Роман Сенчин - По пути в Лету

• Название: По пути в Лету
• Автор: Роман Сенчин
• Жанр: Публицистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7809-0211-9

«По пути в Лету» – продолжение своего рода хроники литературной и общественно-политической жизни России, которую Роман Сенчин ведёт с начала 00-х. Узлами этой хроники стали сборники «Рассыпанная мозаика» (события 2000–2007 годов), «Не стать насекомым» (2008 – март 2011) и «Тёплый год ледникового периода» (декабрь 2011 – декабрь 2012). В сборник «По пути в Лету» включены статьи и очерки 2013–2015 годов, а также не вошедшие в предыдущие книги избранные работы 2011 года.

Среди героев и антигероев сборника как наши современники – Валентин Распутин, Евгений Евтушенко, Василий Шукшин, Борис Екимов, Захар Прилепин, Юрий Поляков, Эдуард Лимонов, Алексей Балабанов, Борис Немцов, Алексей Навальный, Владислав Сурков, так и значительные фигуры прошлого – Лев Толстой, Иоанн Кронштадтский, Александр Тиняков, Константин Победоносцев.

---

– Ничего я снимать не буду, – говорил старик, – я в «Красной газете» не работаю, и у меня белья нету. Если я сниму пальто, ваши шлюхи не обрадуются.

<…> Одинокий был такая чистая и беспримесная гадина, такая мёртвая смерть, что душонка Кугельского перед ним скукоживалась. Но выгнать Одинокого было никак нельзя – он был таран, стенобитное орудие на пути к славе; его руками Кугельский надеялся передушить всех, кто мешал, включая далёкого Пруста. Одинокий был его щит и мортира, танк и окоп, и вдобавок его подчинённый. Кугельский не мог без Одинокого и потому со стыдом выслушивал, как тот смачно, наслаждаясь, говорит ему всё новые мерзости».

У персонажей «Остромова…» немало реальных прототипов. Одни раскрыты на обложке, других читатели узнали сами; на прототип Одинокого указал автор. Отвечая на вопрос корреспондента «Новых Известий» о своём непосещении церемонии вручения премии «Национальный бестселлер» (лауреатом которой он стал в уходящем году), Дмитрий Быков сказал:

«Оргкомитет этой премии ведёт себя неприлично, и мне приятно, сознаюсь, что присуждение мне последнего «Нацбеста» спровоцировало эту публику на ещё большее неприличие. Ларчик открывается нехитро – в одном из эпизодических героев «Остромова» оргкомитет усматривает шарж на петербургского переводчика Виктора Топорова, инициатора «Нацбеста». Помилуйте, как можно! Описанный в романе персонаж – литератор Одинокий – это вполне реальный Александр Тиняков, хоть и безобразный человек, но талантливый поэт».

Не будем вдаваться в проблему шаржа или не шаржа на Виктора Топорова или вовсе не на него, а вспомним, кто такой Александр Тиняков-Одинокий. Безобразный ли это был человек, талантливый ли поэт…

«Имя Александра Ивановича Тинякова (1886–1934), – пишет в предисловии к первой с 1920-х годов книге его стихотворений Николай Богомолов, – не принадлежит к категории имён совсем забытых в истории русской литературы. Время от времени о нём вспоминают, чаще всего для того, чтобы показать читателям, до какой глубины падения может дойти поэт».

В советское время упоминания о Тинякове можно было найти в собраниях сочинений Александра Блока, Корнея Чуковского, но, в окружении десятков других фамилий литераторов своего времени, составить впечатление, что это за человек, было невозможно. Наверное, единственным общедоступным источником являлась автобиографическая повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», где очень ярко было показано, как «поэт Т-ов» «потерял человеческий облик». Собственно, после прочтения повести Зощенко, в которой имелись и строки стихотворений этого поэта, я им и заинтересовался.

С конца 80-х, когда начались публикации наследия писателей первой эмиграции, архивных материалов, имя Тинякова стало появляться чаще. Оказалось, что о нём очень подробно писали Ходасевич и Георгий Иванов, но как-то очень друг на друга похоже. И там и там конченый алкоголик, чекист, педофил, циник до мозга костей.

В 1998 году в Томске был выпущен сборник стихотворений Тинякова, после этого были издания в Красноярске (серия «Поэты свинцового века»), Москве… Постепенно Тиняков сделался чуть ли не одним из популярнейших персонажей Серебряного века, и вот в конце концов, в 2010 году, стал персонажем художественного произведения. (Впрочем, Тинякова можно узнать и в Мишеле Синягине в одноимённой повести Зощенко, и в «Рыцаре» Хармса, а документальную повесть о нём – «Исповедь антисемита» – в начале 90-х издал Вардван Варжапетян.)

В последние полтора десятка лет вышло множество статей, посвящённых этому поэту (в том числе Никиты Елисеева, Нины Красновой, Михаила Вольпе, Олега Лекманова, Марии Котовой, Владимира Емельянова), были попытки доказать, что не так уж отвратительна эта фигура в истории русской литературы. Но всё же в сознании большинства тех, кто интересуется историей литературы, Тиняков остаётся, по определению Сергея Костырко, «зоологическим антисемитом и клиническим мизантропом».

Одинокий в романе Дмитрия Быкова зоологическим антисемитизмом не блистает, клинической мизантропией не исходит, но от этого не становится лучше. Скорее, наоборот – для антисемитизма и мизантропии нужно хоть какое-то мужество, а Одинокий просто гадёныш, когда надо наглый, когда надо трусливый, и т. д. «Я знаю универсальный язык падали!» – кричит он гордо, продавая свою книжку и одновременно побираясь.

Кем же был прототип быковского Одинокого Александр Иванович Тиняков, писавший под псевдонимами Одинокий, Куликовский, Чернохлебов, Немакаров, Чудаков и ещё десятком других?

Родился в 1886 году в Орловской губернии в зажиточной крестьянской семье. Стихи публиковал с 1903 года, но в серьёзные журналы попадал нечасто. Лидеры символизма привечали Тинякова скорее не за поэтическое дарование, а из-за его эрудиции и услужливости.

Первая книга Тинякова вышла в 1912 году. Умеренно благожелательными рецензиями на неё отозвались Бальмонт, Ходасевич, Гумилёв, но событием она не стала. И, честно говоря, не могла стать, – символизм уже не был новостью, а Тиняков в любом случае большим талантом не являлся. Ни в 1903-м, ни в 1912-м.

Процитирую наиболее, на мой взгляд, художественное (в понимании большинства ценителей поэзии) стихотворение из первой книги:

В златые саваны деревья облеклись,
И скупо льётся свет на землю с поднебесья…
Бледна и холодна и безучастна высь
Печальною порой, порою златолесья.
Как скорбная вдова, смирясь, лежит земля,
Глубоко схоронив в груди своей обиды,
И пустота мертвит открытые поля,
И буйный ветр поёт над ними панихиды…

Впрочем, немногочисленные читатели отметили совсем другие строки:

Любо мне, плевку-плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься.
Пусть с печалью или с гневом
Человеком был я плюнут,
Небо ясно, ветры свежи,
Ветры радость в меня вдунут.
В голубом речном просторе
С волей жажду я обняться,
А пока мне любо – быстро
По канавке грязной мчаться.

Во многом из-за денег Тиняков занимался публицистикой, писал рецензии. В 1916 году открылось, что он почти одновременно печатался и в кадетской газете «Речь», и в черносотенной «Земщине». Причины этого открытия, по-моему, тянут на детективный роман, в котором отлично можно показать нравы литературного мира. (По сути, таковым произведением и является повесть в документах Вардвана Варжапетяна.)

Дело в том, что весной 1915 года Тиняков опубликовал заметку, в которой критически оценил книгу статей «Озимь» своего покровителя Бориса Садовского. Тот обиделся и стал намекать в беседах с прогрессивными собратьями по перу, что Тиняков сотрудничает в «Земщине». Осенью появилась совсем не хвалебная рецензия Тинякова на сборник рассказов Садовского «Адмиралтейская игла», Садовский ответил стихотворным фельетоном в «Журнале журналов», где уже вполне чётко поведал о связи Тинякова-Одинокого с черносотенной прессой.

Тиняков напечатал в том же журнале «Исповедь антисемита», обвинив Садовского в том, что это он познакомил его с Борисом Никольским, Василием Розановым и вообще ввёл его, Тинякова, в черносотенный круг.

Прогрессивные простили Садовского (Блок поцеловал, Ходасевич написал ему письмо, где есть такие слова: «Оправдывал я Вас тем, что многое, по-моему, Вы делаете «так себе», а может быть, и с беллетристическим и ядовитым желанием поглядеть «что будет», понаблюдать того же Тинякова, ради наблюдения мятущейся души человеческой. Правда, это немножко провокация, но почему-то не хочется (а не нельзя) судить Вас строго»), а Тиняков исчез из Петербурга.

Статьи, опубликованные в «Земщине», читать неприятно. Они отвращают от себя, главным образом, грубой прямолинейностью, зашкаливающей и неоправданной экспрессией. Мысли же во многом повторяют Достоевского и Розанова, которым Тиняков в тот период явно подражал…

Кстати сказать, подражал Александр Тиняков на протяжении почти всей творческой жизни. То Брюсову, то Блоку, то Бунину, Бодлеру, Верлену… Лишь в начале 20-х наконец выплеснул несколько ни на кого не похожих стихотворений, которые составили третий его сборник, а затем променял литературу на нищенствование. (Или сделал вид, что променял?)

Был ли он зоологическим антисемитом? Думаю, что нет (правда, и проявить свой антисемитизм Тинякову после «Земщины» не представилось удобного случая). Скорее, написать те статьи его подтолкнуло желание быть человеком наоборот. В деле Бейлиса почти все здравомыслящие люди если и не были уверены в невиновности подсудимого, то уж точно видели и осуждали предвзятость суда (в том числе Василий Шульгин), а Тиняков – наоборот… Желание быть не как все Тиняков демонстрировал многократно, и зачастую довольно глупо. К примеру, по свидетельству Алексея Ремизова, в начале Первой мировой войны, когда антигерманские настроения были на пике, Тиняков кричал на всю Фонтанку: «Да здравствует император Вильгельм!» В конце 1920-х, когда даже шепоток против власти мог стоить очень дорого, Тиняков… Впрочем, об этом позже, и это, наверное, самое важное, что он оставил в нашей истории…