый младший, что у него есть две сестры, одна уже замужем. Другая учится в университете. И вообще, они не бедные, старшие два брата работают в какой-то крупной автомобильной компании, да и все в общем-то хорошо с жильем и работой, просто отец, когда приехал в восьмидесятых, зарабатывал на жизнь, торгуя специями, а еще он делает очень красивую мебель, и ее дорого покупают состоятельные люди. Но с лотком он не хочет расставаться. Говорит, в этом есть своя философия. И Азата заставляет тут работать после школы, а сейчас каникулы, и ему вообще неохота работать, отец ему сказал, что мужчина должен познать всю тяжесть труда, и только тогда он сможет познать чувство настоящей радости.

– Хрень какая-то! Да, мама?!

– Ага, – мимодумно ответила я, тщательно пережевывая финики. – А что у него с рукой, ты не спросила?

– Ой нет, чот забыла. А он симпатичный, да, мам?

– Кто? Азат? – улыбнулась я. – Да, симпатичный.

«Только не влюбись, – подумала я, – а то мы уедем двадцатого, и дома тебя охватит безграничная тоска, а я не буду знать, что мне делать и как тебе помочь». Да и можно ли помочь человеку, испытывающему мучения первой любви. И вдруг в голове у меня возник отчетливый образ моей дочери, одетой в паранджу, в темной комнате с маленькими мутными окнами. Там нет света, нет воздуха, вакуум и безысходность, страх и боль, там нет любви, нет надежды, и сознание не в состоянии принять реальность. Там Джихад. Там идет постоянная война… Вокруг нее куча детей, она качает колыбель, и в воздухе вековая тоска женской доли, доли ждать своего мужчину с войны… Я вижу это ясно и четко, словно я уже пережила это сотни раз.

В России, как и во Франции, люди помнят, что такое война, у нас в стране практически нет ни одной семьи, которой бы не коснулась Вторая мировая (у нас Великая Отечественная) война.

Я отмахнулась рукой от ужасной картинки, возникшей у меня в голове. Ненавижу себя! Ненавижу всех нас за наше узколобое мышление, за необоснованный животный страх, навязанный нам средствами массовой информации, нашими правительствами, нашими предрассудками.

И перед глазами снова стоит мальчик лет десяти, перерезающий горло заложникам во имя Аллаха, объявляющий всему миру Джихад. Я не смотрю больше телевизор, не потому, что не хочу видеть ужас всего происходящего, мне не надо видеть боль и войну, я ее чувствую каждой своей порой, боль летает в воздухе, она страшнее любого свиного гриппа и болезни Зика. Она пожирает меня изнутри. Я словно хожу по земле без кожи и чувствую чужую боль. Многие с возрастом становятся сентиментальными, я знаю, но я была такой всегда.

– Ладно, завтра спроси, что приключилось с его рукой, – сказала я, и мы вошли в номер.

***

Я подбежала к Далилю, все еще обнимая свой полиэтиленовый пакет с покупками и дорогущей сумкой от Шанель.

Поздоровавшись, Далиль молча взял кулек и высыпал туда стакан фиников.

– Где Азат?

– Дома, – ответил Далиль.

– Он сегодня придет? – я глянула на часы, было начало пятого.

Далиль отмахнулся от меня, что-то пробормотав.

Я передала ему монеты, предварительно их подсчитав. Он взял их сухой и твердой рукой, не улыбаясь, глаза его по-прежнему были скрыты пеленой безмолвия.

Я взяла финики и помчалась в гостиницу.

На открывающуюся дверь вылетело огромное и свирепое чудовище в удивительно тщедушном теле, его выпученные глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Со страшным лаем и звериным оскалом на меня летел наш чихуахуа по имени Масик. Глядя на то, как он бесстрашно кидается в бой с любыми незнакомцами, я представляю себе ужасно лютую собаку из сказки «Огниво», которую прочитала давным-давно в детстве. «Страшные глазища, как блюдца, вокруг вращаются», – что-то вроде того, там было описано небывалое чудище в виде собаки, охранявшее то самое огниво. Но, увидев меня, вся мощь его неслыханной отваги сменилась тоненьким писком восторга и небывалым выплеском собачьей любви, дающей нам мегатонны энергии.

– Чем занималась?

– Да так, ничем, аниме смотрела, с Настей переписывалась.

– И что там Настя?

– Да сидит со своей сестрой в Мордовии у бабушки.

– Ага, понятно, – сказала я, с неимоверным облегчением снимая туфли. Интересно, а есть на Земле женщины, которые не натирают ноги новой обувью? Мне в этом вопросе особенно не повезло, неважно, где и какие, неважно, дорого или дешево, есть данность – если туфли новые, то ногам трындец! И глядя каждый раз на кровавые мозоли, я с упорством камикадзе снова и снова надеваю новые туфли на высоком каблуке и еду обязательно куда-нибудь подальше. Ну, а в центр Парижа я не поеду в кроссовках под угрозой смертной казни – только туфли и самые красивые. Мой бывший муж говорил, что у меня с головой какие-то проблемы, и был прав на сто процентов!

– Тут в пакете продукты, я купила овощи, сделай салатик, поедим с багетом, там еще вчерашний сыр остался, а то я умираю с голода, – крикнула я в другую комнату, – я в душ.

– Ага, мам, ща сделаю, – ответила Дарья.

В душе, смывая пыльный налет энергетики большого города, я вспомнила про Гаспара. Словно уже неделя прошла с тех пор, как мы стояли у входа в магазин. И в моем очищающемся теплой водой сознании прояснилось: боже! Как банально, стареющая женщина и молодой красавец, почти француз. Ну, или по паспорту-то француз, а душа-то наша русская.

Я никогда не любила слащавые женские романы про внезапную любовь и неожиданную встречу или про мучение неравной любви. Я Хемингуэя люблю с его жаждой к жизни, мощью мужского сознания и понимания вещей, ну, если и читать про любовь, то только Ремарка или сонеты Шекспира, у Шекспира вся мудрость бытия и страсти заключена в небольших сонетах, и про любовь мне не надо больше ничего. Может, еще рубаи Омара Хайяма, для него в моем сердце есть отдельное потайное место. А тут так вляпаться, Господи, в девять он заедет, «поедем потанцуем», кажется, он сказал, я, конечно, обожаю танцевать, но понятия не имею, как сейчас танцуют и под какую музыку, и что я надену? А ноги что? Идти в кедах? С моим ростом меня кто-нибудь не заметит и об меня споткнется прямо на танцполе. И все-таки я знала, что ровно в девять я буду стоять у входа в гостиницу. Жажда приключений следовала за моей пятой точкой по жизни, как Санчо Панса за Дон Кихотом. Если вам сейчас двадцать, и вы неутомимы в поиске острых ощущений, и вы думаете, что к тридцати вы успокоитесь, будьте уверены – в пятьдесят вы прыгнете с парашютом, если еще не прыгали, конечно.