Александр Кормашов - Комбыгхатор

• Название: Комбыгхатор
• Автор: Александр Кормашов
• Жанр: Русское современное

Роман «Комбыгхатор» – сложное многоплановое произведение, где юмор, мелодрама, философия, трагедия, сказка, фантастика поочередно вплетаются в историю человечества, в ту новую историю, которая началась на Земле вскоре после того, как земляне массово покинули родную планету.

---

– Вон, вон! – кричал я ему в ухо. – Стоит! Большой!

– Вижу, – отвечал отец и целился в две красные точки, блеснувшие отраженным светом под берегом.

Выстрел – и шлепок пули. Громадное тело вскидывалось, с оглушительным плеском било хвостом, поднимая тучи серебряных брызг, и стремительно уходило вниз по реке.

– Вон еще!

– Вижу.

Еще один выстрел, еще характерный шлепок и еще один живоед покидал позицию.

Сдвоенных красных точек загоралось все больше. Большинство живоедов залегало на быстрине, прямо под перекатом, они стояли одной сплошной цепью и теперь разворачивали скрытые под водой головы в направлении фонаря. Над поверхностью виднелись одни лишь красные, словно угли, глаза да черные ноздри, через которые наверх выбивались два острых нижних клыка.

Выстрел. Еще и еще.

– Не уходят, не видишь?

Я пытался почувствовать под водой движение как бы всплывающих топляков, этих черных и шиповатых будто-бы-бревен…

– Не-а. Стоят.

– Ждут. Знают, что много мяса пойдет.

– Никто пока не ушел.

Красная вспышка выстрела погасила еще два огня. Но взбурлило и рядом. Какой-то из живоедов не выдержал и набросился на подранка. Тут же мимо мостков пронеслось под водою длинное тело, спеша на звуки борьбы.

– Ну, все, сорвались, – облегченно вздыхал отец. – Ставь фонарь. Покурим.

Я ставил фонарь на мостки и садился рядом с отцом. Тот доставал кисет с самосадом и набивал трубку.

Ниже переката вода кипела в водоворотах, щелкали челюсти, несся хруст. Как по команде, все живоеды набросились на своих подстреленных, истекающих кровью сородичей. Не выдерживали нервы даже у самых старых и опытных, что составляли верхнюю цепь засады. Эти часами лежали глубоко под водой, чуть выше переката, вцепившись когтями в грунт, хвостом против течения, и всплывали только затем, чтобы глотнуть воздуха. Отец очень на них надеялся: чем больше их сейчас ринется вниз, через перекат – урвать свой кусок, тем легче будет потом.

Постепенно звуки борьбы и пиршества относило течением все ниже и ниже.

При первых же выстрелах все лесное зверье осторожно начинало подходить к перекату и сбиваться в большую кучу. Лоси, будто ожившие мертвые дерева, торчали среди кабанов, бестолковых, как стадо овец; медведи толкались между волков; зубры шумно вздыхали и снова жевали жвачку, тонкие лесные олени испуганно вздрагивали, переступая через разлегшуюся прямо посреди толчеи огромную белую рысь, что старательно вылизывала живот; семья енотовидных собак от безделия рыла когтями землю… – но пока над водою светил фонарь, войти в нее никто не решался.

Отец много раз вставал, поднимал фонарь и внимательно оглядывал перекат.

– Раз, два, три – он считал пары красных точек, поднимающихся вверх по реке и занимающих прежние позиции. Когда поредевшая цепь снова выстроилась в одну линию, он поднял ружье. Я опять пристроился с фонарем за его правым плечом.

На этот раз отец стрелял без пауз, почти лихорадочно и настолько быстро, насколько успевал перезаряжать ружье. Стволы изрыгали пламя почти что дуплетом, но каждый ствол успевал выдать пулю точно в середку промеж назначенных ей огней. Выстрели и шлепки пуль сливались.

Канонада длилась недолго, снова бурунами заходила река, живоеды опять устроили свалку.

– Туши! – кричал за плечо отец и тут же сам оборачивался, поднимал стекло фонаря и дул под его нижнюю кромку. Свет тух. Несколько секунд проходили в темноте и молчании.

Еще не освоившись в темноте, отец быстро сбегал с мостков, обегал все звериное скопище по дуге и начинал гнать животных к воде. Те шарахались, расступались, никто не хотел лезть первым.

– Пшли! Пшли! – сипло орал отец, размахивая ружьем как пастушьей палкой, и кого-то прикладом бил по крестцу, а кого-то просто пинал ногой. – Чего смотрите? Пшли!

Но у самой кромки воды звери резко бросались в стороны. Иногда он хватал за ноги молодую свинью и тащил ее, визжащую, до воды, а затем со стоном оторвав от земли, раскручивал и зашвыривал прямо на перекат. Секунда, и в реку прыгал большой секач и вслед срывалось все стадо.

Отец едва успевал отбиваться от прущих на него морд и рогов. Он орал, не переставая, но все крики тонули в гуле ринувшейся в воду лавины.

Я знал, что случится дальше. Кто-нибудь из копытных обязательно сломает меж камней ногу, его собьют, по нему начнут скакать волки и прыгать оттуда на спины пролетающих мимо лосей; те, вконец потеряв рассудок, начнут давить кабанов и все мелкое, что мечется под ногами; бывало, что лось выезжал верхом на медведе… – рев, визг, чехарда.

Живоеды быстро переключались с братоубийственной трапезы на захват упавших в воду животных, тех разрывали в мгновения. Лишь после этого часть живоедов бросалась рассекать живую лавину – в запоздалой попытке остановить, отрезать от желанного берега замешкавшихся на перекате. По инерции хвост лавины еще несся вперед, но едва на миг разрывался, ударившись о кровавое месиво, как отставшие поворачивали назад.

– Ну, все, – отец по-прежнему тяжело дышал, – пойдем немного соснем. С рассветом пойдет мамута. Она уже рядом. За версту вонь. Не чуешь?

Я кивал, но не чуял.

Утром мы провожали через реку большое стадо мамут, северных низкорослых слонов, отбивающих своим запахом всю охоту иметь с ними дело. Живоеды, к несчастью, не обладали развитым обонянием. Следуя своей тактике, они снова выстроились в две цепи, чтобы пропустить животных сквозь строй. Меньше их за ночь не стало. На замену выбывшим, снизу пришли другие. Но даже те, которые принимали участие в ночном нападении и, успешно урвав свой кусок добычи, сильно отяжелели, все равно не чувствовали себя вполне сытыми, а в резвости не уступали самым голодным.

Бивни мамут, в отличие от слонов, не загибались вверх, а свисали почти до земли. Бивнями они корчевали съедобные корни, ими же отбрасывали врагов.

Проход мамут через брод напоминал столкновение двух стихий – земной и водной. Самцы выстраивались в две цепи, выставляя бивни на живоедов, и пропускали между собой всех самок и молодняк. С этой оказией проносилось и все остальное зверье, не успевшее переправиться ночью.

Отец мог бы и не стрелять. Или только отстреливать самых хитрых из живоедов – тех, что не рисковали идти в атаку прямо на бивни, а тихо ждали в сторонке тех последних секунд, когда старый самец, вожак, прикрывающий отступление стада, начнет выходить из воды. Но обычно тот просто не выходил. Отец всегда понимал, что лишь попусту тратит пули, но стрелял. Стрелял пока не раскалялись стволы. С живоедами у него были личные счеты.

А вожака все равно валили и разрывали.

1 ноября 2203, среда

Мамута, горбатая и волосатая, припадающая на задние ноги, уши маленькие – как у индийского слона, которого она меньше, но на хоботе у нее два пальца – это как у слова африканского, правда, эти пальцы длиннее, грубее, и очень сильные: даже зимой, разрывая бивнями землю и выдирая корень за корнем, мамута уронит любое дерево…

Сейчас я забыл, как пахнет мамута. Возможно, сегодня убили последнюю. А ведь это был самый-самый отвратительный в мире запах, (помет живоедов по сравнению с ними источает изысканный аромат духов). Он всегда был с тобой, этот запах, его невозможно забыть. Это – вонь-радиация, проникающая в тебя до костного мозга и сажающая в тебя свои изотопы.

Но я помню людей, которые охотились на мамут. Убивали, сдирали шкуру, съедали все мясо дочиста, закрепляли костяк, а потом накрывали его мамутовой шкурой. Жили как в небольших палатках.

Только лишь эти люди, охотники на мамут, пытались нападать на богов. Хотя богов не едят даже живоеды. Пожуют и выплевывают. В свою очередь, живоедово мясо на моей памяти не ели даже собаки. Да, в то время слишком многие отношения между людьми, животными и богами постигались через пищевые цепочки…

Говорят, что мамуты и живоеды в ранее новодревнее время сбежали из зоопарков. Когда еще были слонами и крокодилами. Возможно. Возможно, что мамуты. Но я плохо верю про живоедов. У крокодилов зрачки щелеобразные, у живоедов – круглые. И притом они были живородящими, а впадали зимою в спячку.

Живоеды – кошмары моего детства. У них огромные когти, которыми они разрывают ил, забиваются под него и, наверно, храпят подо льдом всю зиму. Вот почему, где спит живоед, лед всегда неровный и ноздреватый, будто в том месте родник. Я думаю, и сейчас где-нибудь, на болотах, появляется такой лед. Если кто-то его увидит, значит, живоеды еще существуют. Почему-то я верю, что они все еще есть. Эта вера ни на чем реальном не обоснована, просто вера.

Сегодня сильный мороз, а у меня перед глазами весна. Весна у нас начиналась с того, что на луг выползали полчища живоедов. Самцы дрались из-за самок. Живоеды так перепахивали когтями и так удобряли пометом луг, что отцу оставалось лишь бросить туда семена. Ячмень вырастал невысокий, щетинистый и рос густыми кустами. Бывали годы, когда мы снимали совершенно невероятные урожаи: сам-двадцать, сам-двадцать пять. Но даже в бедные годы отец давал знать окрестным людям, что зимою ждет их к себе.