Владимир Тальков - Крестный путь Игоря Талькова

• Название: Крестный путь Игоря Талькова
• Автор: Владимир Тальков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-52043-5

Игорь Тальков впервые вошел в наш дом с телеэкрана «белым лебедем с аккордеоном» – исполнителем песни «Чистые пруды». И сразу стал звездой. Потом ошеломил своей «Россией» («Листая старую тетрадь расстрелянного генерала…»). И только после его трагической гибели суждено было узнать нам творчество талантливого певца, поэта и композитора во всей полноте: услышать незабываемые теперь песни – гражданские, социально-политические и лирические, о любви, песни-воспоминания, каждая из которых биография его души. Талькова причисляли к рок-бардам. Хотя сам он таковым себя не считал. Просто он преданно любил Родину и желал ей добра, выражая то, что его волнует, в стихах и музыке, уверовав, что песня – кратчайший путь к сердцу и уму человека.

В воспоминаниях матери и брата предстает живой образ Игоря Талькова с детских лет.

Книга также издавалась под названием «Игорь Тальков. Убийца не найден».

---

Игорьку было два месяца, когда мы собрались в Москву проведать отца Максимыча – старого дедушку, который часто болел и очень о нас скучал. Вовочку он уже видел, и ему очень хотелось увидеть маленького Игорешку. Муж пришел с работы и пошел в сарай приготовить дрова и уголь, чтобы по возвращении из Москвы можно было бы сразу затопить печку. Я искупала ребят, запеленала Игорька, положила его в качку и позвала Вову – качай. Нужно было перестирать, развесить пеленки и собраться в дорогу. Дело было перед Новым годом, ехали мы денька на два, к празднику хотели вернуться домой, чтобы успеть окрестить Игорька и Володю. Итак, все были заняты

сборами, и в этот момент Игорь заплакал. Я посмотрела, вижу – сухой. Позвала Вову – качай. И вот Володя качал, качал, до того надоело ему качать, что он в сердцах изо всех сил толкнул качку – она и перевернулась. Слышу истошный Вовкин крик и Игорев плач. Вбежала в комнату – вижу, Вова под качкой лежит, а Игорь за качкой валяется вниз носиком и кричит так, что в ушах звенит. Он, видимо, не столько ушибся, сколько испугался. Тут и я закричала. Муж влетел в комнату с топором, услышал крик и не успел топор бросить, растерялся, видит, я Игоря прижала к груди. Володя из-под качки выползает, а качка вверх ногами на полу лежит. Он сгоряча топором порубил ноги у качки, все четыре ноги отрубил и выбросил. А я, несмотря на переполох, быстро пришла в себя и говорю:

– Что же ты наделал, куда же мы теперь ребенка спать укладывать будем? Всю качку изуродовал.

– Да ведь она длинноногая, это очень неудобно. Центр тяжести высоко, она и перевернулась. Ладно, починю, не волнуйся.

У Игорька носик был немножко поцарапан, а Володя успокоился, как только понял, что с Игорем все в порядке и в наказание не отшлепают (ему попадало иногда).

Собрались и поехали в Москву. А когда вернулись, Максимыч аккуратненько спилил ножи у качки, подровнял их, и качка снова пошла в ход, правда, стала пониже.

Наконец, за хорошую работу мужу дали двухкомнатную квартиру в бараке. Мы столько мытарились по частным квартирам, что сначала даже не могли поверить в это. Когда нам дали ключи и мы пришли посмотреть квартиру, я была в шоке. Помню, хоть это и смешно, я стояла и потихоньку щипала себя за руку.

– Неужели это наша квартира?

Переезжали мы на лошади, перевозить-то было, по существу, нечего. Барак был теплый, и я впервые спустила девятимесячного Игоря на пол, тут он и научился ползать наконец.

Надо было обживать квартиру. Прибили гвозди на стены и развесили наш невеликий багаж. Муж принялся за работу. В первую очередь сделал большой квадратный стол, потом смастерил две табуретки. Наши соседи тоже были нищими, поэтому мебель себе мастерили сами. Максимыч присмотрелся к тому, как люди делали диваны, и решил смастерить сам. Накрутил пружины, достал веревки, вату, разодрал тряпье какое-то. Игорю было тогда всего два года, а Вова (ему тогда было больше пяти лет) уже вовсю суетился около папы: то пружины подавал, то гвозди. Смастерили они отменный диван, он до сих пор стоит у нас на даче. Из досок Максимыч соорудил гардероб. Купили вешалки и почувствовали себя богачами. Первую комнату мы разделили заборкой на части: кухню и жилую часть. Обклеенная обоями, заборка полметра не доходила до потолка. На кухне стояли плита и маленький столик, а в жилой части спали дети. Прошло немного времени, и мы смогли купить ватные матрасы себе и детям и старенький одностворчатый гардероб. Настоящий гардероб! Он использовался у нас для легкой одежды, а для верхней – самодельный шкаф Максимыча. «Богачи!» Чтобы веселей жилось, Максимыч купил с рук маленький приемничек.

Однажды Игорь заболел. Я испугалась: мне показалось, что у него желтуха. Врач посмотрел, ему тоже подозрительным показалось его состояние, и мы отправили Игоря за двадцать километров в больницу. Ему тогда было уже два годика, но, засыпая в качке, он каждый раз требовал:

– Качай!

Привык. Пой – качай. Качай и пой. Перестану петь – качай. Перестану качать – пой. Так вот, отправили его в больницу, причем одного отправили. Я просила, чтобы меня с ним положили – не разрешили: ребенку два года – большой уже. Естественно, мы каждый день к нему ездили, игрушки привозили. Я предупреждала врачей, что ребенок невероятно привязан к матери, не даст покоя больным, будет плакать по ночам, на что мне с сарказмом ответили:

– Подумаешь, особенный ребенок. Никуда он не денется, не будет ни капризничать, ни плакать.

Я уехала. На следующий день нянечки жалуются, кричит по ночам: «Мама, мама, мама!» Дней через пять я устроила дома грандиозную стирку и вдруг слышу стук в дверь. Входит мужчина, здоровается:

– Здесь Тальковы живут?

– Здесь.

– Вам записка из больницы.

– Что случилось? С ребенком что?

– Ничего, ничего, просто вам срочно нужно приехать.

Читаю: «Уважаемые товарищи Тальковы, приезжайте. Забирайте вашего крикуна». Все-таки он всех больных донял, не давал спать по ночам, поэтому после первых же нормальных анализов его решили выписать. Добился своего. Взяли нашего крикуна и привезли домой. Когда мы вошли в квартиру, Игорь деловой походкой, руки сложив за спиной, точно, как папа, когда говорил что-то значительное, сразу направился в другую комнату, туда, где стояла его любимая качка, и говорит с достоинством, спокойно-серьезно:

– А где моя кацка (качка)?

– Выбросили.

– А поцему?

– А вот твоя новая кроватка стоит.

– Не надо кроватку, надо кацку!

– Качка твоя сломалась, выбросили. Вот, кроватку тебе купили. Смотри, какая хорошая. Потрогал рукой:

– Не кацается!

– Так это же не качка, а кроватка. Качку в магазине не продают.

– Папа мне сделал кацку, пусть еще сделает!

– Так нет у нас материала. – Старались как-то его успокоить: – Кровать тебе больше качки понравится. Вот увидишь.

Вечером я раздеваю его, кладу в кровать. Он сокрушенно так говорит:

– Кацать нельзя.

– Нельзя, Игореша.

И тут он поднимается и ручонками бьет по матрасу сверху вниз, а матрас пружинный, поддался и закачался.

– Кацается. Давай кацай, кацается!

– Что ты, Игореша? Так не качают.

– Кацай, казала!

Он опять надавил на пружины, но они, на мое счастье, заскрипели.

– Все! Ломается твоя кроватка!

– Как ломается?

– А ты послушай, как скрипят пружины. Еще немного, и вообще не на чем будет спать.

Игорь, со вздохом:

– Тогда не кацай. Не надо.

Так мы его и отучили от качания. Качка не работает – зато мамин голос работает. Я ему спою и колыбельную Моцарта, и «Шла дивизия вперед», и партизанские, и

русские, и частушки, а он все слушает и слушает очень внимательно. На каждую песню – своя реакция. Настроение той или иной песни находило живой отклик в его душе. На грустную песню – очень печальные затуманенные глаза, на веселую песню – радостная улыбка, смех и жесты руками – еще, еще! Руками как бы пританцовывал. Я думаю, с тех пор он и полюбил музыку. Перепою все, что только вспомню, лишь бы уснул. И вот, когда мне казалось, что он наконец уснул, я переставала петь. Игорь тут же открывал глаза и кричал:

– Пой!

Муж часто потакал ребячьим шалостям. Еще будучи совсем крошечным Игорь требовал:

– Папа, оци (очки)!

– Игорь, ты разобьешь.

– Неть!

Он надевал очки и гордо смотрел на папу. Потом, закидывая ногу на ногу, гордо-требовательно произносил:

– Куить!

Папа давал ему папиросу, конечно, незажженную, и Игорь принимал позу, точно как папа. Кстати, муж как-то особенно красиво курил, элегантно держа папиросу. И крошечный Игорек точно воспроизводил эту позу. Сидел в очках с папиросой и молча смотрел на папу. Я не знаю, кем он себя воображал в этот момент, кто он такой? Смотреть на это было невероятно смешно. В конце концов, как и следовало ожидать, очки слетали и разбивались вдребезги:

– Ну, и что мы теперь будем делать? Игорек пожимал плечиком:

– Пости, папа, я ицяинно, я ненарочно. Иногда в подобных случаях папа сопротивлялся:

– Не дам. Разобьешь!

– Неть! Казала, неть и неть! – Он почему-то иногда говорил «сказала» или «приказала». И папочка в очеред ной раз давал очки. Наверное, очков пять Игорь перебил.

Кстати, меня ребята с одного раза всегда слушались. Я в таких случаях брала ремень и говорила:

– Не будешь слушать – ремень пойдет в ход!

Вовику, как старшему, иногда попадало. Мне казалось, что он может предотвратить конфликт, а он, наоборот, заводил Игоря. Поэтому Володе, может быть, даже излишне попадало. Игорь умел выходить из конфликтных ситуаций. Как только скажешь:

– Сейчас беру ремень!

Все! Все закончено, все забыто. Игорь садился, складывал ручки и сидел как паинька:

– Видишь, мамочка, я колеший (хороший) Ну как его тронуть, у меня руки и опускались.

– Ну смотри, всыплю в следующий раз!

– Ладно, а сейчас я колеший!

Ремня он панически боялся. Вова, которому уже попало, стоял тут же рядом и ворчал: