Олег Копытов - Мой друг Вовка Кораблёв. Повесть

• Название: Мой друг Вовка Кораблёв. Повесть
• Автор: Олег Копытов
• Жанр: Русское современное

Совершенно реальная история о нереальной дружбе. Которая началась в фантастическом городе у предгорий сказочных гор, продолжалась в серой зимней Москве, а потом… Это повесть-жизнь, с заостренными поворотами, закругленными квадратами, с радостью и печалью… Даже за ее границами.

---

Маленькая квартирка-двушка Сашки Сенника и его отца была на пятом этаже худой пятиэтажки, выходившей миниатюрным балконом на чудесную, зеленую, в тяньшаньских елях и карагачах – дальше шел весь в сирени бульвар Дзержинского – привокзальную площадь города Фрунзе, чуть сбоку и сверху похожую на яркую картонную детскую игрушку-раскладушку, на которую поставили тяжеленькую скульптурку военкома Михаила Фрунзе на вздыбившемся коне, с такими натуралистически налитыми шарами под крупом. Понятно, как городские остряки называли это место в качестве места запланированных встреч…

Чаще всего мы устраивали на квартире Сашки Сенника то, что сегодня я бы назвал интеллектуальной пьянкой. Это когда употребляют спиртное не ради эйфории, а только как технический ритуал, сопровождающий милый трёп. О чем трёп? Конечно, о смысле жизни. Правда, на примере всё той же рок-музыки, карате, рассуждений об особенностях женской расы, доказательств преимущества темно-синих джинсов Montana над тщедушно-голубенькими любой марки, Сашкиного бахвальства, молчания Шадрина, шуточек Юрка и моих воспоминаний о Москве и Питере, в которых я бывал иногда, а иные никогда…

Впрочем, там бывали и какие-нибудь девчонки, но дальше танцев-зажиманцев дело не шло, да и бывали девчонки там редко, как редки, хотя и постоянны исключения из правил русской орфографии…

Однажды (такое не часто, но бывало) во время «интеллектуальной пьянки» перебрали. От еще одного друга Тольского и Кораблева – Виктора Калинина, который очень редко, но тоже с нами пересекался, я узнал через недельку, что они втроем тогда добавляли водной феерии городским фонтанам под желтыми и красными фонарями, рядом с мощными розовыми кустами в центре, возле ЦУМа, наконец, сели в последний троллейбус, что вез в микрорайоны (решили ночевать все у Вовки, его родители иногда позволяли), проспали свою остановку, проехали до самого конца микрорайонов и вообще города на конечную у самых гор, зачем-то залезли на девятый этаж строящегося дома, широкий в кости Виктор и худой, но крепенький Илья за малую провинность, сущий пустяк – слишком громкое нытьё о своем тяжелом житье-бытье, высунули Вовку в оконный проем на девятом этаже и держали за ноги вниз головой, чтобы успокоился… И он действительно успокоился, и вынули его… ржущим вполне жизнерадостно…

…Нет, дорогой мой читатель! Это я только что придумал. Вернее, слышал звон, да знал, откуда он… То есть когда-то слышал от Тольского и Калинина что-то подобное, при недостаточных ресурсах памяти хорошо работает фантазия. Да и не пили спиртного Тольский, Калинин и Кораблев в таких количествах, чтобы уснуть в троллейбусе… Недавно я специально написал Виктору Калинину, разумеется, по е-мейлу, и он мне ответил, что история с Вовкой, когда его держали за ноги вниз головой на крыше высокого здания, на самом деле была несколько иной. Хотя тоже любопытной. Калинин после техникума работал на индустриальной окраине города Фрунзе, на улице Алмаатинской, где стояла высотка машиностроительного НИИ. Как-то к концу работы Вовка и Илья за Виктором заехали. Настроение у ребят было приподнятым. В соответствии с ним они поднялись на крышу высоченной серой тумбочки научного института и ходили там по парапету. Этого им показалось мало. Илья и Виктор взяли за ноги Вовку, который по парапету не ходил, боясь уронить свой новый белый берет, и свесили с высоты девятого этажа. Тот так дорожил своим белым беретом, что даже не стал цепляться за крепкие руки ребят или парапетные стойки и всё придерживал обеими руками драгоценный берет… Да! Заливался при этом своим неповторимым смехом пусть глуховато, но очень жизнелюбиво…

Чем ближе был день премьеры, тем более прорисовывались две новых тенденции… Я сказал «две»?.. Нет, три. Во-первых, тем больше стало приходить новеньких. Во-вторых, тем больше мы внутри труппы стали как-то разбиваться на пары, встречаться парами по отдельности, душевно парами беседовать… В-третьих…

Впрочем, обо всем этом по порядку и на примерах.

Новенькие действительно, прямо скажем, зачастили. Абрам Моисеевич либо проявлял к ним здоровый скептицизм и дальновидную осторожность и ставил на роли 3-го и 4-го гробовщиков – как, например, одного очень грустного и очень маленького не паренька даже, а мальчика, чего он со своей смертельной тоской в сиротских глазах хотел в народном театре получить? Чугунным катарсисом он, кажется, уже был на всю жизнь обеспечен… И ну вот, убей меня, не помню, как звали одного очень интеллигентного, очень коммуникабельного молодого человека, он жил недалеко от меня, на моей же улице (имени всероссийского старосты, однофамильца Виктора), я раньше его не видел, он увлекался игрой в «Спортлото» и всё время бросал курить… Абрам Моисеевич, несмотря на то, что времени до премьеры оставалось маловато, роли новеньким давал, но ставил их на уже дважды занятые роли третьими исполнителями, не очень-то скрывая, что если они и будут в спектакли введены, то много позже основных актеров… Но вот – кажется, это всё же был единственный случай, – он сразу поставил одну новенькую на главную роль первой исполнительницей, на место Ольги, которая была чуть ли главным ветераном молодежной труппы Фрунзенского народного театра при ЗиЛе. Ну, типа Ермолова в театре имени Ермоловой. Соперница Ольги, разумеется, была натуральной блондинкой с упругими грудями под шелковой блузкой с перламутровыми пуговицами, стремящимися отлететь в разные стороны, очень ярко и очень красно накрашенными губами и густой чернотой вокруг глаз. Правда, на мой вкус, она носила безвкусную серо-зеленую юбку из тяжеловатой ткани, и ноги ее оставляли желать лучшего… Хотя, в принципе, сегодня, когда мне… ну еще не 62, но уже и не 40, – я Абрама Моисеевича понимаю, но тогда мы, первопроходцы прилагаемых обстоятельств и первостроители мизансцен, блондиночку возненавидели, обозвали, как в таких случаях водится, Белобрысой, и стали искать пути, как её из театра шугнуть. Как только пришла эта куколка, Абрам Моисеевич стал на одном пространстве с ней смешон, становился всё смешнее, на глазах терял свой авторитет в наших глазах – когда, словно мальчишка, вился львиную долю репетиционного времени вокруг Белобрысой, теплея своими маленькими глазками, но не видя того, что она совершенно деревянно произносит текст, а не играет роль, и этого никогда ничем не исправишь. Мы всё сильнее тщились Белобрысую из театра выпроводить. Но нам в голову лезли не планы, а только самые глупые фантазии, например, как мы, однажды оставшись после репетиции, напоим ее водкой от пяток до самых перекрашенных губ… не помню, что потом мы с ней сделать хотели… Как мы разыграем на репетициях сложную интригу ложного, тяжеловесного партнерства, и Абрам Моисеевич, наконец, рассмотрит бесталанность Белобрысой, вообще-то видную невооруженным глазом… Володя Никульков, со свойственным ему темпераментом, вообще пошел далеко и сказал: «Так! Есть одни ребята, очень конкретные ребята, они таких ставят возле стены, где уже нарисованы бубны, пики, червы и крести, и фотают голых… – Ага! Не забудьте хотя бы эсесовскую пилотку на нее надеть, – сказал Коля. – Не надо ничего, я с ней просто поговорю, объясню»… Коля дождался момента, когда Абрам Моисеевич на репетиции всё же подкрикнул на Блонди (хотя я бы так сказал: подвизгнул), пошел Коля её провожать и, видимо, действительно хорошо и правильно с ней поговорил. На наших репетициях она больше не появлялась. Абрам Моисеевич грустил, конечно, но недолго… Кстати, к Коле тоже приставили конкурента, но кроме того, что Коля инженер, а конкурент был фрезеровщиком (не забыли еще о правильных классовых раскладах в СССР?), других преимуществ у конкурента не было и быть не могло… И только абсолютный паритет и все тяжелее день ото дня вопрос был у нас с Вовкой Кораблевым, – всё-таки кому из нас играть на премьере Данилу, кого из нас выберет Абрам Моисеевич?… Но, как ни странно, именно в это время мы с Вовкой достаточно сблизились… То ли у Тольского и Калинина было всё меньше времени на Вовку, а, как я понял со временем, Вовка – из тех людей, кому обязательно, постоянно, близко – всегда нужен кто-то. Да! Прежде всего – для того, чтобы рассказывать и рассказывать о себе. О себе целиком, но пуще – о своих деталях, детальках, чертах и черточках. Но еще и делиться… Чем? А вот хотя бы тем, как необыкновенно, как здорово, как полевые цветы, пахнут страницы только что добытого с огромным трудом, свежего, еще никем другим не заласканного томика Гюстава Флобера…

Да, у нас бывало, что мы как-то – особенно в сравнении с нынешними временами, – совершенно бесцельно, непрагматично, и, упаси Господи, конечно же, целомудренно встречались по парам просто погулять в городе. Помню с молодым человеком, имени которого, я, вот убей меня опять, никак не могу вспомнить, созвонились вечером и пошли гулять по периметру района «возле „Октября“» – то бишь по улице Московской, бульвару Молодой Гвардии и проспекту Ленина близ кинотеатра «Октябрь»… наслаждаясь весной и рассказом этого человека о том, как хорошо жить тому, кто бросил курить. Как много запахов и звуков он теперь может впитывать, каким спокойным быть в новенькой курточке-ветровке, опасность которой быть прожженной в трех местах стала минимальной, как легко дышать носом и не кашлять… Часа два, между прочим, гуляли, и я всё это с интересом слушал… Сам я, конечно, так курить и не бросил (хотя – всего десятый класс, стаж-то был всего полгода, курил тайно от родителей), да и этот парень скоро, через пару недель опять зашуршал свежевскрываемыми пачками «Космоса»… С Вовкой тоже… точнее – чаще всего, – могли ни с того ни с сего созвониться и пойти гулять. Например, в центр. Где центральный стадион «Спартак», о котором у меня так много щемящих воспоминаний, и о его скамейках запасных, и о его кругах почета. Где ЦУМ с его фонтанами и розами – а дальше широкая пешеходная авеню до самого цирка, где и красных цветов и мраморных фонтанов еще больше. Между ЦУМом и «Спартаком» – три троллейбусных остановки, но всего одна тема. Например, тот же Гюстав Флобер. Но когда скажешь Вовке: «Я понимаю, почему Флобер на вопрос, кто такая госпожа Бовари, отвечал: „Госпожа Бовари – это я“», – надо ждать долго, примерно от кинотеатра «Ала-Тоо» до кинотеатра «Россия», и терпеливо выслушивать Вовкины благоглупости типа «Ах, как много в женщине мужского, а в мужчине женского!», – и только потом закончить, как по лбу Вовке стукнуть: «Потому что самый лучший актер на свете – писатель!» – и наслаждаться победой, потому что Вовка тогда совсем рассердится и будет пороть уже такую несусветную чушь, которую цитировать в приличном обществе, дорогой мой читатель, нет уже никакой возможности…