Иван Плахов - Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя

• Название: Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя
• Автор: Иван Плахов
• Жанр: Русское современное

История превращения человека в Бога с одновременным разоблачением бессмысленности данного процесса, демонстрирующая монструозность любой попытки преодолеть свою природу. Одновременно рассматриваются различные аспекты существования миров разных возможностей: миры без любви и без свободы, миры боли и миры чувственных удовольствий, миры абсолютной свободы от всего, миры богов и черт знает чего, – и в каждом из них главное – это оставаться тем, кто ты есть, не изменять самому себе.

---

Подбираемся поближе и нападаем. Стая бежит врассыпную, но каблуки им мешают. Матерей не трогаем: они нам не нужны; догоняем половозрелых, которые нелепо ковыляют, словно утки, обездвиживаем их электрошокерами. Громкий визг и слезы. Смеемся. Шестой показывает, как их связывать. Как ни странно, у меня хорошо получается. От женщин мерзко пахнет. С непривычки меня тошнит. Шестой дает мне и девятому отхлебнуть немного граппы, чтобы мы не расклеились. Третий все время жует мятную жвачку с эффектом анестезии обоняния.

«Берем только лучших», – снисходительно бросает нам шестой и указывает на самых попастых и сисястых, самых чудовищных и некрасивых: безусловно, это мое личное мнение, я ничего не понимаю в женщинах, поэтому не возражаю. Не без труда перетаскиваем их в пыточную, возвращаем в сознание. Интересно разглядывать лица, искаженные ужасом, большие глаза навыкате, в слезах, растрепанные волосы.

Женщины что-то горячо кричат: их дыхание буквально опаляет мне обоняние, но я совершенно не понимаю их архаического наречия. Когда-то давно и мы говорили на этом языке, но теперь он забыт: Дуче во время революции поменял значения слов, одно и то же слово в их и в нашем языке означает совершенно разное.

Для начала шестой приказывает раздеть женщин, выдает нам ножи срезать латекс. У всех половозрелых под одеждой безволосые, с плохо развитой мускулатурой тела, неприятно упруго-мягкие на ощупь, словно резиновые. Вблизи они еще уродливей. Груди, словно дыни, с огромными ореолами сосков, тяжело свисают, между ног ничего нет, кроме кожаных складок вокруг щели, покрытых у каждой своего цвета шерстью. Девятый говорит: щель им нужна, чтобы мочиться и получать удовольствие; если в нее что-нибудь засовывать, то для женщин это то же, что для нас половая гимнастика на коитусосимулякре.

Он фиксирует первую, заводя ей ноги за голову и связывая руки за спиной. Получается огромная бледно-розовая креветка, которая шевелит нелепыми туфлями с длинными шипами каблуков и испуганно вертит головой. Я старательно фиксирую другую; она пытается сопротивляться – бью ее по лицу и в солнечное сплетение, давая понять, что сопротивление бесполезно. Странно, что при всей нелепости телесной конституции они просто нечеловечески гибкие. Видимо, во всем виноваты слабые мышцы.

Через полчаса все зафиксированы; перед нами вывернутые наизнанку тела существ, с которыми у нас явно нет ничего общего. Даже непонятно, как мы могли в них когда-то нуждаться. Шестой отпускает шуточку по поводу щелей, предлагает нам с девятым засунуть туда руки; мы с возмущением отказываемся, подвешиваем первых двух в кубы и начинаем истязать. Шестой руководит девятым, я помогаю третьему.

Мы перевязываем шнурами груди и ягодицы, пока те не становятся фиолетовыми, суем каждой в рот особой формы кляп, через который периодически вливаем граппу, а в остальные отверстия на теле вставляем спецприспособления, вибрирующие, пока женщины не теряют сознание. После этого загружаем в кубы свежий материал и начинаем все сначала. Фиксированных, которые ждут своей очереди, мы с девятым время от времени хлещем плетками, чтобы они дополняли страдания тех, кто сейчас в пыточных кубах. Ужас и крики боли истязаемых впечатляют. Так мы добываем счастье для жителей Мира, а значит, и для себя тоже.

Объяснение очень простое: в Мире существует равновесие, позитивной и негативной энергии поровну. Если где-то что-то убудет, то где-то что-то прибудет. Для счастья одного нужны страдания другого. Это и есть философия великой гендерной революции, навсегда отменившей равенство полов. Великого счастья не бывает без жестокого страдания. Для этого нам и нужны женщины – генераторы счастья для мужчин.

В доме, который построил Дуче, нет места смерти и несчастью. После пятидесяти мы через последний контакт с коитусосимулякром в состоянии высшего экстаза перерабатываемся в консервы (тело прокручивают в фарш и отправляют на продуктовую фабрику), физически сливаемся с народом, становясь для него едой.

Мы уже два часа вырабатываем счастье, и все мое нутро переполняет несказанная радость, с которой не может сравниться даже коитусосимулякр. То, чем мы занимаемся, придает осмысленность моему бытию.

Шестой велит проверить, как там оставшиеся члены стаи в городке. Я возвращаюсь и замечаю, что дети и женщины с младенцами исчезли: у руин сидят лишь три старухи, словно три огромных сизых голубя, втянув головы в плечи, и чего-то ждут. Мое любопытство пересиливает осторожность, и я подхожу к ним вплотную: я еще ни разу в жизни не видел старость. Она ужасна – еще омерзительней, чем женская внешность. Если такие изменения происходят с любым, кто старится, – то хвала Дуче, что он нас от этого избавил: лучше быть съеденным в расцвете сил, чем страдать и заживо разлагаться.

И тут из-под лохмотьев ближайшей старухи выскакивает ловкий ребенок и набрасывает на меня сеть-парализатор. Появляются две половозрелые особи, забракованные шестым (у них были младенцы), старухи и девочки, еще не успевшие стать женщинами. Они затаскивают меня через пролом в полу руин в сводчатое смрадное подземелье, где подвешивают в точно таком же пыточном кубе. Раздевают меня догола, перетягивают половой орган так, что он набухает, как в коитусосимулякре. Голые женщины начинают проделывать со мной то же самое, что делал я с половозрелыми, повторяя: «Ты узнаешь, что значит настоящая любовь», но я их совершенно не понимаю: почему я должен забыть, что такое экспериментальная кулинария? При чем здесь кулинария? Все женщины по очереди соединяются со мной, продолжая меня истязать: дикая смесь боли и удовольствия. Когда же я слышу где-то сверху голоса ребят, готовых меня освободить, женщины выливают на пол ведро какой-то вонючей дряни и поджигают ее.

Нет сил кричать, во рту кляп. Старухи, девочки, женщины – все чертово отродье бесследно исчезает во мраке подземелья, бросая меня поджариваться в пыточном кубе. Теперь-то я, кажется, понимаю, что они имели в виду под словом «кулинария». Или же любовь – это что-то другое? Жертва?

– 3-

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на земле лицом вниз, прижавшись лбом к слегка еще теплому пеплу. Приподняв голову, попытался оглянуться, но не смог: шея затекла и совершенно не двигалась. Слегка подташнивало, особенно когда мысль случайно задевала рецепторы памяти, которые кровоточили свежими воспоминаниями из параллельного мира. Заря уже тронула кромку горизонта, а утренняя звезда ярко сияла в темном небе, напоминая об истории с волхвами, которые на свою беду встретились с окаянным царем Иродом. Звезда лукаво подмигивала мне, словно напоминая, что в моих руках – в отличие от рук наивных халдеев – не золото, мирра и ладан, а только ключ к тайным дверям в соседние измерения. Им я пользовался без спроса, залезая в чужие сознания, как к себе в карман, в надежде найти «то, не знаю что» и кардинально изменить жизнь.

Весь путь до отеля меня преследовало ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Ни сон, ни переезд вначале в Равенну, а затем в Римини ничего не изменили. Нахлынувшая паранойя не позволяла мне расслабиться, лишила сна, к тому же я мучился ночными поллюциями.

В конечном счете голос плоти заставил меня вернуться на родину, к мокрому снегу и невероятной грязи: под действием лужковских химреактивов снег плавился в ядовитую жижу, которая заливала дороги и разъедала обувь. Отсутствие солнца после Италии угнетало, как и обилие русского языка вокруг.

В канун старого Нового года я решил организовать приватный праздник: договорился с проституткой Анжелой родом из Харькова, что она проведет со мной ночь за восемь тысяч рублей, и отправился к ней на квартиру, не обременяя себя приготовлениями. Исключением стала лишь бутылка шампанского и коробка конфет, купленные по дороге как проявление излишней сентиментальности. Жесткий секс в канун Нового года хорошо встряхнул психику, заставил вернуться на землю и трезво взглянуть на окружающие вещи.

Дальнейший вязкий разговор с Анжелой, перемежаемый вялыми половыми актами, мало походил на разговор двух родственных душ: она многословно-монотонно уговаривала меня снизить ей арендную плату и рассуждала о женском счастье – причем оно измерялось квадратными метрами. Ее счастье легко счислимо: собственная однушка в хрущевке, двадцать семь квадратов – просто счастье; двухкомнатная квартира в любом районе – невообразимое счастье; трехкомнатная квартира на Ленинском проспекте – предел счастья. Можно выписать к себе маму с сыном Аленом – она назвала его в честь Алена Делона – и зажить, как человек: завести богатого любовника и торговать телом не ежедневно, а только иногда, когда подвернется удобный случай, как, например, я. Мне хватило пары часов, чтобы ясно осознать: дальнейшие разговоры по душам с Анжелой равнозначны попыткам добиться искренности от неодушевленного предмета. Она и была предметом, который я пользовал для получения плотского удовольствия: формально – живой человек, но для меня – бесхитростная говорящая секс-игрушка, умеющая только подмахивать и сосать. В конечном счете мне стало так грустно, что я расплакался, а затем уснул прямо на груди у Анжелы, а она гладила меня по голове и пела украинскую колыбельную. Лишь позже я осознал, что мы не могли найти общего языка, ведь она старше меня почти вдвое и, наверно, испытывала ко мне скорее материнские, нежели иные чувства. Вполне возможно, подумал я тогда, что и ридна мати моя ничем не отличается от нее; она такая же, как и Анжела, – доставшее отца тупое злоебучее существо.