Роман Сенчин - По пути в Лету

• Название: По пути в Лету
• Автор: Роман Сенчин
• Жанр: Публицистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7809-0211-9

«По пути в Лету» – продолжение своего рода хроники литературной и общественно-политической жизни России, которую Роман Сенчин ведёт с начала 00-х. Узлами этой хроники стали сборники «Рассыпанная мозаика» (события 2000–2007 годов), «Не стать насекомым» (2008 – март 2011) и «Тёплый год ледникового периода» (декабрь 2011 – декабрь 2012). В сборник «По пути в Лету» включены статьи и очерки 2013–2015 годов, а также не вошедшие в предыдущие книги избранные работы 2011 года.

Среди героев и антигероев сборника как наши современники – Валентин Распутин, Евгений Евтушенко, Василий Шукшин, Борис Екимов, Захар Прилепин, Юрий Поляков, Эдуард Лимонов, Алексей Балабанов, Борис Немцов, Алексей Навальный, Владислав Сурков, так и значительные фигуры прошлого – Лев Толстой, Иоанн Кронштадтский, Александр Тиняков, Константин Победоносцев.

---

Александру Ивановичу Тинякову».

Как бы хотелось узнать, помог ли ему Зощенко, отозвался ли как-то на это письмо. Не исключено, что и нет – это было попросту опасно, а Зощенко тогда находился в зените славы, собирался в писательскую командировку на Беломорканал… По иронии судьбы, в 1946 году (через три года после написания «Перед восходом солнца») он фактически был отлучён от литературы, и над ним замаячила перспектива повторить судьбу Тинякова: выйти на улицу с протянутой рукой, отправиться в лагерь, голодать… Зощенко занялся сапожным ремеслом, переводил зарубежную прозу, публиковал её, но фамилию переводчика указывать было не велено… Позже его восстановили в Союзе писателей, снова стали выходить книги, правда, пенсии от государства Зощенко не удостоился, к писательству, по существу, не вернулся. Не смог.

Читая и перечитывая страницы «Перед восходом солнца», на которых описывается бывший поэт Т-ов, я пытаюсь понять, что так поразило Михаила Михайловича. Мало ли было тогда в Петрограде-Ленинграде «потерявших человеческий облик», мало ли бывших дворян и буржуев стали люмпенами. Наверное, жуть вызывало у Зощенко то, что это был человек его цеха – писатель (притом признанный советской властью, которая дала ему корочки члена Всероссийского союза писателей), ставший животным (или стремящийся таковым казаться?), предавший своё звание писателя, растоптавший своё призвание. «Он имел несчастье прожить больше, чем ему надлежало», – сожалеет Зощенко, вспоминая Тинякова 1912 года, когда он был чист, красив и читал эстетские стихи.

На мой взгляд, Александр Тиняков и был создан природой для вот этой своей жизни, которая была «больше». После. Не будь её, мы бы имели другое представление об истории страны середины 20-х – начала 30-х, о людях, её населявших. Впрочем, о людях – это громко сказано, – Одинокий и остался одиноким. По-настоящему одиноким, единственным в своём роде. Не прятался, как Александр Добролюбов, в Узбекистане, не убил себя, как, видимо, понявший, что писать ему свободно уже не дадут, Есенин, не пытался наводить мосты к чуждой ему идеологии, как Булгаков, не продался за пайки, дачи и квартиры, как большинство перетёкших из одного социального строя в другой литераторов. Тиняков остался свободным в отличие от них и от того приспособившегося Одинокого, что выведен в романе «Остромов, или Ученик чародея».

Сентябрь 2011

Дед с глазами подростка

Эдуарду Лимонову исполняется 70 лет.

В это не верится. Для меня он по-прежнему, с тех пор как впервые увидел его лет пятнадцать назад, моложавый мужчина за сорок, и даже бородка клинышком, которую Эдуард Вениаминович завёл в тюрьме, его не старит… А с другой стороны, о Лимонове я узнал ещё в детстве, лет в восемь-девять, и тогда уже он был взрослым и чуть ли не конченым человеком.

И вот мне, тогдашнему октябрёнку, за сорок, а тогдашнему тридцатилетнему Лимонову – семьдесят.

О Лимонове я узнал так. Родители выписывали много газет, журналов, в том числе и «Литературку». Интересные материалы отец зачитывал вслух. И однажды прочитал статью «Человек на дне», в которой рассказывалось об эмигранте, гибнущем в Америке и написавшем об этом книгу «Это я – Эдичка».

Статья эта (она наверняка где-то хранится в папочке у родителей рядом со статьями Щекочихина, расследованиями Гдляна и главами «Таёжного тупика» Василия Пескова) была абсолютно советской, кляла тех, кто рвётся на Запад, американские «голоса», сионистскую пропаганду. Но в то же время она была уникальна. Во-первых, сквозь авторское презрение, почти полное отсутствие цитат из той книги, которая стала поводом для написания «Человека на дне», было видно, что книга и её автор – явление, а во-вторых, сам факт рассказа о том, как живут наши эмигранты, был в то время событием. Обычно они просто исчезали для большинства советских людей. Был Солженицын, а потом исчез, были Виктор Некрасов, Анатолий Гладилин, Василий Аксёнов – и тоже бесследно исчезали. А про десятки тысяч неименитых эмигрантов советские люди и не подозревали. Хотя и чувствовали эту катящуюся с родины волну.

Задыхающихся в том позднебрежневском Советском Союзе было очень много. Пожалуй, лучше всего такой типаж показан в фильме Глеба Панфилова «Тема». Роль Станислава Любшина… Не все стремились уехать за рубеж, кто-то эмигрировал на БАМ, в Норильск, в Среднюю Азию, в лесники…

Автор «Человека на дне» был уверен, что Эдуард Лимонов потерял свою родину навсегда. Да и вообще, что дни антигероя его статьи сочтены. Но Лимонов стал известным и успешным писателей на Западе, а в начале 90-х вернулся в Россию и принялся проповедовать лево-правые идеи (теперь этот термин уже почти прижился, а тогда от него закипало в голове). Поначалу Лимонова часто показывали по ТВ, приглашали на разные ток-шоу, а потом, когда капитализм у нас укрепился, всё реже и реже.

Зато потоком лились его книги. В первой половине 90-х я встречал немало парней, у которых записные книжки были набиты цитатами из Лимонова. В основном, из «Дневника неудачника». И во время разговоров, которые в то время неизбежно перерастали в спор, парни открывали книжки и говорили: «А Лимонов об этом сказал вот так». И, как неопровержимый довод, зачитывали несколько предложений…

«Эдичку» я прочитал позже многих – в январе 92-го, вернувшись из армии. Конечно, был потрясён. Содержание романа на сто процентов состыковалось с тем, что происходило вокруг. И это была не далёкая, неведомая Америка, а… В то, что СССР уже не существует, не верилось, к России ещё не привыкли. Будущего не видели. Так же, как герой «Эдички», добыв каких-нибудь продуктов, варили похлёбку на несколько дней, выживали, пытались выжить…

Современной русской литературы в те годы как бы не существовало. В журналах публиковали ещё вчера запрещённые произведения, разное наследие; издательства выпускали то же самое. В число этого ещё вчера запрещённого попал и Лимонов. И закономерно, что во время собеседования в Литературном институте почти все абитуриенты образца 1996 года на вопрос: «Кого из современных русских писателей читали?» называли в числе очень немногих Лимонова.

Слыша это «Лимонов» раз за разом, тогдашний ректор Сергей Николаевич Есин реагировал бурно – подскакивал, морщился, стонал… Тут же возникли слухи, что Есин очень не любит Лимонова, и не надо его называть. Вряд ли это было так, тем более что Лимонов стал довольно часто приходить в институт, встречался со студентами, спорил о литературе, о политике. Довольно интересные были дискуссии.

Помню, меня удивила очень тёплая встреча Лимонова с мастером нашего семинара Александром Евсеевичем Рекемчуком. Это было на защите диплома тогдашнего лимоновкого соратника Алексея Цветкова, который учился у Рекемчука. Пятикурсник Цветков на семинарах уже почти не появлялся, но несколько рассказов его я прочитал, это были жутко революционные тексты. На защите вдруг обнаружил, что и наш мастер, оказывается, левак, ненавидящий капитализм, по крайней мере, тот капитализм, какой существовал в то время… В общем, они с Лимоновым тогда отстаивали и литературные и мировоззренческие убеждения Алексея Цветкова очень эмоционально и дружно.

В 1996 – 1998-м я часто бывал в бункере нацболов в районе «Фрунзенской». Литературных кафешек, клубов в Москве тогда ещё почти не существовало, а бункер манил и своим, так сказать, интерьером, и наличием редких книг, кассет с панк-роком, газетой «Лимонка», и общением с интересными, начитанными, оригинально мыслящими ребятами… Вроде бы лимоновская партия держалась на одной фигуре (хотя в ней были и другие очень известные, культовые люди), рядовой нацбол представлялся безликим солдатиком, но из партии выросло поразительно много самостоятельных, ярких личностей… Это, наверное, как в деспотичном любимовском Театре на Таганке 60-х – 70-х. Тирания, дисциплина, подчинение, и в то же время практически каждый актёр – не просто актёр, но и ещё кто-то…

Очень большая часть способной размышлять молодёжи во второй половине 90-х если и не была формально в рядах НБП, то симпатизировала ей. И дело здесь даже не в идеологии партии (философия Дугина, знаю, многих приверженцев левых идей удержала от вступления в НБП), а в том, что там была свежая, активная жизнь. Дети тех, кто задыхался, подобно персонажу Любшина в «Теме» в брежневском СССР, задыхались во втором президентском сроке Ельцина. И шли к лимоновцам.

Довольно долгое время мне казалось, что занявшись политикой, Эдуард Лимонов умер как писатель. Нет, писал он много, очень много, но это была публицистика, причём нередко публицистика, созданная на коленке, очень неряшливая, с вкраплениями чего-то, напоминающего пародию на его, Лимонова, прозу 80-х. Правда, был в конце 90-х у Лимонова роман – «316, пункт «В», – очень неудачная, неоригинальная, на мой взгляд, антиутопия. Кстати, и сам Лимонов сразу после издания романа признался, что написал его ради гонорара: «Партия нуждается в деньгах».