Валерий Есенков - Отпуск

• Название: Отпуск
• Автор: Валерий Есенков
• Жанр: Историческая проза

«Иван Александрович, сорвав теплое пуховое одеяло, вскочил босыми ногами на жесткий коврик, брошенный возле дивана. Нужно было стаскивать измятую ночную сорочку, однако руки висели как плети, не повинуясь ему. Было холодно, неприютно нагретым под одеялом ногам, и он с отвращением думал о том, какую бездну невнятных, лишенных для него интереса бумаг предстоит с наивозможнейшей тщательностью прочесть, вместо того, чтобы с головой погрузиться в «Обломова»…»

---

Он хотел бы тотчас воротиться назад, на людную улицу, где нет надобности ни с кем говорить, однако стало неловко так вот внезапно войти и уйти, ничего не спросив. Ну уж нет, странных положений он себе позволить не мог и, пожевав в раздумье губами, равнодушно спросил, лишь бы только о чем-то спросить:

– Полагаю, были новые книги?

Сам степенный, высокого роста хозяин тотчас ответил ему, весело мерцая глазами из-под начесанных на самый лоб русых волос:

– Ваше превосходительство, как не быть! Есть, есть кое-что!

Можно было бы после этого уходить, да оказались новые книги, и он с искренней радостью проговорил:

– Слава Богу!

Опираясь о прилавок тяжелыми кулаками, не меньшими тех, какими Федор владел, почтительно подаваясь вперед, хозяин, тоже с видимым удовольствием, начал перебирать:

– «Повести и рассказы», три тома, господина Тургенева, вам, должно быть, известны-с.

Приблизившись, опираясь на трость, он принялся рассуждать, пространно, со знанием дела:

– Не очень, я полагаю, идут. В наше время не все понимают его. Вроде бы, на иной вкус, не глубок, только, мол, поэтичен, изящен, проку-то что. И в самом деле, тонкие миниатюры его не для простых, примитивных умов. Однако раскупится. Не спеша. Помаленьку. Выдержка с этим товаром нужна.

Склонив голову, внимательно выслушав, обождав, не услышит ли ещё чего о таком в самом деле неходком товаре, хозяин с достоинством кивнул бородой:

– Господина Писемского “Очерки из крестьянского быта”, не знаем, как на ваш вкус, дозвольте узнать?

Он взглянул на простую обложку:

– Очень хорош. Простоват, но правдив, обнаженно, зло, беспощадно правдив. Необделанно. Есть-таки несколько сору. Впрочем, немного. Ко времени впору, как раз. Должны, по-моему, брать.

Подтвердив, что берут хорошо, хозяин размашисто продолжал:

– Так точно-с, берут-с. Ещё “Стихотворения” господина Некрасова.

Он сухо ответил:

– Не очень люблю, однако тоже времени впору.

Быстро исподлобья взглянув, о чем-то подумав, должно быть, не соглашаясь, то ли с нелюбовью его, то ли с тем, что времени впору, переложив с места на место несколько книг, хозяин выложил перед ним:

–“Мадам Бовари”, господина Флобера. Француз. Решительно не знает никто. Сомневаемся очень.

Пробежав глазами название, он кивнул и просто сказал:

– Завтра пришли.

Оживившись, хозяин почтительно поклонился:

– С удовольствием. Прикажу. Беспокоиться не извольте.

Он, как делал обычно, заверил:

– Прочитаю – тотчас верну.

Хозяин лукаво забегал глазами, неприятно залебезил:

– Как всегда-с… Только мысли бы ваши… Для понятия нам-с… Сколько взять-с…

Чуть поморщась, он заверил отрывисто:

– И мысли скажу.

Хозяин засуетился, угадав, что именно неприятно ему:

– Вы нас извиняйте, Иван Александрыч, ваше превосходительство. Коммерция. Так мы без ошибки хотим-с…

Он коснулся края шляпы рукой и пошел:

– Рад служить.

День растаял серея. Ветер утих. Под ногами ярче горели огни от витрин. Расплываясь, исчезли дальние дали. Густела толпа. У широких дверей кабака теснился народ, криво звенели нетрезвые голоса.

Город, Город…

Глава шестая Невольная встреча

Повернувши направо, пройдя мимо вокзала железной дороги, он улыбнулся грустной улыбкой, подумал было о том, как странно явился сюда со своими мечтами, и чуть не наскочил на прохожего, в темной бекеше, преграждавшего путь.

Иван Александрович встрепенулся и, уже угадав, что это знакомый, опасливо вглядывался в лицо, подходя и решая, нельзя ли мимо как-нибудь проскользнуть.

Перед ним, приветливо улыбаясь, стоял Никитенко, красивый, высокий, худой.

Глядя Никитенко прямо в лицо, что-то слишком уж медленно узнавая его, он подумал с тоской, стоило ли стремиться сюда, чтобы нажить себе груды бестолковых бумаг, неподвижность, десятки ежедневно выкуренных сигар и затхлую духоту кабинета, то есть всё то, что неторопливо, но верно убивало его. Разве он всё ещё тот, каким был? Обожженные опытом, источенные анализом, обтрепанные, даже смешные, приутихли мечты. И уже ничего не изменишь, даже если бы захотел изменить.

Он скорей ощутил, чем подумал всё это. Никитенко уже некрепко пожимал его вялую руку и говорил возбужденно, хитро блестя из-под нависших бровей глубоко запрятанными небольшими глазами:

– Это вы?

Уже возвратившись к реальности, Иван Александрович ответил с всегдашней наигранной вялостью и шутливостью в тон:

– Это я.

Не позволяя пройти, хотя он уже и не пытался сбежать, наперед зная, что от Александра Васильевича всё равно не сбежишь, надеясь, раз уж так вышло, узнать все последние новости, Никитенко воскликнул, вертя в воздухе беспокойной рукой, с любопытством оглядывая его:

– Откуда?

Рассеянно глядя перед собой, дивясь наивной бестолочи вопроса, точно тот, тоже цензор, не знал, что в конце месяца творится в цензуре, он сообщил простодушно, скрывая усмешку:

– Из дома.

Вечно невнимательный к людям, не угадывая этой усмешки, часто переступая большими ступнями, точно танцуя ритуальный танец какого-нибудь африканского племени, Никитенко со значением и поспешно спросил:

– Из дома, куда?

Помолчав, он ответил, сам определенно не зная, куда именно шел в этот час:

Гуляю.

Надвигаясь на него легким непоседливым телом, с возмущением поднимая широкие мрачные брови, Никитенко досадливо протянул:

– Счастливец! У вас для моциона всегда времени сколько угодно!

Иван Александрович поглядел на него долгим укоризненным взглядом, однако отозвался спокойно:

– Представьте, именно об этом я только что размышлял.

И приложив к шляпе руку, шагнул в сторону и неторопливо, размеренно, сердито опираясь на трость, двинулся дальше, чувствуя себя сиротой, стараясь поскорее уйти, чтобы не слышать ещё новых упреков в безделье, на которые Никитенко бывал особенно щедр, но тот не мешкая поворотил следом за ним, словно и сам собирался проследовать в обратную сторону той, в которую только что шел. Как только заметил это движение украдкой брошенным взглядом через плечо, Иван Александрович попытался будто ненарочно затеряться в толпе, вновь подумав с тоской, что напрасно пытался, что от Никитенко ни за что не уйдешь.

В самом деле, Никитенко настиг его в несколько порывистых широких шагов, бесцеремонно поймал его под руку, очень низко склонился над ним и обиженно прогудел:

– А я сбиваюсь с ног, как всегда.

Не отнимая руки, он посоветовал от чистого сердца:

– Да вы бросьте всё это, одни пустяки.

Дергаясь в одно мгновение потемневшим лицом, неловко сбиваясь с ноги, Никитенко возразил не то с важностью, не то виновато, каким-то приглушенным таинственным голосом:

– Я бы и рад, да невозможно никак! Помилуйте, каждый номер газеты читаю как новый роман! Теперь, в наши дни, открывается, как ужасны были прошедшие сорок лет для России! Администрация в хаосе!

Сменив ногу, отстранясь от мягких толчков то в бок, то в плечо, он меланхолически уточнил:

– Наша администрация всегда была в хаосе, а всё ничего.

Сурово нахмурясь, продолжая держать его цепкими пальцами, точно страшась, что отпусти – он непременно сбежит, Никитенко, приходя в возбуждение, настаивал на своем:

– Нравственное чувство подавлено сверху и снизу, во всех слоях общества, кого ни коснись!

Замедляя с сознанием обреченности шаг, всё тяжелее опираясь на трость, он тем же тоном поправил его:

– Нравственное чувство и вверху и внизу никогда не было на уровне евангельских заповедей, что ж нам теперь… Да это и хорошо. Открывается возможность развиваться, идти, а стало быть, жить.

Никитенко продолжал воодушевленно и пылко, не слушая или не слыша, таща его за собой:

– Умственное развитие остановлено!

Поневоле двигаясь несколько боком, он невозмутимо протестовал:

– Ну, умственное-то развитие и всегда плелось не спеша. Да оно, полагаю, и не может иначе, так сказать, против законов природы валить.

Однако Никитенко никогда не останавливали никакие резоны:

– Чудовищно выросли злоупотребления и воровство!

Он смотрел себе под ноги, опасаясь споткнуться, и часто вздыхал:

– Да у нас не воровали когда? Меншиков, вспомните, воровал. Потемкин. Орлов…

Не дослушав длинного списка, который он хотел продолжать, Никитенко ткнул острым пальцем перед собой:

– Вот именно! Всё это плоды презрения к истине!

Он поглядел с опаской на длинный палец, похожий на гвоздь:

– Что справедливо, то справедливо: истина им…

Палец судорожно взметнулся и опустился несколько раз:

– Вот оно – следствие слепой веры в одну материальную силу!

Он примиряюще протянул:

– Так ведь сила она, сладить с ней нелегко.

Палец исчез, и на место его взметнулся грозный кулак:

– С этими безобразиями настало время покончить! Вы слышите! Навсегда!

Он хотел было заметить, что не здесь же со всем этим кончать, посреди улицы, на бегу, но только сказал: