Рони Ротэр - Мошки в янтаре. Скуй мне панцирь ледяной. Черный пепел, красный снег. Ключ

• Название: Мошки в янтаре. Скуй мне панцирь ледяной. Черный пепел, красный снег. Ключ
• Автор: Рони Ротэр
• Жанр: Русское фэнтези

Её земное имя осталось в прошлом. Теперь её зовут Вайра. В том мире, по которому она путешествует в поисках дороги домой, она узнает, что магия – удел сильных духом. Что принцы могут быть грубы, а пираты умеют плакать. Что смерть всего одного человека может оказаться губительной для целой страны. А смерть многих станет ценой за спасение одного. Что дорога домой не так уж легка и радостна, а истинным проявлением любви бывает даже ложь. В ваших руках – заключительная книга.

---

– Садись, тато, грейся – один из мужиков похлопал ладонью по скамье.

Старик протянул морщинистые дрожащие, с синими прожилками руки к огню. Немного отогревшись, он бережно извлек из виды видавшей торбы инструмент. Коснулся худыми узловатыми пальцами струн, так, как касаются на заре личика нежно любимого дитя, будя его. Старческий голос задребезжал надтреснутым медным бубенцом, слишком тихим, чтобы его расслышали в глубине зала.

Зараэль услышала. А, услышав, повернула голову и замерла, не сводя с певца глаз. Слова были немудры, да и исполнение оставляло желать лучшего. Но было в песне что-то, что заставило южанку с напряженным вниманием вслушиваться в каждую новую строчку. Звуки музыки, извлекаемые бродячим певцом из старого инструмента, всколыхнули в её душе образы утраченного прошлого. Прошлого, за которое она поклялась мстить.

Приголубь меня, Зима,
Не серчай напрасно.
Для меня лишь ты одна
Мила и прекрасна.

Перед глазами возникло неподвижное лицо магистра, искаженное страданием. Его белые волосы, спадающие на поникшие, придавленные тяжестью камня и поражения, плечи. Ей так нравилось перебирать эти шелковые пряди, отдыхая у него на груди.

Скуй мне панцирь ледяной
В кузнице у стужи,
Плечи слабые укрой
Льном морозных кружев.

Рыхлые холмики, наметенные начинающейся пургой у разбитой стены Олломара. Припорошенное снежной крупой лицо Астида, белое и холодное, навеки запомнившееся в ало-черном контрасте.

Белый плащ мне подари
На подкладке снежной,
Острой льдинкой на груди
Заколи небрежно.

Яркий красный высверк под поваленными колоннами, и бесстыдно обнаженный ужас на черепе Улле. Закрошенный мелкими осколками пол, а на нем – неподвижная фигура Иннегарда, широко разметавшего безжизненные руки. Его погасший взгляд, устремленный на еще мерцающие огоньки светильников вверху.

Молоком от звездных стад
Ты меня попотчуй.
Пригласи в свой дивный сад
Вьюжной зимней ночью.

И снова – Гилэстэл. Светлые глаза, мягкие губы, пьянящее тепло тела. «Разве я говорил, что люблю тебя?» – надменно. «Ты нужна мне, Зараэль» – проникновенно. «Я люблю тебя, меа пития аранэль!» – нежно, в последний раз. Самый последний.

Подари мне мой приют,
Дом в земле остылой.
Дом, который назовут
Хладною могилой.

Перстень, зажатый в кулаке, еще хранящий тепло его пальцев. Распахнутое окно в сад и тающие в глубине заснеженной аллеи фигуры всадников. Удаляющиеся от берега корабли, боль, бессилие и одиночество.

Буду петь там о любви
Я хозяйке нежной.
А весной из губ моих
Вырастет подснежник.

Всхлипнули струны, и певец замолчал. В трактире повисла тишина. Зараэль выпрямилась, глубоко вздохнула, прогоняя нечаянные образы. Люди, отставив кружки, забыв о еде и разговорах, заслушались старого певца. За большим столом, нахмурившись и понуро уставившись в полупустые миски, притихли ратники. Сидевшие в уголке девки украдкой вытирали с накрашенных глаз слезы. Печальный трактирщик, облокотившись на стойку, забыл о вертелах над огнем, и жаркое на них подгорало. Угомонился беспокойный ребенок на руках у крестьянки, а она, прижавшись к мужу, горестно покачивала головой. Кто-то робко кашлянул, кто-то выдохнул – «Охх-ох-оо».

– А ну, хорош выть! – громоподобный удар кулака по столешнице мгновенно согнал всеобщее оцепенение. Из-за стола, опрокинув табурет, рывком поднялся хмельной солдат. – Чё ты, как шавка на погосте, скулишь? Чего уныть нагоняешь?! И без тебя тошно!

– Разве ж на войну так провожают? – поддержал его второй, поднимая голову и зло глядя на певца. – Что сгинем, и сами ведаем. А вот бы – плясовую, али шутейную, чи про героев каких…. Чтоб нам сподручнее этих южных псов крошить было!

– Ага, – поддакнул еще один ратник, вставая и делая шаг в сторону старика. Тот, испуганный таким неожиданным оборотом, съежился под недобрым взглядом солдата. – А ты, ровно моська, их разрисованные зады лижущая, о смерти нам воешь.

Он приблизился к старику и схватил инструмент, который тот прижимал к груди.

– Нет, умоляю! Илан! Только не лютню! Ила-ан!!

Вцепившись одной рукой в гриф, а другой – в сюркот ратника, старик истошно заверещал. Солдат, осерчав, сграбастал старика за шиворот и дернул лютню из цепких пальцев. Одна из струн порвалась с мучительным стоном. Старик вскрикнул так, словно его стеганули кнутом.

– Да что ж …!

Певец рванулся за своей кормилицей, ткань на груди ратника треснула, и оторванный лоскут повис собачьим ухом. Инструмент и его владелец брякнулись на пол, когда солдат, выпустив их, схватился за испорченную накидку. Мутные хмельные глаза налились яростью.

– Ах, ты, крыс седохвостый! Ящерица крюколапая! Да я тебя… Да я твою пиликалку… Убью!

Он, кроя всех музыкантов, на чем свет стоит, занес ногу для удара. Певец на полу скорчился, поскуливая и накрывая лютню своим телом. Из-за стола повскакивали остальные ратники, повисли на плечах товарища, оттаскивая его от фигуры в лохмотьях, скрючившейся на затоптанном полу.

Послышалась плюха, чья-то челюсть хрустнула под кулаком разгорячившегося зачинщика, кто-то заорал, заматерился басом, и завязалась свалка. В ход пошли увесистые глиняные кружки и кувшины со стойки. Тяжелая посуда быстро кончилась, сменившись легкой мебелью. Трактирщик то причитал, когда очередная миска разлеталась в куски о чью-то спину или голову, то, хоронясь за стойкой, орал, грозя вызвать стражу. Проснувшийся крестьянский дитёнок обливался слезами и отчаянно голосил, зовя мать. Она же визжала, вцепившись в жупан своего благоверного, который с азартом деревенского задиры пытался сбросить с себя её руки, и встрять в драку. Крестьянке вторили пронзительные голоса девок, подзадоривающих солдат. Остальные посетители трактира благоразумно ретировались, едва дело стало принимать угрожающий их здоровью оборот.

Про певца в этом бедламе забыли начисто. Подвывающий от страха, он ползал по полу, пытаясь выдернуть из-под черепков и обломков мебели свою лютню, и удивительным образом избегая пинков чужими сапогами. Зараэль подметила, как к нему резво подскочил подручный. Подняв и подтащив старика к двери, вытолкал вон, следом выкинул поломанный инструмент и котомку.

Южанка поднялась и окинула быстрым взглядом зал. Проворно скользнув вдоль стены к выходу, она подхватила с чужого стола ковригу и надкушенное кольцо вяленой колбасы, и спрятала их под полами плаща. Никто не обратил на Зараэль внимания, не заметил, как открылась входная дверь, и девушка покинула шумный трактир.

С неба падал густой тихий снег. Южанка пошла прочь, на ходу жуя хлеб. Снежные хлопья, опускающиеся на пористую мякоть, холодили язык и губы.

– Иланна, – послышался слабый голос. Зараэль пригляделась, и у поленницы увидела старика-музыканта. Он забился под невысокий навес, на дрова, и сидел там, обернувшись дырявым шерстяным плащом. Торба с лютней лежала рядом.

– Иланна, – повторил певец. Глаза его жадно впились в ковригу в руках южанки. – Будь милостива, иланна, подай старому музыканту.

– У меня нет денег, – сухо бросила Зараэль, и отвернулась, собираясь уйти.

– Иланна! – в голосе старика отчетливо слышалось отчаяние. – Не сердись, милостивая госпожа. Ужель я повинен в том, что война идет? Я всего-навсего певец. Не дай мне помереть с голоду, иланна. У тебя есть хлеб. Дай мне немного.

Зараэль остановилась, глядя на краюху, потом перевела взгляд на старика. Тот смотрел на неё глазами побитой собаки. Посиневшими от холода пальцами он нервно дергал и комкал плащ, пытаясь побольше натянуть его на дрожащие плечи.

– Зачем тебе хлеб, старик? – светлые глаза смотрели холодно и бесстрастно.

Старик опешил. Он привык, что на такую просьбу бывает только два ответа – да или нет.

– Это… Как… Хлеб? Так ить, чтоб с голоду не помереть, – растерянно ответил он..

– А зачем тебе жить? Ты стар и слаб. Какой от тебя прок? Или у тебя есть цель, ради которой тебе непременно нужно жить?

– Цель? Какая цель? – еще больше растерялся певец. – Я играю на лютне, пою, а люди слушают мои песни.

– А потом бьют, – губы южанки презрительно покривились.

– О, – огорченно покачал головой старик. – Так ведь не всегда бывает. Просто… Просто не повезло сей день. Помоги мне, добрая иланна. Я уж два дня ничего не ел. Окажи милость, не дай умереть медленной смертью.

– С какой стати я должна тебе помогать, себе в ущерб? Я тоже голодна.

– Ты молодая, сильная, тебе легче еду добыть. А я – всего лишь нищий, никому не нужный старик. Смилуйся надо мной, славная иланна. Помоги.

Музыкант опасливо, и в то же время с надеждой, косился слезящимися от старости глазами на стоящую перед ним девушку. Хлеб в её руках притягивал взгляд. Старик, на секунду забыв о холоде и перестав поддергивать тряпье на плечах, неосознанно потянулся к краюхе. Зараэль отступила, а музыкант, опомнившись, съежился и торопливо подтянул плащ.