Борис Евсеев - Казнённый колокол

• Название: Казнённый колокол
• Автор: Борис Евсеев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-92761-6

Дон-бас-с-с… Дон-дон-бас-с-с! – звучит колокол. Из него выломали язык, его утопили в Северском Донце (по Геродоту – в Сиргисе), но над терриконами и перелесками, над Донецком и Енакиево, над разрушенными домами и полыхающими пожарами плывет неумолчный голос Новороссии.

«Повествование в рассказах» Бориса Евсеева, вызванное к жизни путешествием писателя по родным ему краям в апреле 2016 года, носит подзаголовок «Страсти по Донбассу». «Страсти» звучат как Пассионы Баха, тромбон смешного музыканта Кити обращается в ангельскую трубу, возрождается и звучит легендарная скифская арфа, перебиваемая голосами множества людей, птиц и рептилий, – вся эта волшебная музыка слышна в новой книге Евсеева.

---

Мне нужно было ехать по делам. Я уехал, но под вечер опять вернулся. Привез Тине московскую куртку с блестящими пуговицами. Он радовался как десятилетний…

Книжный рынок пустеет. Солнце затягивается порванным закатным веком: как у раненного в лицо ополченца, которого видел здесь же, вчера утром, на входе.

«Книжная канцелярия» – так называет Тиня рынок «Маяк» – тоже потихоньку закрывается. Гомонит еще за углом «Гумпопо», но и там, судя по звукам, народу теперь не густо.

– Поехали, покормлю тебя.

– Небось в столовку… А в кафе «Два товарища» слабо сводить полторашку?

– Свожу.

Тиня резко вскакивает, но тут же опять садится.

– Не, здесь останусь.

– Ну и чего тебе здесь ловить на ночь глядя, дурашка?

– Долю сторожить буду.

– Так ты сторожи ее не сторожи, а сам знаешь, от судьбы – ну, пускай по-здешнему от доли – не уйдешь.

– Дурак ты, дядя московский. Умный, а дурак. Подумал про всякую книжную глупость: «мол, доли-судьбы Тиня здесь дожидается». А я Доляну жду! Девчонку одну зашибенскую. Боюсь, как бы она от меня к халдею из «Миллениума» не переметнулась. Ну, к бармену ресторанному…

– Ты у нас уже и женатый, небось.

– Не. Мы с ней просто так пока… Ну, не живем еще. Она говорит: маловат еще. Я и сам знаю. И потом: по бабам истаскаться – это нам, мужикам, раз плюнуть. А Доляна – она красавица Балкан! Боснячка, норовистая… Вот я ее по-нашему Долей и прозвал. Может, чуть спокойней ее это имя сделает, чуть задумчивей. Это мне можно целый день смеяться. А бабам и девчонкам не положено. Так что ты, дядя московский, вали. А я пока тут рядом, в каморке своей печку затоплю. Холодно здесь ночами. И постреливают иногда. Бывает, и часто. А только у печки пылающей – никакая стрельба не страшна.

Донбасс на привязи

Я все никак не мог уйти, оторваться от Тини…

– Ты вот считай, что раненый. Тебя в России в хороший госпиталь определят. А не хочешь в Россию – просись в Харьков или в Днепропетровск.

– Не, тут я. Доляну одну оставлять не годится. Много до нее здесь охотников. А пока я тут – никто ее пальцем не тронет, если сама, конечно, не захочет. Я тут всех блатных и военных знаю и самого Захарченку тоже знаю… Ну а если совсем тебе правду сказать: без Донбасса и без этой «Книжной канцелярии» нет меня в живых. Я только в этом месте живу, только в этом, понимаешь? А в других местах – я мертвый! Мертвяк мертвяком я… А здесь – хоть и под обстрелами – по всем прикидкам, даже и до двадцати пяти годков дотянуть смогу! И необходим я здесь очень, тебе просто знать не положено. Так что не я… Не я у Донбасса на веревочке – он у меня на привязи! А тех, кто сюда лезет, Донбасс придавит! Всех Донбасс придавит, говорю тебе, дядя московский!

Дорога. Дед и фазан

Мутно-звездное рассветное утро. Машин никаких нет и в помине.

Пока не взошло солнце, кажется: сейчас какой-нибудь шестьдесят третий или шестьдесят шестой год, привычно изрытая дорога, привычный, с того еще времени, вид сел и небольших городков. Все это развернуло душу, как легкую ловчую сеть, назад, в прошлое…

И возникало в этой дороге на Ясиноватую – и дальше на Горловку – странное и, скорей всего, опасное чувство: мне все еще пятнадцать-шестнадцать, а то даже девять-десять лет! Жизнь еще только начинается, сил много и будет еще больше, смысл мира понятен и прост, а то, что непонятно, объяснят опыт и книги…

Однако жизнь оказалась другой. Не то чтобы она меня обманула, нет! Но в сердцевине ее таился совсем не тот опыт, таились не те события, что рисовались в далекие шестидесятые годы.

Джип мотнуло в сторону, он остановился.

Через боковое ответвление дороги, наклонив голову – как наклонял ее петушок на давней, на долгие годы позабытой пивной этикетке, – перебегал лилово-красный фазан.

Этот фазан был совсем не таким, как тот, которого в детстве, в шестьдесят третьем году, я пытался поймать в лесопосадке близ все того же М-ска.

Сейчас у края посадки никого не было.

А тогда прямо на краю похожей, только уже по-летнему зеленой донбасской лесопосадки стоял и курил мой дед Иван Иннокентьевич.

Дед отличался суровым нравом, никогда не шутил, почти не смеялся. Бабушка объясняла это тем, что дед прошел две войны, Гражданскую и Отечественную, а еще тем, что его совсем недавно, всего несколько лет назад, сбила машина. Но я-то знал! Деду просто нравится за суровостью прятать в толстых и ничуть не обвислых усах свою чуть коварную усмешку. И еще я с трех лет знал другое: дед мой – железный дорожник! А еще верней – у меня железно-донбасский дед! То есть сделанный из железа и сверкающего белым отливом олова, мастер починки вагонов и рельс.

Вот он сейчас докурит свой «Казбек», аккуратно загасит чинарик о подошву сапога, спрячет его в другую, порожнюю пачку все того же «Казбека», проведет железной рукой по железным, чуть ржавым на кончиках усам и негромко позовет: давай, паря, домой.

Но я уже увидел краем глаза красно-голубого крупного фазана, и вся железнодорожная суровость отлетела в сторону, растворилась в азарте, как растворяется плотный шарик мороженого в июньском зное.

Мне тогда показалось: поймать фазана легко! Я думал схватить его, немного подержать, потом, скорей всего, отпустить, посмотреть на него поближе, а заодно показать деду, который считал, что я ни на что серьезное не годен, кроме как играть на скрипке и выводить по вечерам старательным дискантом: «Вышел в степь донецкую парень молодой», – так вот: я думал показать, что внук его – о-го-го и даже больше этого о-го-го!

Но оказалось, поймать не умеющего летать фазана совсем не просто.

Я сделал шаг вперед – фазан метнулся в сторону. Я остановился – он тоже. Я отступил назад – фазан в недоумении завертел своей великолепной, с зелеными заушьями головкой. Но тут же сообразил: с ним хитрят – и отступил поближе к сережистой ольхе.

Мне стало радостно. Фазан понимал военные хитрости и готов был участвовать в человечье-птичьей войне и охоте.

Отступая, фазан хотя и задел кем-то натянутую сеть, но задел ее только краешком хвоста.

Сети появились в лесопосадках Донбасса тогда же, когда появились и завезенные с юга фазаны. Сети были малые и большие, мелкоячеистые новенькие и дырявые рыбачьи. Как только я понял, что фазан – это совсем не курица, которую как-то посылала меня ловить бабушка, что я с ним воюю, а не беру домашнюю живность для обеда, я весь подобрался и зазвенел струной. Да, да! Я слышал в себе этот звук, звук веселой фазаньей войны, звук, предполагавший только победы и не предполагавший уронов и поражений…

Уже не скрываясь, кинулся я к фазану. К моему удивлению – только вчера товарищ по военным играм Колька Марыш мне вталдыкивал: фазаны летать не умеют, донбасские хлопцы берут их голыми руками, чтобы продать в большом городе угрюмым шахтерам за новенькие рубли шестьдесят первого года выпуска, – так вот: к моему удивлению, красно-голубой фазан сетку мигом перескочил и, волоча за собой какую-то прицепившуюся к ноге соломинку, побежал к оврагу.

Тут я снова обрадовался. Даже засмеялся от радости: походка у фазана была чисто женская, он бежал точно так, как бежала моя тетя Варя, слегка вперевалочку, завзято и обеспокоенно, но при этом и очень аккуратно бежал. Была бы у фазана еще пара лап, так он, пожалуй, стал бы на бегу незаметно еще и оперение поддерживать, как поддерживала тетя Варя длиннейшие свои юбки…

Я думал сбежать по склону оврага, оставив между собой и фазаном высокий и широкий земляной выступ, думал на дне оврага его, наконец, перехватить.

Висело надо мной без всяких дуновений и слез раннее лето, подстилка из трескучих акациевых рожков еле-еле шумела под ногами. Я бежал босиком, но бежал почти бесшумно, ставя, как и учил отец, ступни боком, и глуховатый фазан меня вряд ли слышал. А когда он меня увидел, было уже поздно.

Фазан резко кинулся сперва в одну, потом в противоположную сторону. Я на ходу сдернул безрукавку, которую все тут звали бобочкой…

Внезапно из-за овражных кустов выскочила здоровенная вислоухая собака.

Я подумал, что она кинется на меня. Но собака, опустив морду, кинулась на фазана. Тут-то фазан ее и обманул! Он сделал движение в одну сторону, потом в другую, а потом вертикально взлетел. От неожиданности собака чуть запоздала с прыжком, а фазан, не умеющий летать, от страха потерять жизнь уже после этого взлета тихо спланировал на дикую сливу.

Злясь на собаку, я споткнулся и растянулся на молодой траве, даже здесь, на склоне оврага, присыпанной акациевыми прошлогодними сухими рожками.

Собираясь подняться, я вдруг увидел что-то блеснувшее: за небольшим белым камнем лежала проржавевшая с одного боку лимонка. Вокруг нее – несколько стреляных гильз.