Семен Венгеров - Причины гусситско-таборитского движения

• Название: Причины гусситско-таборитского движения
• Автор: Семен Венгеров
• Жанр: Публицистика

«Главное впечатление, которое выносит каждый, кто знакомится с историей гусситско-таборитской войны, кто узнаёт про эти бесчисленные битвы и сражения, про эти сотни разоренных, обращенных в груду пепла и мусора городов, тысячи стертых с лица земли сел и деревень, десятки тысяч стоптанных и сожженных полей, сотни тысяч убитых людей, – главное впечатление, которое выносишь из этого моря крови и вообще из всей суммы произведений сумятицы есть, без сомнения, впечатление необыкновенной силы, необыкновенной интенсивности чешского движения. И действительно, оно принадлежит к самым сильным, к самым упорным движениям, какие только известны за все время исторического существования человечества…»

---

Ничего подобного мы не встречаем у чехов. Первые слабые проявления сословных перегородок появляются не раньше III века. То-есть когда чехи стояли на неизмеримо высшей ступени культуры, чем кельты первых веков по P. X., когда у них появилась уже литература и были такие летописцы, как Козьма Пражский. Чрезвычайно характерна фраза, которую этот самый Козьма влагает в уста Премысла, первого князя чешского. Из земледельца сделанный князем, Премысл обращается к своим будущим преемникам и увещевает их не злоупотреблять властью.

«Пусть помнят наши потомки про свое происхождение, пусть не допустят себя до того, чтоб угнетать своим тщеславием людей, порученных им Богом, потому что все люди равны между собою от природы»[4].

Такая фраза, конечно, сочинена самим летописцем и характеризует понятия того века, в котором он хил.

Все вообще предание о Премысле чрезвычайно интересно для характеристики народных чешских идеалов. До Премысла высшею властью пользовался Крок. Народное предание не делает его сыном богов или знаменитым воином, – нет, Крок достиг высшей власти тем, что своим умом, справедливостью и заботой об общем благе превосходил всех современников[5]. Когда он умер, править стала умная дочь его Любуша. Но она скоро вышла замуж за Премысла, которому и передала власть. Премысл был простой крестьянин и народные послы, пришедшие известить его о выборе Любуши и о даровании ему княжеской власти, застали его на ниве, которую он вспахивал.

«Премысл женился на Любуше и возвел ее на престол. Престол этот был каменный и при возведении на него у чехов, как и у других славян, был обычай, что восходящий на престол приходил к нему в бедной одежде простого человека, в ознаменование того, что и он происходит из простого народа, и уже взошедши на него одевался в богатую княжескую одежду. Еще во времена Козьмы[6] в княжеском дворце сохранялись лапти, которые надевали князья при торжественном короновании»[7].

Любуша наследовала своему отцу не потому только, что она была дочь его, – у Крова было три дочери и Любуша была младшая. Она стала правительницей не по старшинству, а по справедливости, потому что была самая умная из трех сестер. Даже в более поздния времена, когда верховная власть значительно окрепла, одного права наследования было мало, чтоб укрепить права чешских герцогов на престоле. Вошло в обычай, что престол принадлежал дому Премысла, но кроме этого непременно требовалось народное избрание. Вот, например, ответ Собеслава I (1126 г.) в споре с императором Лотаром, не хотевшим признавать его богемским герцогом:

«По старому праву выбор герцога принадлежит только представителям народа»[8].

Когда Владислав II назначил своим преемником сына своего Фридриха, не спросив мнения страны (1173 г.), в Чехии поднялось страшное неудовольствие. Чехи жаловались императору Фридриху I и говорили, что без «свободного выбора» народа желание Владислава незаконно[9].

Самое устройство власти было очень своеобразное. Князь был князем не к силу божественного права, не в силу средневекового взгляда, что страна есть собственность владельческого рода, а в силу того, что власть его нужна была для блага народа.

«Тем, чем был в каждой семье или в отдельном племени старейший (starosta или wladyka), тем же для всего народа был правительствующий князь. Оба повелевают почти неограниченно до тех пор, пока они правят хорошо, то есть до тех пор, пока ими руководит общее благо, покамест старания их для достижения этого мудры и удачны. Но оба они теряют всякую власть и значение, если рядом поступков докажут свою неспособность стоять во главе правления»[10].

Яркою иллюстрацией к этой общей характеристике верховной власти может служить органический закон Чехии, который свято сохранялся всеми князьями и королями Чехии даже тогда, когда королевская власть значительно увеличилась на счет народной. Этот закон состоял в том, что ни один чех не был обязан нести военную службу вне пределов страны[11]. Если тот или другой король хотел прославиться завоевательными подвигами, он должен был из своих личных доходов нанимать волонтеров. Таким образом клался предел самолюбивым стремлениям королей и проводилась резвая граница между интересами народными и интересами династическими.

От верховной власти перейдем к другим частям государственного тела древнейшего периода чешской истории.

В IX столетии «все члены государства были свободны и не было наследственных сословных перегородок. Глава семейства был естественный судья и правитель своего потомства. Эти главы семейств, называемые starosti (от starost – забота, starotise – стараться), из которых некоторые в качестве и отправляли и жреческие обязанности, совещались в открытых собраниях и решали вопросы большинством голосов»[12].

Внутренняя жизнь семейств до очень позднего времени была настроена на искони лавянских общинных началах.

«Владение землею было основано на общности имуществ всех родичей. Dedina (дедина), что равнозначуще bastin'е (баштима от batsha = ded) или otcin'е (отчина), составляет наследственное общее имущество. Дедина кормит всех родичей, которым она принадлежит только в качестве временного владения и от них без всякой особой передачи переходит к следующему поколению. Доходы сообща орабатываемой дедины, состоящие в хлебе (zbozi) и скоте (statek, dobytek), представляют собою имущество общины. К дедине, само собою разумеется, принадлежала земля, на которой, были выведены деревенские постройки, откуда произошло то, что в Моравии еще до сих пор деревня называется „дедина“. На общем землевладении основано средневековое славянское наследственное право (dedictvi)»[13].

При таком, устройстве бедность являлась исключением. «Каждая семейная, община была настолько самостоятельна, что имела прямую, возможность удовлетворить обычные потребности, своих сочленов. Поэтому в народе бедных не было. Бедным и без состояния мог быть только тот, кого община исключила за пороки. Отсюда происходит, что слово chudy (худы), означающее теперь (по-чешски) „бедный“, когда-то, означало, „злой“ и что словом lichy одинаково обозначалось понятие, „нехороший“ и „оставленный, вытолкнутый“ (listi, lich = derelinquere)»[14].

Такое равноправное семейное устройство, поддерживало идею политической равноправности и мы видим, что «до короля Оттокара II (конец XIII ст.) в Чехии не было сословий, как их теперь, понимают»[15] и еще у́же понимали во всей средневековой Европе.

Этой всеобщей равноправности, по-видимому, противоречит то обстоятельство, что в Чехии, были рабы и крепостные. Но противоречие тут совершенно мнимое, только на первый взгляд, если не познакомиться ближе с положением вещей. На самом деле рабство и крепостное состояние в Чехии были совсем отличны от этих же институтов в общественном праве других стран Европы. Мы остановимся на этом предмете несколько подробнее, так как для нас чрезвычайно важно доказать, что оба эти вида несвободного состояния не были факторами гусситско-таборитского движения: мы покажем, что 1) рабство, и то в очень мягкой, существовало в Чехии только с IX столетия по XII; – следовательно, к началу XV о нем осталось только отдаленное воспоминание, – и 2) что крепостное состояние утверждается в Чехии не раньше XVII века, т. е. после Белогорской битвы, когда волна австрийско-католической «культуры» смывает все национально-чешское и в том числе старую славянскую свободу.

II

Поговорим сначала о рабстве.

Рабство не было институтом славянского права. В то время, как другие народы делали всех своих военнопленных рабами, славяне требовали от них только известного числа лет служения. После этого они предоставляли им на выбор: «или откупиться и возвратиться на родину, или остаться у них в качестве свободных людей и друзей»[16]. Слова в ковычках принадлежат византийскому историку – императору Маврикию, которого в пристрастии к славянам упрекнуть довольно трудно. Поэтому они дают твердую почву для характеристики отношения славян к лишению людей свободы, и притом почву тем более твердую, что сам же Маврикий подчеркивает это отношение славян в рабству и прямо говорит, что оно было не такое, «ut apud gentes alias» (как у других народов). В нем значит было нечто чисто-славянское.

С течением времени отношения меняются. «Именно те, религия которых клеймит рабство и крепостничество, то есть христиане, научили славян, что ничего нет дурного в том, чтобы торговать человеческою свободой и продавать в рабство свободных людей вместе с их женами и детьми. Оттоны (германские) раздаривали славянские семьи точно стада скота и впервые ввели крепостничество и рабство в земли полабских славян и по всей Померании. Отсюда рабство перешло в Богемию, Польшу и Россию»[17].

Произошло это никак не раньше IX столетия[18]. Как институт чужеземный, противоречащий всему строю славянской жизни, рабство в Чехии было явлением исключительным. Рабами становились только пленники (plennici) и преступники.